Калька (бумага)

Ка́лька (фр. calque, англ. tracing paper) — тонкая прозрачная бумага , применяемая при черчении, свето- и ручном копировании.

До эры компьютеризированного черчения, калька применялась в конструировании и строительстве для совместного «сквозного» просмотра планов этажей или чертежей разных уровней механического устройства с целью проверки на совместимость разных листов проекта, нарисованных разными исполнителями. Калька — своего рода аналог множества «слоёв» в компьютеризированном черчении. На данное время^{[когда?]} производятся толстые виды кальки, способные пройти под валиками принтера или копира, не замявшись и не застряв. Такие разновидности применяются для распечатки чертежа стандартного узла или чертежа детали, и при поиске инженерного решения через наложение на основной чертёж.

Калька обычно вырабатывается (изготавливается) из сульфатной белёной целлюлозы с добавлением в некоторые её виды древесной массы, тряпичной и хлопковой полумассы без наполнителя или с небольшим его содержанием и хорошо проклеивается. Или из уже готового пергамина. Приведём рецепт изготовления прозрачной бумаги из книги «1750 практических техно-химических рецептов» (5‑ое изд., В. И. Губинский, стр. 22): «Гарвей, в Лондоне, обрабатывает бумагу олифою и, по удалению бензином излишка маслянистых частиц, промывает в хлорной ванне; затем, после высушивания, обрабатывает ещё раз перекисью водорода».

Высококачественная калька, применявшаяся для копирования чертежей тушью и для светокопирования, при изготовлении сильно увлажняется, каландрируется под высоким давлением валков и промасливается плёнкообразующими веществами. Именно высокой степенью спресованности относительно простой бумаги частично обеспечивается её прозрачность на просвет.

Основное свойство кальки — прозрачность. Существуют два способа его достижения:

• каландрирование;
• повышение градуса (степени) помола целлюлозного волокна.

Второй способ более эффективный, поскольку наряду с высокой прозрачностью позволяет добиться высокой прочности, но и более дорогой. Возможно также комбинирование двух способов. Именно по этому пути пошла часть современных отечественных производителей, что и позволило получить высококачественный продукт при сохранении приемлемой цены.

Калька для черчения и копирования карандашом (матовая, без глянцевой стороны) представляет собой именно прозрачную некаландрированную бумагу. Калька с глянцевой стороной была в СССР двух видов:

• тушевая, на бумажной основе с полуглянцевым блеском, очень тонкая и ранимая, намного тоньше и механически слабее карандашной кальки;
• плёнкоподобная лавсановая, где глянцевая сторона была самой прозрачной плёночной основой (лавсан, целлулоид или винил), заметно более толстой и прочной, чем оба вида бумажной, а шероховатое полупрозрачное матовое покрытие для черчения, наносилось уже на саму плёнку.

Поверхность двусторонней матовой кальки намного более абразивная, чем у обычной чертёжной или офисной бумаги. Это сильно ускоряет износ не шарикового инструмента, работающего по принципу прямого скольжения метала по бумаге, например, металлических перьев и перьевых ручек, рапидографов и рейсфедеров. При отсутствии под рукой абразивного бруска, матовая калька используется как шлифовальный материал для доводки фабричных каллиграфических перьев до приемлемой гладкости скольжения (снятия фаски с контактной зоны) и закругления внешних углов пера, царапающих бумагу.

Карандашная матовая калька времён СССР настолько абразивная, что может использоваться как подручный шлифовальный материал не только для мягких металлов, вроде меди и латуни, но для стали и даже стекла. Матированное абразивами стекло было обработано пастой ГОИ №3 (оксид хрома, размер зерна — 17-8 мкм), и финишной шлифовальной бумагой с абразивом, промаркированным как «3000 grit JIS» (оксиды, размер зерна — 4‑5 мкм). После высокоскоростной шлифовки матовой калькой (изготовленной в СССР в 1980-е годы) стекло потеряло любые намёки глянца, появившиеся после шлифования абразивом «3000 grit», и стало более шершавым, также весьма заметно ухудшилось скольжение по стеклу тефлоновых ножек оборудования весом 145-154 грамм. Полировка стекла калькой сразу после пасты ГОИ №3 (без промежуточного этапа с шлифованием абразивом «3000 grit») дала полное отсутствие блеска и глянца, заявленного для данного номера пасты. При последующей (после полировки калькой) полировке пастой поверхность стекла стала более абразивной к пластмассам и тефлону, чем после шлифовки матовой калькой. Итого, ориентировочная оценка абразивности карандашной кальки лежит между 4 мкм и 17-8 мкм, и субъективно соответствует шлифбумаге «2000 grit» (размер зерна — 7-8 мкм), с поправкой на крайне малый объём снимаемого материала.

• Samples of TAKEYO tracing paper.jpg

  Листы кальки

• GatewayTracingNewRoll.jpg

  Рулон кальки

Substance	Плотность	Влажность	Шероховатость	Прозрачность	Tensile strength (mD)	Surface Alkali pH
ISO 536		ISO 287	ISO 8791-2	ISO 2469	ISO 1974	ISO 6588
г/м²	кг/м³	%	мл/мин	%	мН	pH
42	1,200÷1,235	7	100-300	79+/-5	220-440	6-7
53	1,200÷1,235	7	100-300	77+/-5	220-440	6-7
63	1,220÷1,250	7	100-300	75+/-5	220-440	6-7
73	1,220÷1,250	7.5	100-300	75+/-5	220-440	6-7
83	1,220÷1,250	7.5	100-300	75+/-5	220-440	6-7
93	1,220÷1,250	7.5	100-300	75+/-5	220-440	6-7
100	1,220÷1,250	7.5	100-300	75+/-5	220-440	6-7
112	1,220÷1,250	8	100-300	73+/-5	220-440	6-7
130	1,220÷1,250	8	100-300	69+/-5	220-440	6-7
150	1,220÷1,250	8	100-300	65+/-5	220-440	6-7
160	1,220÷1,250	8	100-300	61+/-5	220-440	6-7
170	1,220÷1,250	8	100-300	59+/-5	220-440	6-7
190	1,220÷1,250	8	100-300	55+/-5	220-440	6-7
200	1,220÷1,250	8	100-300	53+/-5	220-440	6-7
240	1,220÷1,250	8	100-300	47+/-5	220-440	6-7
280	1,220÷1,250	8	100-300	45+/-5	220-440	6-7

Литература

• Калька и калькирование // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Калька (бумага)

• [www.paperonweb.com/paperpro.htm Свойства бумаги различных типов]  (англ.).
• [www.ngpedia.ru/id73775p1.html Чертежная калька]. Сборник выдержек по изготовлению.

Отрывок, характеризующий Калька (бумага)

Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.