Катастрофа Ил-18 под Южно-Сахалинском

Рейс 721 Аэрофлота
Ил-18 компании Аэрофлот
Общие сведения
Дата	2 сентября 1964 года
Время	21:11
Характер	CFIT (врезался в гору)
Причина	Ошибка экипажа и УВД
Место	близ села Перевал, Холмский район Сахалинской области (РСФСР, СССР)
Воздушное судно
Модель	Ил-18В
Авиакомпания	Аэрофлот (Красноярское УГА, 1-й Красноярский ОАО)
Пункт вылета	Шереметьево, Москва
Остановки в пути	Емельяново, Красноярск Новый, Хабаровск
Пункт назначения	Хомутово, Южно-Сахалинск
Рейс	721
Бортовой номер	СССР-75531
Дата выпуска	24 декабря 1963 года
Пассажиры	84
Экипаж	9
Погибшие	87
Раненые	6
Выживших	6

В среду 2 сентября 1964 года под Южно-Сахалинском потерпел катастрофу Ил-18В компании Аэрофлот, в результате погибли 87 человек.

Самолёт

Ил-18В с бортовым номером 75531 (заводской — 183006904, серийный — 069-04) выпущен заводом ММЗ «Знамя Труда» 24 декабря 1963 года. Его передали Главному управлению гражданского воздушного флота, которое 7 января 1964 года направило самолёт в Красноярский авиаотряд Красноярского управления гражданского воздушного флота. Всего на момент катастрофы авиалайнер имел 1269 часа налёта и 358 посадок.

Катастрофа

Самолёт выполнял рейс 721 по маршруту Москва—Красноярск—Хабаровск—Южно-Сахалинск, в Красноярске произошла смена экипажа. На борт заступил экипаж из 128 лётного отряда в составе командира А. А. Смирнова, второго пилота Б. Г. Степанова, штурмана авиаэскадрильи А. Д. Гилинского, штурмана-стажёра И. В. Иванова, бортмеханика А. Н. Калайды и бортрадиста Е. П. Ипатова. В салоне работали бортпроводники А. Ф. Цебак, Л. Л. Орехова и Н. В. Филатов. До Хабаровска рейс 721 долетел без замечаний. В 20:00 Ил-18 вылетел из Хабаровского аэропорта и после набора высоты занял эшелон 6000 метров, летя над облаками. На борту находились 84 пассажира, в том числе 17 детей.

При входе в зону аэропорта Хомутово (Южно-Сахалинск) экипаж приступил к снижению. В это время небо над Южно-Сахалинском было затянуто облаками, видимость составляла 10 километров. В 21:05 экипаж связался с диспетчером и доложил, что вышел из облаков на высоте 2600 метров, после чего продолжил полёт по направлению к ДПРМ. Диспетчер сообщил экипажу, что в зоне аэропорта неустойчивый юго-восточный ветер со скоростью 4 м/с, и что посадка будет осуществляться по магнитному курсу 10° (с юга). В ответ экипаж дважды попросил разрешения на посадку по кратчайшему маршруту — магнитному курсу 190° (с севера). Но диспетчер отвечал отказом («не положено») и давал указания следовать на высоте 1500 метров по направлению к ДПРМ для захода на посадку по курсу 10°. В 21:09, когда Ил-18 находился в 37 километрах от ВПП на высоте 1500 метров, экипаж связался с диспетчером и доложил, что вышел на визуальный заход. Также экипаж вновь запросил разрешение на посадку с прямой по курсу 190°. Чтобы убедиться в их возможности выполнить заход на посадку по кратчайшему маршруту, диспетчер запросил «успеете?», на что экипаж ответил утвердительно («да, успеваем»). В связи с этим диспетчер дал разрешение на выполнение визуального захода с правым доворотом курсом 190°. Экипаж подтвердил получение этого разрешения.

В 21:10 диспетчер передал: «600 доложить». Экипаж воспринял данную неясную команду как разрешение на снижение до 600 метров с докладом и подтвердил её («Вас понял, 600 доложить»). Как только было получено разрешение захода на посадку по курсу 190°, экипаж выполнил левый разворот на курс 100°, после чего выпустил шасси и начал снижаться с вертикальной скоростью около 10 м/с. При этом экипаж, вероятно, упустил из виду, что при заходе на посадку курсом 190° вплоть до 4-го разворота следует сохранять минимальную высоту 1200 метров, а выход из разворота должен осуществляться на высоте не менее 900 метров, так как полёт проходит над горным хребтом высотой до 790 метров. Высоту 600 метров вообще можно занимать лишь в 12,7 километрах от торца полосы на предпосадочной прямой. Ил-18 летел в темноте на высоте 1200 метров и в простых метеоусловиях, когда экипаж услышал команду «600 доложить». Видя огни Южно-Сахалинска, экипаж, не ведя детальной ориентировки, ошибочно посчитал, что они уже достаточно близко, и начал снижение до высоты 600 метров. Но после начала полёта по курсу 100° визуальные условия резко ухудшились. Экипаж не анализировал полученные пеленги 140°, а затем 151°, хотя они значительно отличались от посадочного 190°. Даже когда диспетчер передал, что потерял радиолокационный контроль над самолётом, экипаж и этому сообщению не придал значения. В свою очередь, диспетчер, несмотря на полученные пеленги, которые показывали значительное удаление самолёта от посадочного курса, не заметил ошибок и нарушения схемы захода на посадку и не предупредил об этом экипаж. К тому же, дав разрешение на посадку с МК=190°, он не включил радиотехнические средства этого курса.

Когда от экипажа прозвучал доклад «занял 600», диспетчер, не разобравшись в ситуации, дал команду занимать 400 метров. В 21:11 в 26 километрах северо-западнее аэропорта летящий по курсу 100° на высоте 550 метров над уровнем моря Ил-18 с небольшим правым креном врезался в лесистый склон горы высотой 793 метра, неподалёку от села Перевал (ныне не существует). От удара авиалайнер полностью разрушился и загорелся. Разброс обломков имел в длину 250 метров. В катастрофе погибли все 9 членов экипажа и 78 пассажиров (64 взрослых и 14 детей). Выжили только 3 взрослых пассажира и 3 ребёнка, которые получили тяжёлые травмы. По числу жертв это крупнейшая авиакатастрофа 1964 года.

Причины

Причиной катастрофы комиссия назвала действия экипажа, который из-за ошибочного определения своего местоположения в визуальном полёте в ночных условиях и в нарушение установленных в районе аэропорта Хомутово правил полёта, а также из-за неверного восприятия нечётких и неуместных команд диспетчера снизился раньше времени ниже безопасной высоты.

Отрывок, характеризующий Катастрофа Ил-18 под Южно-Сахалинском

– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.