Катастрофа Vickers Viscount под Ньюпортом

<tr><th style="">Координаты</th><td class="" style=""> 36°01′36″ с. ш. 83°03′41″ з. д.36.02667° с. ш. 83.06139° з. д. / 36.02667; -83.06139    </td></tr><tr><th colspan="2" style="text-align:center; background:lightblue;">Воздушное судно</th></tr><tr><th style="">Модель</th><td class="" style=""> Vickers 745 Viscount </td></tr><tr><th style="">Авиакомпания</th><td class="" style=""> United Air Lines </td></tr><tr><th style="">Пункт вылета</th><td class="" style=""> Филадельфия (Пенсильвания) </td></tr><tr><th style="">Остановки в пути</th><td class="" style=""> Национальный аэропорт</span>^ru_en, Вашингтон (округ Колумбия)
Ноксвилл</span>^ru_en (Теннесси) </td></tr><tr><th style="">Пункт назначения</th><td class="" style=""> Хантсвилл</span>^ru_en (Алабама) </td></tr><tr><th style="">Рейс</th><td class="" style=""> UA-823 </td></tr><tr><th style="">Бортовой номер</th><td class="" style=""> N7405 </td></tr><tr><th style="">Дата выпуска</th><td class="" style=""> 9 ноября1955 года(первый полёт) </td></tr><tr><th style="">Пассажиры</th><td class="" style=""> 35 </td></tr><tr><th style="">Экипаж</th><td class="" style=""> 4 </td></tr><tr><th style="">Погибшие</th><td class="" style=""> 39 (все) </td></tr><tr><th style="">Выживших</th><td class="" style=""> 0 </td></tr> </table> Катастрофа Vickers Viscount под Ньюпортом — авиационная катастрофа, произошедшая вечером в четверг 9 июля1964 года в районе Ньюпорта</span>^ru_en (штат Мичиган). Пассажирский самолёт Vickers 745 Viscount американской авиакомпании United Air Lines подходил к Ноксвиллу, но затем перешёл в быстрое снижение, а через несколько минут рухнул на землю. Жертвами авиакатастрофы стали 39 человек, что делает её крупнейшей в штате Теннесси.

Самолёт

Vickers-Armstrongs Viscount модели 745 (Vickers 745 Viscount) с регистрационным номером N7405 (заводской — 103) свой первый полёт совершил 9 ноября 1955 года в Борнмуте (Великобритания). В отчёте датой изготовления указано 14 ноября того же года, но на самом деле это дата его продажи заказчику — американской авиакомпании Capital Airlines, в которой он получил лётный номер 324. Также в отчёте модель самолёта указана, как Vickers 745D, но на самом деле она была Vickers 745. Борт N7405 был оснащён четырьмя турбовинтовыми двигателями Rolls-Royce Dart RDa3 Mark 506, но оборудованных воздушными винтами модели R130/4-20-4/12E с прямоугольными кончиками лопастей (модель RA 25842), которые, как правило, ставились на двигатели Dart RDa6 Mark 510.

Стоит отметить, что «Виккерс» с заводским номером 103 был первым представителем модели V.745. Также он был четвёртым по счёту «Висконтом», заказанным авиакомпанией Capital, но так сложились обстоятельства, что он стал первым из партии. Вообще борт N7405 стал самым первым представителем семейства Vickers Viscount в США, но не на Североамериканском континенте вообще, так как раньше их начала эксплуатировать канадская Trans-Canada Air Lines. Capital Airlines, которая занимала в США пятое место по объёму перевозок, стала первым в стране оператором этих самолётов, но «Висконт-ы» же и сгубили эту авиакомпанию, когда с 1958 по 1960 годы произошли сразу четыре катастрофы с участием этих машин, что привело к серьёзному кризису доверия и значительной критике. В результате уже в 1960 году Capital объявила о банкротстве, а в апреле 1961 года, после получения разрешения, начала процесс слияния с другой крупной авиакомпанией — United Air Lines (UAL). Это слияние завершилось к 1 июню и стало крупнейшей сделкой в истории американской авиации. Весь флот Capital, в том числе и борт N7405, теперь перешёл в UAL, при этом из-за его больших размеров процесс перекраски занял несколько лет.

