Лаки Лучано

Чарльз «Счастливчик» Лучано
Charles «Lucky» Luciano
Чарльз «Счастливчик» Лучано в 1936 году
Имя при рождении:	Salvatore Lucania
Род деятельности:	Гангстер
Место рождения:	Леркара-Фридди, Палермо, Сицилия, Италия
Отец:	Антонио Лучано
Мать:	Розали Капорелли

Чарльз Луча́но по прозвищу Счастливчик (англ. Charles «Lucky» Luciano), он же Сальвато́ре Лука́ния (итал. Salvatore Lucania); 24 ноября 1897, Леркара-Фридди, Сицилия, Италия — 26 января 1962, Неаполь, Италия) — итальянский преступник, один из лидеров организованной преступности в США. Не имел гражданства США, в 1946 году депортирован из страны.

Биография

Чарльз был третьим ребёнком и вторым сыном в семье Антонио Лучано и его супруги Розали, урожденной Капорелли. Он отличался от старших Джузеппе и Франчески и от младшего Бартолло.

В 1907 году, спасаясь от нужды, Антонио Лучано уезжает в США, устраивается на работу и копит деньги, чтобы перевезти за собой всю семью. Проходит два года, и в апреле 1909 года вся семья переезжает в США и обосновывается в нижнем Ист-Сайде. В юношеские годы Лучано трудился простым рабочим за небольшую заработную плату, его отец работал на шахте горняком. Будущий босс «Коза Ностры» жил в том же районе «Малой Италии» Нью-Йорка, что и Джон Торрио и Аль Капоне. После окончания школы он познакомился с мафиозными боссами Мейером Лански и Багси Сигелом, а затем с Франческо Кастильей (Фрэнк Костелло). Произошло это во время одной из разборок, когда Лучано столкнулся с шайкой, работающей на 104 улице. Конфликт был улажен в результате разговора с их боссом — Франческо, которого сопровождали брат Эдди и подросток Вилли Моретти. Также вместе с ними был уроженец Англии Оуни Мэдден.

13 июня 1911 года Министерство просвещения помещает Сальваторе Лучано в одно из учреждений Бруклина для перевоспитания трудных подростков. Потом он знакомится с Максом Гудманом, изготовителем дамских шляп, который и взял его к себе на работу курьером. Со временем, когда Лучано станет непререкаемым авторитетом, он не будет брать с Гудмана налоги, при этом защищая его как своего отца.

Оставаясь на этой работе, молодой Сальваторе принимает предложение Джорджа Скоплона, который имел знакомых как в полиции, так и в политике, заняться доставкой наркотиков. Лучано действовал просто: разнося дамские шляпки клиентам, он прятал туда порошок, доставлял его адресату, а потом относил шляпку.

В начале июня 1916 года он был арестован в бильярдной на 14 улице при попытке доставить наркотики. 26 июня его осудили всего на один год в исправительную тюрьму Хэмптон-Фарис. Но через шесть месяцев выпустили на свободу за примерное поведение.

Восхождение Чарли Лучано на Олимп организованной преступности началось с поста рядового гангстера. В перечне его преступлений: рэкет, ограбления, торговля наркотиками, организация подпольных игорных домов, сутенёрство, контрабанда и многие другие виды преступной деятельности, благодаря которым можно было нажить состояние и заработать авторитет. Сначала он был рядовым членом «семьи» Джузеппе Массерия, одной из двух крупнейших в Нью-Йорке гангстерских банд. В то время шла война между Массерией и Маранзано за область влияния в городе.

16 октября 1929 года в центре Нью-Йорка на углу 50-й улицы и 6-й авеню его схватили люди Маранзано, вывезли из Манхэттена на Статен-Айленд и на одной из безлюдных трасс, подвесив на дереве, стали горящими сигаретами прижигать лицо. Они пытались выведать у Чарли место тайника с наркотиками, но безуспешно. Гангстеры решили, что он мёртв и оставили на дороге без признаков жизни. Проезжавший мимо патруль подобрал Чарли и отвёз в больницу, где на Лучано наложили 55 швов. Он выжил, и после этого его близкий друг Мейер Лански прозвал Лучано «Счастливчиком» (англ. Lucky).

Этот случай показал сразу две положительные черты характера Лучано. Во-первых, он не «раскололся» во время пыток. Во-вторых, проявил хладнокровие по отношению к обидчику. Лучано проанализировал ситуацию, взвесив все «за» и «против» и после подсказки Мейера Лански пришёл к выводу, что его обидчик вовсе не Маранзано, а Массерия. Ответная реакция не заставила себя долго ждать, и в апреле 1931 года, сговорившись с людьми Маранзано, «Счастливчик» «убирает» Массерию, прокладывая путь к власти над преступным миром.

У Лучано были большие организаторские способности. Он придумал схему: фиктивная фирма как «крыша» для бутлегерства. Он один из первых решил, что мафия должна функционировать так же, как и корпорации. Он организовал «Большую семёрку» — супертрест гангстеров по продаже спиртного. В качестве младших партнёров выступали «Нью-Йорк индепенденс» и «Независимые бутлегеры Нью-Йорка» — гангстерская группа Сигала — Лански и группы контрабандистов Нью-Йорка, Бостона, Род-Айленда и Атлантик-Сити.

Лучано пошёл на контакт с преступниками не итальянского происхождения, при этом не потеряв авторитет перед боссами других «семей». Это было революционное новшество того времени. Теперь на «Коза Ностру» работали не только сицилийцы, но и те, в ком нуждалась эта организация. Стоит отметить, что гангстеры не итальянского происхождения работали на «Козу Ностру», но не имели права вступить в её ряды и стать полноправными членами.

