Ковчежец
Ковче́жец — небольшой ящик или ларец для хранения религиозных реликвий.
Обычно в ковчежец помещаются частицы мощей, при этом как одного, так и нескольких святых одновременно. В ковчежец наряду с мощами могут помещаться и другие реликвии, как связанные с жизнью святого (одежда, частицы гроба, брандеум), так и с евангельскими событиями (например, реликвии Страстей Христовых, камни с мест евангельских событий). При помещении в ковчежец реликвий небольшого размера они могут размещаться в углублениях специальных пластин, залитых воскомастикой. Ковчежцы с особо почитаемыми святынями переносятся священнослужителями на голове.
Мощи в ковчежце устанавливаются под престолом православного храма, когда его освящает епископ. При этом читается следующая молитва: «Сам Владыко, благих Податель Сый, молитвами святых, их же благоволил еси положению мощей в сем честнем жертвеннице Твоем быти, сподоби нас неосужденно бескровную Тебе на нем приносити жертву».
Ковчежецы часто выполняются из драгоценных металлов, некоторые из них являются значимыми предметами ювелирного искусства (например, Ковчег Дионисия).
Ковчежец в Православной церкви используется также для хранения предметов и веществ, используемых при крещении (сосудов с миром и елеем, кисточек для помазания, губок для отирания мира и ножниц для обрезания волос). В этом случае ковчежец символизирует собой одновременно и ясли и гроб Иисуса Христа.
Во многих храмах используют специальные ковчежцы для хранения на престоле в течение нескольких дней Святых Преждеосвященных Даров[1][2].
См. также
Напишите отзыв о статье "Ковчежец"
Примечания
Отрывок, характеризующий Ковчежец
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»
В числе бесчисленных подразделений, которые можно сделать в явлениях жизни, можно подразделить их все на такие, в которых преобладает содержание, другие – в которых преобладает форма. К числу таковых, в противоположность деревенской, земской, губернской, даже московской жизни, можно отнести жизнь петербургскую, в особенности салонную. Эта жизнь неизменна.
С 1805 года мы мирились и ссорились с Бонапартом, мы делали конституции и разделывали их, а салон Анны Павловны и салон Элен были точно такие же, какие они были один семь лет, другой пять лет тому назад. Точно так же у Анны Павловны говорили с недоумением об успехах Бонапарта и видели, как в его успехах, так и в потакании ему европейских государей, злостный заговор, имеющий единственной целью неприятность и беспокойство того придворного кружка, которого представительницей была Анна Павловна. Точно так же у Элен, которую сам Румянцев удостоивал своим посещением и считал замечательно умной женщиной, точно так же как в 1808, так и в 1812 году с восторгом говорили о великой нации и великом человеке и с сожалением смотрели на разрыв с Францией, который, по мнению людей, собиравшихся в салоне Элен, должен был кончиться миром.