Общая наработка борта N7405, по имеющимся данным, составляла 23 804 лётных часа, в том числе 180 часов от последней проверки и 6 часов от последнего осмотра, а также 19 969 циклов «взлёт—посадка». По расчётам на момент происшествия вес лайнера составлял 51 468 фунтов (23 345 кг).

Экипаж

Лётный экипаж (в кабине) лайнера состоял из двух пилотов:

• Командир воздушного судна — 41-летний Оливер Э. Сабатке (англ. Oliver E. Sabatke). Имел квалификацию пилота самолётов Douglas DC-3, DC-6, DC-7, Lockheed Constellation и Vickers Viscount; до командира Viscount был повышен 18 мая 1957 года. Общий налёт составлял 15 665 часов, в том числе 1700 часов на самолётах Vickers Viscount. Перед роковым полётом отдыхал 24 часа.
• Второй пилот — 37-летний Чарльз Л. Янг (англ. Charles L. Young). Квалификацию второго пилота Vickers Viscount получил 14 февраля 1963 года. Общий налёт составлял 7715 часов, в том числе 2100 часов на самолётах Vickers Viscount. Перед роковым полётом отдыхал 25 часов.

В салоне работали две стюардессы:

• 21-летняя Кэрол Л. Берндт (англ. Carole L. Berndt). В United с 14 февраля 1963 года; перед роковым полётом отдыхала 14 часов 5 минут.
• 22-летняя Виргиния К. Воллмер (англ. Virginia K. Vollmer). В United с 11 марта 1964 года; перед роковым полётом отдыхала 18 часов 2 минуты.

Катастрофа

Ранее борт N7405 выполнил рейс 609 по маршруту Роли-Дарем—Вашингтон—Буффало—Элмира—Уильямспорт—Филадельфия. Вылетев в 07:05 из аэропорта Роли-Дарем, в 12:45 лайнер благополучно приземлился в аэропорту Филадельфия, при этом у сдающего экипажа (2 пилота и старшая стюардесса) по нему не было никаких замечаний.

Здесь самолёт принял новый экипаж в составе двух пилотов и одной стюардессы, которые прибыли в Филадельфию примерно в 12:15 рейсом 662 из Вашингтона. Теперь борт N7405 с новым экипажем должен был выполнить рейс 823 по маршруту Филадельфия—Вашингтон—Ноксвилл—Хантсвилл. В 15:13 самолёт вылетел из Филадельфии, а в 15:54, в соответствие с расписанием, приземлился в Вашингтонском национальном аэропорту. На этом этапе по работе лайнера замечаний не было, поэтому технического обслуживания в Вашингтоне не проводили, только стандартная подготовка к полёту в Ноксвилл. После дозаправки запас топлива на борту составлял 10 900 фунтов (4900 кг). В салоне разместились 35 пассажиров, а состав экипажа пополнился ещё одной стюардессой. Общий вес лайнера был оценён в 58 948 фунтов (26 738 кг) при максимальном допустимом 60 600 фунтов (27 488 кг). Центровка также не выходила за установленные пределы.

В 16:36 рейс 823 с 39 людьми на борту взлетел с полосы 33 Вашингтонского аэропорта, а время достижения Ноксвилла по расписанию было 18:13. Диспетчер дал разрешение на полёт по приборам до Ноксвилла по воздушным коридорам 143, 140 и 16, а эшелон был определён как 140 (высота 14 000 фут (4300 м)). Полёт проходил без отклонений и в 17:58:35 экипаж доложил в Атлантский центр управления воздушным движением о прохождении хребта Холстон и что рассчитывает достичь Ноксвилл в 18:21. Также пилоты запросили разрешение снизиться до установленной минимальной высоты, на что диспетчер дал разрешение снижаться и занимать высоту 8000 фут (2400 м).

