Катастрофа Ил-14 под Сурами

Рейс 51 Аэрофлота
Ил-14 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	28 ноября 1964 года
Время	07:41
Характер	Столкновение с горой
Причина	Ошибки авиадиспетчеров и экипажа, сложные погодные условия
Место	Сурамский хребет, близ Сурами, Хашурский район (ГССР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-14 (либо Ил-14М)
Авиакомпания	Аэрофлот (Грузинское УГА, Тбилисский ОАО)
Пункт вылета	Тбилиси (ГССР)
Остановки в пути	Копитнари, Кутаиси (ГССР)
Пункт назначения	Пашковский, Краснодар (РСФСР)
Рейс	Г-51
Бортовой номер	СССР-41883
Дата выпуска	10 июня 1956 года
Пассажиры	11
Экипаж	4
Погибшие	7
Выживших	8

См. также: Рейс 51

Катастрофа Ил-14 под Сурами — авиационная катастрофа, произошедшая в субботу 28 ноября 1964 года на Сурамском хребте в районе Сурами с самолётом Ил-14 (по другим данным — Ил-14М) авиакомпании Аэрофлот, при этом погибли 7 человек.

Самолёт

Ил-14 с заводским номером 146000708 и серийным 07-08 был выпущен заводом «Знамя Труда» (Москва) 10 июня 1956 года, после чего был продан Главному управлению гражданского воздушного флота. Авиалайнер получил бортовой номер СССР-Л1883 и был направлен в 112-й (Тбилисский) авиаотряд Грузинского территориального управления гражданского воздушного флота. В 1959 году, в связи с перерегистрацией, бортовой номер сменился на CCCP-41883. Всего на момент катастрофы самолёт имел наработку 14 861 лётный час.

Экипаж

• Командир воздушного судна — Блинов Владимир Дмитриевич
• Второй пилот — Ермаков Юрий Александрович
• Штурман — Баласанов Владимир Григорьевич
• Бортрадист — Тонконогов Владимир Михайлович

Катастрофа

Самолёт выполнял пассажирский рейс Г-51 из Тбилиси в Краснодар с первой промежуточной посадкой в Кутаиси. Согласно выданному прогнозу погоду, на маршруте ожидались болтанка, слоисто-кучевая и кучево-дождевая облачность 0-3 балла, в районе Сурамского хребта до 6—9 баллов, высотой 600—1000 метров, а Сурамский перевал должен был быть закрыт с запада. В 06:55 с 4 членами экипажа и 11 пассажирами на борту Ил-14 вылетел из Тбилисского аэропорта и после набора высоты занял расчётный эшелон 2700 метров. В 07:10 с борта было доложено о пролёте ОПРС Мухрани, а в 07:21 — о пролёте ОПРС Али, при этом полёт выполняется в облаках. Диспетчер в Тбилиси не проконтролировал этот момент счислением пути, а вместо этого дал указание переходить на связь с диспетчером в Кутаиси. Перейдя на связь с Кутаиси, экипаж получил указание снижаться до высоты 2100 метров. Затем было дано разрешение снижаться до 1500 метров, а вскоре и до 1200 метров. Далее было дано разрешение на выполнение схемы захода на посадку по курсу 270°. При последнем радиообмене экипаж получил указание выполнить четвёртый разворот, после чего на связь уже не выходил и на вызовы не отвечал.

