Киреевский, Иван Васильевич

Иван Васильевич Киреевский
Место рождения:	Москва, Российская империя
Место смерти:	Санкт-Петербург, Российская империя
Страна:	Российская империя
Язык(и) произведений:	русский
Направление:	русская философия
Основные интересы:	славянофильство
Значительные идеи:	соборность

Ива́н Васи́льевич Кире́евский (22 марта [3 апреля] 1806, Москва — 11 [23] июня 1856, Санкт-Петербург) — русский религиозный философ, литературный критик и публицист, один из главных теоретиков славянофильства.

Биография

Иван Васильевич Киреевский родился в Москве в семье Василия Ивановича Киреевского и Авдотьи Петровны, которая после смерти мужа в 1817 году вышла повторно замуж за А. А. Елагина.

В 1823 г. Киреевский поступил на службу в Архив иностранной коллегии и становится одним из «архивных юношей», организовавших Общество любомудрия, которое само распустилось в 1825 году после восстания декабристов.

В 1830 году Киреевский вместе с братом Петром едет в Германию. В Берлине он слушает лекции Гегеля, в Мюнхене — Шеллинга; рассматривал Гегеля как рационалиста и последователя Аристотеля, как последнюю и высочайшую из возможных вершин западной мысли, которой должно быть противопоставлено русское мировоззрение, построенное на чувстве и чистой православной вере.

Вернувшись в Россию, Иван Васильевич в 1832 году начинает издание журнала «Европеец», который был запрещен Николаем I за статью Киреевского «Девятнадцатый век», где усматривались требования конституции для России.

В 1834 году Киреевский женился на Наталии Петровне Арбеневой.

После многолетнего молчания в 1840-х гг. Киреевский попытался получить философскую кафедру в Московском университете, но его все ещё считали неблагонадежным.

Вместе со старцами Оптиной пустыни он работает над изданием сочинений Отцов Церкви.

В 1852 году славянофилы начинают издание «Московского сборника». Киреевский опубликовал в нём свою статью «О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России», которая не понравилась властям и выпуск журнала были прекращен.

В последние годы жизни Киреевский работает над курсом философии.

В 1856 году Киреевский умер от холеры. Был похоронен в Оптиной пустыни. В этом же году посмертно была опубликована его статья «О возможности и необходимости новых начал для философии» в журнале «Русская беседа».

В 1856 году были изданы труды Киреевского в 2 томах.

Философские идеи

"...У нас есть Надежда и Мысль о великом назначении нашего отечества!"

В начале творчества Киреевского заметны «западнические» симпатии, вскоре сменившиеся мистицизмом и славянофильством.

Главенствующее место у Киреевского занимает идея цельности духовной жизни. Именно «цельное мышление» позволяет личности и обществу избежать ложного выбора между невежеством, которое ведет к «уклонению разума и сердца от истинных убеждений», и логическим мышлением, способным отвлечь человека от всего важного в мире. Вторая опасность для современного человека, если он не достигнет цельности сознания, особенно актуальна, полагал Киреевский, ибо культ телесности и культ материального производства, получая оправдание в рационалистической философии, ведет к духовному порабощению человека. Принципиально изменить ситуацию может только перемена «основных убеждений», «изменение духа и направления философии».

Как и Хомяков в учении о соборности, Киреевский связывал рождение нового мышления не с построением систем, а с общим поворотом в общественном сознании, «воспитанием общества». Как часть этого процесса общими («соборными»), а не индивидуальными интеллектуальными усилиями и должна была войти в общественную жизнь новая, преодолевающая рационализм, философия. Суть этого пути — стремление к сосредоточенной цельности духа, которая дается только верой: «осознанием об отношении человеческой личности к личности Божества». Этому должна помочь также и аскеза — необходимый элемент не только жизни, но и философии. В то же время Киреевский отнюдь не считал бессмысленным опыт европейского философского рационализма: «Все ложные выводы рационального мышления зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины».