Спустя три минуты с рейса 823 доложили о прекращении полёта по приборам и переходе на визуальный полёт. Диспетчер посоветовал пока оставаться на частоте «Атланта-центр», но позже переходить на связь с диспетчером подхода Хантсвиллского аэропорта, на что в 18:02:55 с самолёта доложили: Окей. Это был последний радиообмен с бортом N7405. В 18:13:30 засветка рейса 823 неожиданно исчезла с экрана радиолокатора. Когда диспетчер увидел, что спустя четыре витка антенны эта засветка так и не появляется вновь, он в 18:14:10 попытался вызвать самолёт, чтобы предупредить, что от него больше не поступает радиосигнал, но экипаж уже не отвечал.

В районе Носвилла стояла переменная облачность и ожидался дождь. На небе в районе события, согласно показаниям очевидцев, были только отдельные высокие облака, а погода в целом была спокойной. Несколькими минутами ранее очевидцы на земле увидели снижающийся самолёт, который следовал на высоте около 5000 фут (1500 м), а на его фюзеляже словно было какое-то фиолетовое свечение, но без дыма. Следующие свидетели видели лайнер уже в 18:10 на очень небольшой высоте — от 200 фут (61 м) до 500 фут (150 м), а из фюзеляжа близ крыльев при этом выходил густой чёрный дым. Затем вниз упал чёрный объект. Как позже было установлено, это один из пассажиров открыл аварийный выход и выпрыгнул наружу, надёясь таким образом спастись. После этого сам авиалайнер резко поднял нос, после чего, перейдя в сваливание и завалившись на левое крыло, под углом 45° помчался вниз, а затем на высоте около 1400 фут (430 м) над уровнем моря врезался в покрытый лесом горный склон, полностью разрушился и сгорел.

Катастрофа произошла в 18:15 в 41 морской миле (76 км) к востоку-северо-востоку от радиомаяка Ноксвилл и в 2¼ милях (4 км) к северо-востоку от Парроттсвилла, в точке с координатами 36°01′36″ с. ш. 83°03′41″ з. д.36.02667° с. ш. 83.06139° з. д. / 36.02667; -83.06139   . Все находящиеся на борту в тот момент 34 пассажира и 4 члена экипажа погибли. Выпрыгнувший из самолёта пассажир приземлился на удалении 1,6 мили (2,6 км) от места происшествия и он смог выжить при падении, но позже умер от полученных травм. Таким образом, жертвами катастрофы стали 39 человек. По масштабам это крупнейшая авиационная катастрофа в истории штата Теннесси.

Расследование

Самолёт был оборудован бортовым самописцем модели 109C производства Lockheed Aircraft Service, однако его алюминиевая лента оказалась уничтожена пожаром, продолжавшимся несколько часов. Вообще это первый известный случай, когда в самописцах Lockheed оказалась уничтожена лента.

Проанализировав ситуацию, следователи пришли к мнению, что квалификация экипажа, а также техническое состояние лайнера и его загрузки не являлись факторами, приведшими к катастрофе. Сам полёт до хребта Холстона проходил нормально, а после прохождения гор экипаж начал снижаться с вертикальной скоростью примерно 1000 фут (300 м) в минуту. Спустя 24 мили (39 км) после пролёта гор и на высоте около 11 000 фут (3400 м) в 18:02:45 с самолёта запросили отмену полёта по приборам и переход на визуальный полёт. Затем в процессе снижения пилоты по неустановленной причине отклонились в сторону от воздушного коридора V-16 и теперь следовал параллельно ему.