Экипаж ошибся ещё когда докладывал диспетчеру в Тбилиси о прохождении Али. Фактически на маршруте стояла сплошная низкая облачность, перевал был закрыт облаками и дул сильный встречный ветер, из-за чего самолёт на момент перехода на связь с Кутаиси ещё находился в 37 километрах от Али, то есть в зоне ответственности Тбилисского центра. Находящийся в составе экипажа штурман при этом так и не уточнял точное местонахождение самолёта. Кутаисский диспетчер не увидел борт 41883 у себя на радиолокаторе, но тем не менее разрешил снижаться. При связи наблюдались помехи, что происходит, если самолёт слишком далеко от аэропорта. Однако авиадиспетчеров это не насторожило, поэтому экипажу было дано разрешение снижаться до 1500 метров, а затем до 1200 метров. Когда радиометрист передал о наблюдении отметки на расстоянии 48 километров, то на самом деле это был другой Ил-14 — борт 03536, однако диспетчер решил, что это и есть борт 41883. В 07:36 с борта 03536 сообщили о прохождении ДПРМ, однако диспетчер решил, что это сообщение также было с борта 41883, а потому дал разрешение снижаться и переходить на связь с диспетчером посадки. Ил-14 в этот момент пролетал на высоте 1400 метров над Сурамским хребтом, когда экипаж, не уточняя своё местонахождение, начал выполнять схему захода. Лишь когда руководитель полётов принял случайную засветку на экране радиолокатора за рейс 51 и передал экипажу, что они подходят к третьему развороту, на борту 41883 начали сомневаться, что это действительно так. Тогда экипаж несколько раз запросил своё местонахождение, однако диспетчер с руководителем полёта этого не сделали, вместо этого указав экипажу не спорить, а выполнять четвёртый разворот. Четвёртый разворот выполнялся а высоте 1000 метров при сильных болтанке и снегопаде, а видимость составляла около 50 метров. Через 2—3 минуты с момента начала выполнения разворота, Ил-14 зацепил верхушки деревьев на восточном склоне хребта, после чего потерял скорость и врезался в склон в 10 километрах от Али. От удара фюзеляж разорвало на две части, при этом кабина экипажа была уничтожена. Пожара при этом не было.

Место падения было обнаружено на следующий день. В живых остались бортрадист Тонконогов и 7 пассажиров, которые при этом были тяжело ранены и обморожены. Все остальные 3 члена экипажа и 4 пассажира, то есть всего 7 человек, погибли.

Причины

Причинами катастрофы по мнению комиссии послужило сочетание следующих факторов:

1. Полная безответственность кутаисских авиадиспетчеров к своей работе, так как не зная точное местонахождение самолёта в горной местности, они тем не менее разрешили ему снижаться.
2. Безответственность экипажа, который не контролировал свой полёт, ошибся при расчёте пролёта Али, а затем тупо выполнял команды с земли.

Способствовали катастрофе следующие факторы:

1. Диспетчер в Тбилиси передал авиалайнер диспетчеру Кутаиси, при этом не проверив, где же на самом деле этот самолёт находится.
2. Выданный прогноз погоды совсем не подтвердился, особенно по скорости встречного ветра.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-14 под Сурами

– Оставьте его, – говорила Марья Генриховна, робко и счастливо улыбаясь, – он и так спит хорошо после бессонной ночи.
– Нельзя, Марья Генриховна, – отвечал офицер, – надо доктору прислужиться. Все, может быть, и он меня пожалеет, когда ногу или руку резать станет.
Стаканов было только три; вода была такая грязная, что нельзя было решить, когда крепок или некрепок чай, и в самоваре воды было только на шесть стаканов, но тем приятнее было по очереди и старшинству получить свой стакан из пухлых с короткими, не совсем чистыми, ногтями ручек Марьи Генриховны. Все офицеры, казалось, действительно были в этот вечер влюблены в Марью Генриховну. Даже те офицеры, которые играли за перегородкой в карты, скоро бросили игру и перешли к самовару, подчиняясь общему настроению ухаживанья за Марьей Генриховной. Марья Генриховна, видя себя окруженной такой блестящей и учтивой молодежью, сияла счастьем, как ни старалась она скрывать этого и как ни очевидно робела при каждом сонном движении спавшего за ней мужа.
Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
– Да ведь вы без сахара? – сказала она, все улыбаясь, как будто все, что ни говорила она, и все, что ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
– Да мне не сахар, мне только, чтоб вы помешали своей ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.