Кутайсов, Иван Павлович

Иван Павлович Кутайсов
тур. Ivan Paploviç Kutaysov
Имя при рождении:	неизвестно
Дата рождения:	1759(1759)
Место рождения:	Османская империя
Дата смерти:	9 января 1834(1834-01-09)
Место смерти:	село Рождествено, Российская империя
Гражданство:	Османская империя Османская империя→ Российская империя Российская империя
Род деятельности:	Придворный, статс-секретарь
Супруга:	Анна Петровна Резвога (1760—1848)
Дети:	Павел, Александр, София, Николай, Надежда
Награды:

Граф (1799) Иван Павлович Кутайсов (около 1759, Османская империя — 9 января 1834, Рождествено) — камердинер и любимец Павла I, турок, взятый в плен в Бендерах (по другой версии отбитый от турок из плена в Кутаиси) и подаренный Павлу в его бытность престолонаследником. Родоначальник графов Кутайсовых, создатель подмосковной усадьбы Рождествено.

Биография

В 1770 году 10-летний турецкий мальчик был взят в плен русскими войсками при штурме Бендер. Генерал Репнин дал за него щедрый выкуп и послал в подарок государыне. Фамилия дана по названию города Кютахья в Турции. По другой версии — по названию города Кутаиси в Грузии (более верной, если судить по фамилии), где, возможно, родился Иван Павлович. 6 августа 1770 года Кутаиси был освобожден от турок войсками российского генерала Тотлебена, в том числе было освобождено несколько мальчиков, которых турки захватили в Грузии и провели над ними обряд обрезания (вот почему его считали турком). Их взяли с собой в Россию, но живым довезли всего одного по фамилии Кикиани. 

Вырос при дворе наследника, великого князя Павла Петровича. Научившись в Париже и Берлине парикмахерскому искусству, он исполнял у великого князя обязанности камердинера. Изучив характер Павла, ловкий и способный Кутайсов умел применяться к своеобразным его проявлениям, благодаря чему не только избегал продолжительного охлаждения, но скоро сделался необходим великому князю и сам приобрел на него влияние. «Лавируя среди небольшого женского мирка при дворе, он играл в нём втихомолку роль сводника».

После восшествия Павла на престол Кутайсов сначала сделан его гардеробмейстером, затем в течение первой половины 1799 года произведен 22 февраля в баронское и 5 мая в графское Российской империи достоинства, награждён высшими степенями орденов св. Анны, св. Александра Невского, св. Иоанна Иерусалимского, св. Андрея Первозванного. Граф Провансский пожаловал ему командорский крест ордена Святого Лазаря Иерусалимского.

Пленный турчонок мало-помалу сделался обер-шталмейстером, графом, андреевским кавалером и не переставал брить государя. Наскучив однажды этим ремеслом, он стал утверждать, что у него дрожит рука, и рекомендовал, вместо себя, одного гвардейского фельдшера. Но таков был взгляд Павла, что у бедного унтер-офицера, со страху, бритва вывалилась из руки, и он не мог приступить к делу. «Иван! — закричал император, — брей ты!» Иван, сняв андреевскую ленту, засучил рукава и, вздохнув, принялся за прежнее ремесло.

— Н. И. Греч

Этим успехам служебной карьеры и потоку почётных наград соответствовали щедрые пожалования землями (преимущественно в Курляндии) и крестьянами (5 тысяч душ), так что он сделался одним из самых богатых людей при дворе Павла. По словам Державина, временщик употреблял всякие уловки и интриги, чтобы приобрести по дешевой цене Шклов у Зорича, а граф Орлов-Чесменский жаловался Воронцову, что к нему стали «придираться», когда он не согласился продать свой конский завод в селе Острове около Москвы «торговавшему его у него турецкой крови, французского воспитания, ографствованному Государем».

Внезапный взлёт брадобрея, напомнивший кое-кому карьеру доверенного цирюльника Людовика XI (Людовик приблизил к себе цирюльника Оливье Ле Дэна и возвёл его в дворянство), возмущал и оскорблял высшую знать. По словам Варвары Головиной, своим низким поведением, особенно в отношении императрицы Марии Фёдоровны, он возбудил всеобщее презрение. Князь Долгорукий, вспоминая, как Кутайсов некогда распахивал перед ним двери и нашивал ему на платье галуны, иронизирует: «Я худо знал тогда, как его зовут, а теперь, встречаясь с ним, титулую его сиятельством и на пирах он очень далеко от меня садится. O Tempora! O Mores! Впрочем, когда же этого и не бывало? Меншиков торговал блинами! Почему же и Кутайсову не быть графом? Он же мастерски брил бороду Павлу! Это не безделица!»