Первый свидетель видел борт N7405 на высоте 4000 фут (1200 м) над землёй и на 8 миль (13 км) к югу от воздушного коридора, когда горы уже находились позади на 34 мили (55 км). В 18:10 лайнер уже находился на высоте всего 500 фут (150 м) над землёй и достаточно долго следовал на этом уровне. Также скорость полёта была снижена до примерно 174 узлов. Очевидцы указывали, что из самолёта выходил дым, а некоторые даже заметили пламя. У выпрыгнувшего пассажира также были найдены следы копоти и воздействия огня, то есть пожар был в пассажирском салоне. Возможно, что экипаж заметил пожар в интервале от перехода на визуальный полёт и до первого наблюдения с земли, после чего начал выполнять аварийное снижение.

Изучение обломков осложнялось значительным разрушением и дальнейшим низовым пожаром, но в целом был сделан вывод, что разрушения конструкции до удара о землю не было. Удар о землю произошёл в полётной конфигурации с убранными шасси. Оба двигателя изучили и не было найдено признаков их отказов, а лопасти воздушных винтов стояли в рабочем положении. Руль высоты был установлен вниз под небольшим углом. Тросы управления, которые изготовлены из алюминия, частично оказались уничтожены огнём, а потому их проверить не удалось. Электрические и гидросистемы также были сильно повреждены в пожаре, но на уцелевших частях признаков отказа обнаружено не было.

Экспертиза копоти показала, что она образована горением углеводородов, то есть это могло быть как топливо, так и какой-нибудь растворитель или даже жидкость для заправки зажигалок. Была проверена вероятность утечки и возгорания топлива, так как под полом салона находился подогреватель воздуха, а также проходили трубопроводы системы кольцевания между крыльевыми топливными баками. Конструктивно, топливные трубопроводы находились в, отделенном кожухом, отсеке, вентилируемом наружу, и в случае двойной разгерметизации трубопроводов и кожуха топливо не должно проникать в фюзеляж в связи с разностью давлений. А подогреватель воздуха в данном полёте не использовался. Не было найдено никаких признаков пожара в этой части самолёта. На крыльях, двигателях и хвостовом оперении, так же признаков пожара не было. Был проверен весь багаж на наличие в нём пожароопасных предметов, но ничего такого найдено не было. К тому же багаж и части из грузового отделения не содержали следов копоти, то есть здесь возгорания не было. Проведённые в дальнейшем тесты показали, что очаг пожара был не под полом, а в самом салоне.

Признаки воздействия огня в салоне были в части, где сидели пассажиры. В этой части фюзеляжа выше пола из пожароопасных жидкостей можно отметить прежде всего гидравлическую жидкость в бачке гидросистемы, расположенного в отделении между полкой для ручной клади и туалетом. Этот бачок оказался повреждён огнём и полностью опустошён, но изучение обломков из этой части показало, что пожар начался не в этой части, а потому гидравлическая жидкость не была источником огня. Ещё одной горючей жидкостью в салоне был галлон краски, находящаяся в банке с бумажной обёрткой. Но проверка показала, что банка практически не подвергалась огню, даже обёртка не пострадала. Вообще от пожара сильнее всего пострадали три части салона: под левым иллюминатором № 4; левая сторона передней перегородки; внешняя стенка правого переднего туалета. При этом пластиковые иллюминаторы подвергались воздействию температуры около 626 °F (330 °C). Пожар повредил и ручную кладь в передней части салона. Как впоследствии было установлено, температура здесь была лишь 122 °F (50 °C).