Переиздания работ

• Киреевский И. В. Критика и эстетика. — М.: Искусство, 1979. — 440 с. — (История эстетики в памятниках и документах). — 20 000 экз. (в пер.)
  • Киреевский И. В. Критика и эстетика / Сост., авт. вст. ст., авт. прим. Ю. В. Манн. — 2-е изд., испр. и доп. — М.: Искусство, 1998. — 464 с. — (История эстетики в памятниках и документах). — ISBN 5-210-00917-3. (в пер.)
• Киреевский И. В. Избранные статьи. — М.: Современник, 1984. — 384 с. — (Библиотека «Любителям российской словесности»). — 20 000 экз. (в пер.)
• Киреевский И. В. Разум на пути к истине: Философские статьи, письма, дневник. — М.: Правило веры, 2002. — 662 с. — 4000 экз. — ISBN 5-7533-0119-3. (в пер.)
• Киреевский И. В. [lib.pravmir.ru/library/readbook/292 О характере просвещения Европы и о его отношении к просвещению России]. — СПб.: Общество памяти игумении Таисии, 2006. — 112 с. — 800 экз. (обл.)
• Киреевский И. В., Киреевский П. В. Полное собрание сочинений: В четырех томах / Сост. А. Ф. Малышевский. — М.: Гриф, 2006. — ISBN 5-89668-104-6. (в пер.)

Электронные публикации

• [www.odinblago.ru/kireevski_t1/ Иван Васильевич Киреевский «Полное собрание сочинений. Том 1. 1911»]
• [www.odinblago.ru/kireevski_t2/ Иван Васильевич Киреевский «Полное собрание сочинений. Том 2. 1911»]

Литература

• [www.memoirs.ru/rarhtml/Kire_PZ_RA70_4.htm Киреевский И. В. Из писем И. В. Киреевского к В. А. Жуковскому / Сообщ. П. В. Жуковским] // Русский архив, 1870. — Изд. 2-е. — М., 1871. — С. 959—965.
• Лясковский В. Н. Братья Киреевские, жизнь и труды их. — СПб.: Об-во ревнителей русского исторического просвещения в память Императора Александра III, 1899. — 99 с.[ruskline.ru/analitika/2015/06/24/bratya_kireevskie_zhizn_i_trudy_ih/  Часть 1].[ruskline.ru/analitika/2015/06/25/bratya_kireevskie_zhizn_i_trudy_ih/  Часть 2].
• Лушников А. Г. И. В. Киреевский. — Казань, 1918.
• Мюллер Э. И. В. Киреевский и немецкая философия // Вопросы философии. — 1993. — № 5.
• Русская философия: Словарь / Под общ. ред. М. А. Маслина. — М.: Республика, 1995.
• Смолич И. И. В. Киреевский // Путь. — 1932. — № 33. — С. 52-66.

