Кутайсов, Павел Иванович

Граф Павел Иванович Кутайсов (25 ноября 1780—9 марта 1840) — русский придворный (камергер, гофмейстер, егермейстер), председатель Общества поощрения художников, член Государственного совета (1837). Продолжатель графского рода Кутайсовых, начало которому положил его отец Иван Павлович.

Биография

В 7 лет был зачислен в конную гвардию, 10-ти лет числился уже вахмистром, в 1795 г. — капитаном армии, а 1 января 1796 г. назначен обер-провиантмейстером. Вместе с тем далеко уступал в способностях и успехах младшему брату Александру и пристрастия к военной службе не имел.

По просьбе отца А. С. Шишков взял юного Кутайсова с собой в Дрезден и Карлсбад, но этот короткий гран-тур, судя по отзывам в мемуарах самого Шишкова, не принёс молодому человеку большой пользы. Нелестно отзывались о Павле Ивановиче и другие современники (например, А. Я. Булгаков в письмах к брату).

Во второй половине царствования Павла I, когда Кутайсов-отец свёл государя с Анной Гагариной, а сына женил на сестре этой новой фаворитки, тот разделял изливаемые на отца милости: в январе 1800 сделан камергером, 19 мая — статс-секретарём, 8 ноября — почётным командором Мальтийского ордена.

Сразу по воцарении Александра I переведён в коллегию иностранных дел, где и прослужил несколько лет, пока в 1809 не был переведён исполнять обязанность обер-прокурора в один из московских департаментов Сената. Во время нашествия французов руководил эвакуацией Московского Сената в Казань, получив «за усердие и заботы» от императора золотую табакерку.

В 1815 г. Кутайсов был назначен обер-прокурором общего собрания московских департаментов, через год произведён в тайные советники и в январе 1817 — в сенаторы. Перебравшись в Петербург, состоял членом различных комиссий, в том числе о построении Исаакиевского собора и главной дирекции императорских театров.

В 1826 г. был назначен в Верховный уголовный суд по делу декабристов, а через три года ездил с ревизией в Закавказский край. В 1832 году был переименован из егермейстеров в гофмейстеры и назначен вице-президентом Гоф-интендантской конторы. Спустя два года был произведён в обер-гофмейстеры и назначен президентом Гоф-интендантской конторы, занимая эту должность до 1838 года. В 1837 году был назначен членом Государственного Совета и «первоприсутствующим в соединённых собраниях 4, 5 и 6 департаментов Сената».

В 1835 г. вместе с художником Михаилом Скотти посетил Италию. Помимо Скотти, покровительствовал и другим молодым дарованиям, например, братьям Чернецовым, в распоряжение которых предоставил мастерскую.

Семья

С 28 мая 1800 г. граф Кутайсов был женат на княжне Прасковье Петровне Лопухиной (1784—25.04.1870), фрейлине, дочери св. князя П. В. Лопухина, сестре Анны Лопухиной, фаворитки Павла I. Свадьба была сыграна при дворе. Статс-дама, кавалерственная дама ордена св. Екатерины 2 класса графиня П. П. Кутайсова пережила мужа на 30 лет. Похоронена на Тихвинском кладбище. Дети:

• Анна (1800—1868), жена грузинского царевича Окропира (сына Георгия XII; 1795—1857), который был душой заговора 1832 года.
• Иван (1803—1868), заводчик; женат на Елизавете Дмитриевне Шепелевой (1812—1839), дочери генерала Д. Д. Шепелева, наследнице одного из братьев Баташевых.
• Александра (1804—1881), с 1824 года жена князя Алексея Алексеевича Голицына (1800—1876). По словам А. Булгакова, была девушкой очень милой, умной, с прекрасными черными глазами.
• Ипполит (1806—1851), женат с 1834 года на одной из известных в свете красавиц-сестёр Урусовых — княжне Наталии Александровне (1814—1882); у них сын Павел.
• Елизавета (ум. 1813)

Источники

• «Русские портреты XVIII и XIX столетий. Издание Великого князя Николая Михайловича». Том 3. № 57.

Отрывок, характеризующий Кутайсов, Павел Иванович

Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.