«Одна из случайных фигур, блеснувшая ненадолго у подножья российского трона и не сыгравшая сколько-нибудь значительной политической роли, оставила по себе резко отрицательную память», — писал о Кутайсове В. В. Згура. В мемуарной литературе сложно найти о Кутайсове положительный отзыв; Н. И. Греч прямо называет его «уродом». По мнению великого князя Николая Михайловича, у Кутайсова «не было никаких убеждений, и широкие государственные интересы ему были чужды; склонность к интригам, корыстолюбие, страх за своё положение руководили им».

Этими побуждениями руководствовался он, убедив императора дать отставку искушённой в придворных интригах фаворитке Нелидовой и внося разлад в его отношения с императрицей. Он покровительствовал связи государя с Анной Лопухиной и просватал старшего сына за её сестру. Его собственная любовница, г-жа Шевалье, во второй половине царствования также приобрела большое значение — «раздавала места, жаловала чинами, решала процессы с публичного торгу».

Привязанность графа Кутайсова, женатого человека и отца семейства, к г-же Шевалье и щедрость его к ней казались многим весьма извинительными; но влияние её на дела посредством сего временщика, продажное её покровительство, раздача мест за деньги всех возмущали. Уверяли, будто Кутайсов её любовью делился с господином своим Павлом.

— Ф. Ф. Вигель

Существует необоснованная легенда, что накануне убийства Павла Кутайсов получил письмо-предупреждение, но поленился вскрыть его и тем самым погубил царя. После переворота 11 марта 1801 года он бежал из Михайловского замка. Не найдя временщика во дворце, плац-майор Горголи отправился искать его в покои мадам Шевалье, где тот часто ночевал. Согласно сообщению Н. А. Саблукова,

Пронырливый Фигаро скрылся по потайной лестнице и, забыв о своём господине, которому всем был обязан, выбежал без башмаков и чулок, в одном халате и колпаке, и в таком виде бежал по городу, пока не нашел себе убежища в доме Степана Ланского, который, как человек благородный, не выдал его, пока не миновала всякая опасность. Что касается актрисы Шевалье, то, как говорят, она приложила все старания, чтобы показаться особенно обворожительной, но Горголи, по-видимому, не отдал дани её прелестям.

Пробыв недолго под арестом, Кутайсов уехал из России в Европу. По возвращении обосновался в подмосковном имении Рождествено, где в 1810—23 отстроил новую усадьбу и храм Рождества Христова, в котором ещё в начале XX века стояли гранитные надгробия четы Кутайсовых.

Рыбные ловли на Волге, пожалованные Кутайсову Павлом, были изъяты Александром в общественное пользование, прочее же имущество Кутайсов сохранил. В пользу такого решения выступил, в частности, адмирал Николай Мордвинов, напоминавший, что закон частной собственности должен был непоколебим.

Кутайсов с большим успехом занимался сельским хозяйством и, по словам Д. Н. Бантыш-Каменского, занял «одно из первых мест между нашими сельскими хозяевами: завёл в тамбовском своем имении фабрику: полотняную и суконную, также превосходный конский завод».

Семья

Был женат с 1779 года на Анне Петровне (1760—1848), дочери богатого петербургского откупщика Петра Терентьевича Резвого (1729—1779), сестре генерал-майора Д. П. Резвого. Е. П. Янькова рассказывала о ней как об «очень доброй и почтенной женщине, которая умерла гораздо спустя своего мужа, дожив до преклонных лет». От брака Кутайсов имел трёх сыновей и трёх дочерей, а также внебрачную дочь от актрисы мадам Шевалье, с которой состоял в открытой связи.

• Павел Иванович (1780—1840), камергер, почетный командор Мальтийского ордена, член Государственного Совета; был женат на княжне Прасковье Петровне Лопухиной (1784—1870), дочери светлейшего князя П. В. Лопухина.
• Александр Иванович (1784—1812), в чине генерал-майора погиб геройской смертью под Бородиным.
• Мария Ивановна (1787—1870), с 1806 года была замужем за графом Владимиром Фёдоровичем Васильевым (1782—1839).
• Софья Ивановна (1789—1793)
• Николай Иванович (179.—179.)
• Надежда Ивановна (1796—1868), фрейлина, автор воспоминаний, посвящённых восстанию 1830—1831 гг. в Польше. С 1821 года была замужем за князем Александром Фёдоровичем Голицыным (1796—1864).

• P.I.Kutaisov.jpg

  Павел Иванович
• Kutaisov.jpg

  Александр Иванович
• KutaisovaGolitsyna by Sokolov.jpg

  Надежда Ивановна
• AlexandeFedorovichGolitsyn.jpg

  Александр Голицын

Художественные отражения

Граф Кутайсов является персонажем оперетты Николая Стрельникова «Холопка» (1929) и снятого по этой оперетте художественного фильма «Крепостная актриса» (реж. Роман Тихомиров, 1963).

Отрывок, характеризующий Кутайсов, Иван Павлович

– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.