Отрывок, характеризующий Киреевский, Иван Васильевич

– Да на чужой стороне живучи… – выделывали они плясовую солдатскую песню. Как бы вторя им, но в другом роде веселья, перебивались в вышине металлические звуки трезвона. И, еще в другом роде веселья, обливали вершину противоположного откоса жаркие лучи солнца. Но под откосом, у телеги с ранеными, подле запыхавшейся лошаденки, у которой стоял Пьер, было сыро, пасмурно и грустно.
Солдат с распухшей щекой сердито глядел на песельников кавалеристов.
– Ох, щегольки! – проговорил он укоризненно.
– Нынче не то что солдат, а и мужичков видал! Мужичков и тех гонят, – сказал с грустной улыбкой солдат, стоявший за телегой и обращаясь к Пьеру. – Нынче не разбирают… Всем народом навалиться хотят, одью слово – Москва. Один конец сделать хотят. – Несмотря на неясность слов солдата, Пьер понял все то, что он хотел сказать, и одобрительно кивнул головой.
Дорога расчистилась, и Пьер сошел под гору и поехал дальше.
Пьер ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие на его белую шляпу и зеленый фрак.
Проехав версты четыре, он встретил первого знакомого и радостно обратился к нему. Знакомый этот был один из начальствующих докторов в армии. Он в бричке ехал навстречу Пьеру, сидя рядом с молодым доктором, и, узнав Пьера, остановил своего казака, сидевшего на козлах вместо кучера.
– Граф! Ваше сиятельство, вы как тут? – спросил доктор.
– Да вот хотелось посмотреть…
– Да, да, будет что посмотреть…
Пьер слез и, остановившись, разговорился с доктором, объясняя ему свое намерение участвовать в сражении.
Доктор посоветовал Безухову прямо обратиться к светлейшему.
– Что же вам бог знает где находиться во время сражения, в безызвестности, – сказал он, переглянувшись с своим молодым товарищем, – а светлейший все таки знает вас и примет милостиво. Так, батюшка, и сделайте, – сказал доктор.
Доктор казался усталым и спешащим.
– Так вы думаете… А я еще хотел спросить вас, где же самая позиция? – сказал Пьер.
– Позиция? – сказал доктор. – Уж это не по моей части. Проедете Татаринову, там что то много копают. Там на курган войдете: оттуда видно, – сказал доктор.
– И видно оттуда?.. Ежели бы вы…
Но доктор перебил его и подвинулся к бричке.
– Я бы вас проводил, да, ей богу, – вот (доктор показал на горло) скачу к корпусному командиру. Ведь у нас как?.. Вы знаете, граф, завтра сражение: на сто тысяч войска малым числом двадцать тысяч раненых считать надо; а у нас ни носилок, ни коек, ни фельдшеров, ни лекарей на шесть тысяч нет. Десять тысяч телег есть, да ведь нужно и другое; как хочешь, так и делай.
Та странная мысль, что из числа тех тысяч людей живых, здоровых, молодых и старых, которые с веселым удивлением смотрели на его шляпу, было, наверное, двадцать тысяч обреченных на раны и смерть (может быть, те самые, которых он видел), – поразила Пьера.
Они, может быть, умрут завтра, зачем они думают о чем нибудь другом, кроме смерти? И ему вдруг по какой то тайной связи мыслей живо представился спуск с Можайской горы, телеги с ранеными, трезвон, косые лучи солнца и песня кавалеристов.
«Кавалеристы идут на сраженье, и встречают раненых, и ни на минуту не задумываются над тем, что их ждет, а идут мимо и подмигивают раненым. А из этих всех двадцать тысяч обречены на смерть, а они удивляются на мою шляпу! Странно!» – думал Пьер, направляясь дальше к Татариновой.
У помещичьего дома, на левой стороне дороги, стояли экипажи, фургоны, толпы денщиков и часовые. Тут стоял светлейший. Но в то время, как приехал Пьер, его не было, и почти никого не было из штабных. Все были на молебствии. Пьер поехал вперед к Горкам.
Въехав на гору и выехав в небольшую улицу деревни, Пьер увидал в первый раз мужиков ополченцев с крестами на шапках и в белых рубашках, которые с громким говором и хохотом, оживленные и потные, что то работали направо от дороги, на огромном кургане, обросшем травою.
Одни из них копали лопатами гору, другие возили по доскам землю в тачках, третьи стояли, ничего не делая.
Два офицера стояли на кургане, распоряжаясь ими. Увидав этих мужиков, очевидно, забавляющихся еще своим новым, военным положением, Пьер опять вспомнил раненых солдат в Можайске, и ему понятно стало то, что хотел выразить солдат, говоривший о том, что всем народом навалиться хотят. Вид этих работающих на поле сражения бородатых мужиков с их странными неуклюжими сапогами, с их потными шеями и кое у кого расстегнутыми косыми воротами рубах, из под которых виднелись загорелые кости ключиц, подействовал на Пьера сильнее всего того, что он видел и слышал до сих пор о торжественности и значительности настоящей минуты.


