Катастрофа Ан-8 в Гостомеле

Катастрофа в Гостомеле
Ан-8РУ в полёте
Общие сведения
Дата	16 сентября 1964 года
Время	16:45
Характер	Потеря управления при взлёте из-за сбоя в работе двигателя
Причина	Точно не установлена. Вероятно, взлёт с непоставленными на упор винтами
Место	аэропорт Гостомель, Киев (УССР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ан-8РУ
Оператор	ГКАТ СМ СССР, ГСОКБ-473
Пункт вылета	Гостомель, Киев
Пункт назначения	Гостомель, Киев
Рейс	испытательный
Бортовой номер	СССР-55517 (вероятно)
Экипаж	7
Погибшие	7 (все)

Катастрофа Ан-8 в Гостомеле — авиационная катастрофа, произошедшая в среду 16 сентября 1964 года в аэропорту Гостомель (Киев) в ходе испытательного полёта самолёта Ан-8РУ (с реактивными ускорителями), при этом погибли 7 человек.

Самолёт

В конце 1950-х годов в советские войска стали поступать новые двухдвигательные турбовинтовые транспортные самолёты Ан-8. Несмотря на положительные результаты эксплуатации, из строевых частей поступали и претензии к новой машине. Особенно отмечалась недостаточная энерговооружённость самолёта, из-за чего в случае отказа одного из двигателей взлёт с аэродромов 3-го класса был уже невозможен, либо приходилось существенно снижать взлётный вес. Тогда Х. Г. Сарымсаков, который являлся конструктором филиала завода Антонова, инициировал установку на одном из Ан-8 пороховых ускорителей, что было поддержано и самим ОКБ Антонова (ГСОКБ-473). Переделке подвергли серийный самолёт с заводским номером 1З3470, на котором в 1963 году на Ташкентском авиационном заводе в задней части установили два стартовых пороховых реактивных двигателя модели СПРД-159, каждый из которых имел силу тяги 4300 килограмм. Целью такой переделки являлось повышение взлётного веса самолёта до 42 тонн с сохранением его скороподъёмности в случае отказа одного из двигателей. Самолёту присвоили обозначение Ан-8РУ (по некоторым данным, он носил бортовой номер СССР-55517), а затем советские ВВС и Государственная комиссия по авиационной технике при Совете министров СССР (ГКАТ СМ СССР) провели его совместные государственные испытания.

Экипаж

• Командир корабля — лётчик-испытатель 1-го класса Митронин Александр Фёдорович
• Второй пилот — лётчик-испытатель 3-го класса Цыганков Анатолий Михайлович
• Штурман-испытатель — Попов Владимир Николаевич
• Бортмеханик-испытатель — Петрашенко Н. А.
• Бортрадист-испытатель — Мельниченко П. С.
• Ведущий инженер по эксплуатационным работам — Карпинский Г. С.
• Ведущий инженер по лётным испытаниям — Склярский Б. Л.

Катастрофа

16 сентября 1964 года на лётно-испытательной и доводочной базе ОКБ, которая находится в аэропорту Гостомель, проводились очередные испытания. Утром данного дня лётчики-испытатели выполнили один полёт в ходе которого отключался левый двигатель, при этом автоматически флюгировался левый воздушный винт, а затем поочередно включались пороховые ускорители. Этот полёт прошёл успешно.

Второй полёт выполнялся уже во второй половине дня в присутствии руководителей ОКБ, при этом предстояло включать оба ускорителя. В 16:30 экипаж доложил о готовности к взлёту и установке винтов на упор. Однако руководитель полётов попросил его повременить, так как кинооператор, который должен был заснять взлёт самолёта, ещё не успел подготовиться. Затем в 16:45 разрешение на взлёт было дано. Самолёт разогнался по полосе и поднялся в воздух, после чего через 20 секунд при скорости 220 км/ч экипаж включил оба пороховых ускорителя, а затем ещё через 6 секунд при 264 км/ч стоп-краном был остановлен левый двигатель. Левый воздушный винт при этом должен был автоматически зафлюгироваться, однако на сей раз он вместо этого перешёл в режим авторотации. Левый воздушный винт стал тормозить самолёт, тогда как правый продолжал работать в режиме тяги, из-за чего возник разворачивающий момент, который экипаж не смог парировать из-за недостаточного хода рулей направления и высоты. Входя в глубокий левый крен (до 70—80°) и перейдя в скольжение, Ан-8РУ в 1850 метрах от старта врезался в землю и взорвался. Все 7 человек на борту погибли.

Расследование

Точную причину, почему левый винт не зафлюгировался, комиссия установить не смогла. Однако есть вероятность того, что воздушные винты не были поставлены на упоры, в результате чего после отключения двигателя винт и перешёл в режим авторотации, а не автоматического флюгирования. Хотя при первом докладе о готовности к вылету экипаж сообщил, что винты установлены на упоры, однако после запрета на взлёт винты с упоров возможно были сняты. Когда же через 15 минут вылет был разрешён, то экипаж о поставленных на упоры винтах уже не сообщил, из чего можно сделать предположение, что это сделано не было. Катастрофе во многом способствовала спешка в выполнении программы испытаний, при том что эта программа не была утверждена методическим советом ЛИИ. Также в задании было указано, что если двигатель останавливают стоп-краном, то надо дублировать это электрическим флюгированием, тогда как необходимо применять и гидрофлюгирование.

По результатам расследования была введена обязательная методика дублирования системы автоматического флюгирования при останове двигателя в полете. Также в обязанности руководителя полётов добавили пункт, что нельзя давать разрешения на взлёт, пока экипаж не подтвердит постановку воздушных винтов на упор. После данной катастрофы все работы по самолётам Ан-8РУ были навсегда прекращены.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ан-8 в Гостомеле

– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.


– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.


Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.