Далее было проверено противопожарное и кислородное оборудование. Согласно показаниям других экипажей, которые ранее летали на борту N7405, его противопожарные системы были исправны и при проверках срабатывали без сбоев. Были найдены противопожарные системы трёх двигателей, но они не срабатывали. Из противопожарных систем в салоне сработал передний огнетушитель с электрическим приводом. В кабине был освобождён от креплений и подготовлен один углекислотный огнетушитель, но его не успели опустошить. Что до кислородного оборудования, то был найден один из кислородных баллонов пассажирского салона, который оказался с открытым клапаном. Из кислородных масок лётного экипажа удалось восстановить только одну, но её не использовали. Но стоит отметить, что, как показала экспертиза обломков, во время полёта в кабине собственно не было пожара, а потому датчики пожара в кабине и не срабатывали. Если бы под полом кабины пилотов начался пожар, то он бы был обнаружен самими пилотами по запаху или задымлению уже в считанные секунды. Клапаны наддува кабины были открыты, то есть экипаж включил разгерметизацию самолёта, чтобы в кабину поступал свежий воздух извне.

Под полом в передней части на расстоянии от 335 дюймов (8500 мм) до 414 дюйма (10 500 мм) от носа находился электрический отсек с генераторами и стартёрами, а также различными реле. Конструкция креплений электрических машин и аппаратов должна была предотвратить вероятность короткого замыкания на металлические конструкции самолёта, в том числе обшивку. Электрический отсек оказался сильно повреждён пожаром, особенно в левой части, при этом многие аппараты были уничтожены, либо разрушены, а потому полностью проверить этот отсек не удалось, хотя уцелевшие части не имели признаков перегрева от коротких замыканий, но на одной клемме нашли след переброса дуги. Возможно, что электрооборудование оказалось повреждено огнём уже во время полёта, то есть самолёт оказался обесточен, причём не исключено, что при аварийном снижении, а пилоты теперь вели машину только визуально, отчего и следовали на небольшой высоте. Затем в какой-то момент лайнер вышел из под контроля экипажа. Это могло быть вызвано изменением центровки, когда все пассажиры перебежали в один конец самолёта, отказом системы управления, потеря сознания пилотами, либо от воздействия ветра.

Есть также версия, что это мог быть террористический акт или даже убийство-самоубийство. Однако проверка версии о намеренной катастрофе с целью получения страховки показала отрицательный результат — никто из людей на борту не был застрахован на крупную сумму. Также не было найдено никаких мотивов для убийства кого-либо из пассажиров.

Причина катастрофы

Выводы комиссии

1. Пилоты и стюардессы имели необходимые сертификаты и квалификацию..
2. Вес и центровка самолёта при вылете из Вашингтона и на протяжении полёта находились в установленных пределах.
3. Погодные условия не являлись фактором катастрофы.
4. До катастрофы не было отказов двигателей или разрушения конструкции планера
5. Не было обнаружено ошибок лётного экипажа в технике пилотирования.
6. Во время полёта в пассажирском салоне был пожар.
7. Экипаж выполнял процедуры по действиям при пожаре и задымлении.
8. Пассажир, который выпрыгнул через аварийный выход (иллюминатор № 4) перед этим подвергся воздействию сильной копоти и высокой температуры. После покидания самолёта он не ударился о хвостовое оперение, но получил смертельные травмы от столкновения с деревьями и землёй.
9. Анализ копоти показал, что она образована неполным сгоранием алифатического углеводородного топлива.
10. Следователи не смогли определить источник пожара, очаг возгорания и причину последнего, фатального, манёвра.

Согласно выводам следственной комиссии, причиной катастрофы стал неконтролируемый пожар неустановленного происхождения, который происходил внутри фюзеляжа и привёл к потере управления.

Последствия

При расследовании причин катастрофы следователи обратили особенное внимание на уничтожение бортового самописца. В результате была дана рекомендация устанавливать самописцы в более защищённых местах, оборудованных огнетушителями. Также в отчёте был приведён текст письма от 21 августа 1964 года из Федерального агентства авиации, согласно которому была изменена конструкция самописцев с целью повышения защиты регистрационной ленты.