Пьер вышел из экипажа и мимо работающих ополченцев взошел на тот курган, с которого, как сказал ему доктор, было видно поле сражения.
Было часов одиннадцать утра. Солнце стояло несколько влево и сзади Пьера и ярко освещало сквозь чистый, редкий воздух огромную, амфитеатром по поднимающейся местности открывшуюся перед ним панораму.
Вверх и влево по этому амфитеатру, разрезывая его, вилась большая Смоленская дорога, шедшая через село с белой церковью, лежавшее в пятистах шагах впереди кургана и ниже его (это было Бородино). Дорога переходила под деревней через мост и через спуски и подъемы вилась все выше и выше к видневшемуся верст за шесть селению Валуеву (в нем стоял теперь Наполеон). За Валуевым дорога скрывалась в желтевшем лесу на горизонте. В лесу этом, березовом и еловом, вправо от направления дороги, блестел на солнце дальний крест и колокольня Колоцкого монастыря. По всей этой синей дали, вправо и влево от леса и дороги, в разных местах виднелись дымящиеся костры и неопределенные массы войск наших и неприятельских. Направо, по течению рек Колочи и Москвы, местность была ущелиста и гориста. Между ущельями их вдали виднелись деревни Беззубово, Захарьино. Налево местность была ровнее, были поля с хлебом, и виднелась одна дымящаяся, сожженная деревня – Семеновская.
Все, что видел Пьер направо и налево, было так неопределенно, что ни левая, ни правая сторона поля не удовлетворяла вполне его представлению. Везде было не доле сражения, которое он ожидал видеть, а поля, поляны, войска, леса, дымы костров, деревни, курганы, ручьи; и сколько ни разбирал Пьер, он в этой живой местности не мог найти позиции и не мог даже отличить ваших войск от неприятельских.
«Надо спросить у знающего», – подумал он и обратился к офицеру, с любопытством смотревшему на его невоенную огромную фигуру.
– Позвольте спросить, – обратился Пьер к офицеру, – это какая деревня впереди?
– Бурдино или как? – сказал офицер, с вопросом обращаясь к своему товарищу.
– Бородино, – поправляя, отвечал другой.
Офицер, видимо, довольный случаем поговорить, подвинулся к Пьеру.
– Там наши? – спросил Пьер.
– Да, а вон подальше и французы, – сказал офицер. – Вон они, вон видны.
– Где? где? – спросил Пьер.
– Простым глазом видно. Да вот, вот! – Офицер показал рукой на дымы, видневшиеся влево за рекой, и на лице его показалось то строгое и серьезное выражение, которое Пьер видел на многих лицах, встречавшихся ему.
– Ах, это французы! А там?.. – Пьер показал влево на курган, около которого виднелись войска.
– Это наши.
– Ах, наши! А там?.. – Пьер показал на другой далекий курган с большим деревом, подле деревни, видневшейся в ущелье, у которой тоже дымились костры и чернелось что то.
– Это опять он, – сказал офицер. (Это был Шевардинский редут.) – Вчера было наше, а теперь его.
– Так как же наша позиция?
– Позиция? – сказал офицер с улыбкой удовольствия. – Я это могу рассказать вам ясно, потому что я почти все укрепления наши строил. Вот, видите ли, центр наш в Бородине, вот тут. – Он указал на деревню с белой церковью, бывшей впереди. – Тут переправа через Колочу. Вот тут, видите, где еще в низочке ряды скошенного сена лежат, вот тут и мост. Это наш центр. Правый фланг наш вот где (он указал круто направо, далеко в ущелье), там Москва река, и там мы три редута построили очень сильные. Левый фланг… – и тут офицер остановился. – Видите ли, это трудно вам объяснить… Вчера левый фланг наш был вот там, в Шевардине, вон, видите, где дуб; а теперь мы отнесли назад левое крыло, теперь вон, вон – видите деревню и дым? – это Семеновское, да вот здесь, – он указал на курган Раевского. – Только вряд ли будет тут сраженье. Что он перевел сюда войска, это обман; он, верно, обойдет справа от Москвы. Ну, да где бы ни было, многих завтра не досчитаемся! – сказал офицер.