Литература

• [specialcollection.dotlibrary.dot.gov/Document?db=DOT-AIRPLANEACCIDENTS&query=(select+779) UNITED AIR LINES, INC., VICKERS VISCOUNT 745D, N7405, NEAR PARROTTSVILLE, TENNESSEE, JULY 9, 1964] (англ.). Совет по гражданской авиации (9 July 1966). Проверено 4 августа 2015.

Рейс 823 United Air Lines
Разбившийся самолёт за 6 месяцев до катастрофы
Общие сведения
Дата	9 июля 1964 года
Время	18:15 EST
Характер	Потеря управления
Причина	Пожар на борту
Место	2,25 мили (3,6 км) северо-восточнее Парроттсвилла</span>ruen, близ Ньюпорта</span>ruen, округ Кок (Теннесси, США)

Отрывок, характеризующий Катастрофа Vickers Viscount под Ньюпортом

Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.
Один молодой белокурый солдат – еще князь Андрей знал его – третьей роты, с ремешком под икрой, крестясь, отступал назад, чтобы хорошенько разбежаться и бултыхнуться в воду; другой, черный, всегда лохматый унтер офицер, по пояс в воде, подергивая мускулистым станом, радостно фыркал, поливая себе голову черными по кисти руками. Слышалось шлепанье друг по другу, и визг, и уханье.
На берегах, на плотине, в пруде, везде было белое, здоровое, мускулистое мясо. Офицер Тимохин, с красным носиком, обтирался на плотине и застыдился, увидав князя, однако решился обратиться к нему:
– То то хорошо, ваше сиятельство, вы бы изволили! – сказал он.
– Грязно, – сказал князь Андрей, поморщившись.
– Мы сейчас очистим вам. – И Тимохин, еще не одетый, побежал очищать.
– Князь хочет.
– Какой? Наш князь? – заговорили голоса, и все заторопились так, что насилу князь Андрей успел их успокоить. Он придумал лучше облиться в сарае.
«Мясо, тело, chair a canon [пушечное мясо]! – думал он, глядя и на свое голое тело, и вздрагивая не столько от холода, сколько от самому ему непонятного отвращения и ужаса при виде этого огромного количества тел, полоскавшихся в грязном пруде.
7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»


В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
В последнее время, после приезда государя из армии, произошло некоторое волнение в этих противоположных кружках салонах и произведены были некоторые демонстрации друг против друга, но направление кружков осталось то же. В кружок Анны Павловны принимались из французов только закоренелые легитимисты, и здесь выражалась патриотическая мысль о том, что не надо ездить во французский театр и что содержание труппы стоит столько же, сколько содержание целого корпуса. За военными событиями следилось жадно, и распускались самые выгодные для нашей армии слухи. В кружке Элен, румянцевском, французском, опровергались слухи о жестокости врага и войны и обсуживались все попытки Наполеона к примирению. В этом кружке упрекали тех, кто присоветывал слишком поспешные распоряжения о том, чтобы приготавливаться к отъезду в Казань придворным и женским учебным заведениям, находящимся под покровительством императрицы матери. Вообще все дело войны представлялось в салоне Элен пустыми демонстрациями, которые весьма скоро кончатся миром, и царствовало мнение Билибина, бывшего теперь в Петербурге и домашним у Элен (всякий умный человек должен был быть у нее), что не порох, а те, кто его выдумали, решат дело. В этом кружке иронически и весьма умно, хотя весьма осторожно, осмеивали московский восторг, известие о котором прибыло вместе с государем в Петербург.
В кружке Анны Павловны, напротив, восхищались этими восторгами и говорили о них, как говорит Плутарх о древних. Князь Василий, занимавший все те же важные должности, составлял звено соединения между двумя кружками. Он ездил к ma bonne amie [своему достойному другу] Анне Павловне и ездил dans le salon diplomatique de ma fille [в дипломатический салон своей дочери] и часто, при беспрестанных переездах из одного лагеря в другой, путался и говорил у Анны Павловны то, что надо было говорить у Элен, и наоборот.