Лучано в большей мере, чем другие, уделял внимание бизнесу. Он осознал первым, что разделение труда увеличит эффективность мафии. Лучано был инициатором особого подразделения «Козы ностры» — «Корпорации убийств». По его рекомендации «Корпорацию убийств» возглавил Альберт Анастазия. Лучано также взял проституцию под свой контроль и стал сутенёром № 1. В Нью-Йорке ему принадлежало около 200 публичных домов. В 1935 году их совокупный доход оценивался в сумму около $20 млн, из которых порядка $200000 достались Лучано.

По неподтверждённым данным, он являлся виновником нескольких десятков убийств, причём все они произошли в один день. Так он избавился от конкурентов, став тем самым негласным хозяином Нью-Йорка.

В 1936 году прокурор штата Нью-Йорк Томас Дьюи предъявил Лучано обвинение в организации сети притонов и проституток и смог добиться приговора о тюремном заключении на срок от 30 до 50 лет. В 1942 году он по просьбе американского правительства, при участии Томаса Дьюи, помог осуществить военную операцию по высадке американских войск на Сицилии, за что в том же году был освобождён, но после войны в 1946 выслан в Италию. Дважды пытался вернуться в США, но неудачно. В 1962 году был приглашён на съёмку документального фильма о мафии, но при встрече с режиссёром с ним случился инфаркт, и он умер по пути в больницу. Лучано — один из немногих гангстеров, умерших своей смертью.

Популяризация образа

• Фигурирует в романе «Экспансия III» советского писателя Юлиана Семёнова;
• Упомянут в романе «Малавита» Тонино Бенаквиста.

В кино

• 1960—1961 — «Свидетель» — Лучано сыграл Телли Савалас
• 1972 — «Бумаги Валачи» — Лучано сыграл Анджело Инфанти
• 1973 — «Лаки Лучано» — Лучано сыграл Джан Мария Волонте
• 1981 — «Гангстерские хроники» — Майкл Нури
• 1984 — «Клуб „Коттон“» — Джо Даллесандро
• 1991 — «Гангстеры» — Кристиан Слэйтер
• 1991 — «Багси» — Билли Грэм
• 1991 — «Билли Батгейт» — Стенли Туччи
• 1991 — «Таинственное убийство Тельмы Тодд» — Роберт Дави
• 1991 — «Бешеный пёс Колл» — Мэтт Сервитто
• 1991 — «Убрать Голландца» — Лео Донато
• 1993 — «Спец по оружию» — Билли Драго
• 1997 — «Гангстер» — Энди Гарсия
• 1999 — «Новый Дон» — Винс Корацца
• 1999 — «Крёстный Лански» — Пол Синкофф (в молодости) и Энтони ЛаПалья (в зрелости)
• 2001 — «Настоящие неприкасаемые» — Дэвид Виджано
• 2010 — «Подпольная империя» — Винсент Пьяцца
• 2015 — «Рождение Мафии Нью-Йорк» — Рич Графф

Ссылки

• [gangsters-club.com/persons/greatest/Luchiano.php Краткая биография Лаки Лучано]

Литература

• Джо Дориго. (перевод с английского) // Мафия. — Москва:: ЗАО "Кураре-Н", 1998. — 112 с. — ISBN 5-93040-006-7; 1-85348-432-6.

• Ж.-М. Шарлье, Ж. Марсильи. (перевод с французского) // Преступный синдикат = Le Syndicat Du Crime. — Москва:: "Прогресс", 1983. — 360 с. — 100 000 экз.

Отрывок, характеризующий Лаки Лучано

– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Солдаты с испуганными лицами нажались друг на друга, и Денисов присоединился к Несвицкому.
– Что же ты не пьян нынче? – сказал Несвицкий Денисову, когда он подъехал к нему.
– И напиться то вг'емени не дадут! – отвечал Васька Денисов. – Целый день то туда, то сюда таскают полк. Дг'аться – так дг'аться. А то чог'т знает что такое!
– Каким ты щеголем нынче! – оглядывая его новый ментик и вальтрап, сказал Несвицкий.
Денисов улыбнулся, достал из ташки платок, распространявший запах духов, и сунул в нос Несвицкому.
– Нельзя, в дело иду! выбг'ился, зубы вычистил и надушился.
Осанистая фигура Несвицкого, сопровождаемая казаком, и решительность Денисова, махавшего саблей и отчаянно кричавшего, подействовали так, что они протискались на ту сторону моста и остановили пехоту. Несвицкий нашел у выезда полковника, которому ему надо было передать приказание, и, исполнив свое поручение, поехал назад.
Расчистив дорогу, Денисов остановился у входа на мост. Небрежно сдерживая рвавшегося к своим и бившего ногой жеребца, он смотрел на двигавшийся ему навстречу эскадрон.
По доскам моста раздались прозрачные звуки копыт, как будто скакало несколько лошадей, и эскадрон, с офицерами впереди по четыре человека в ряд, растянулся по мосту и стал выходить на ту сторону.
Остановленные пехотные солдаты, толпясь в растоптанной у моста грязи, с тем особенным недоброжелательным чувством отчужденности и насмешки, с каким встречаются обыкновенно различные роды войск, смотрели на чистых, щеголеватых гусар, стройно проходивших мимо их.
– Нарядные ребята! Только бы на Подновинское!
– Что от них проку! Только напоказ и водят! – говорил другой.
– Пехота, не пыли! – шутил гусар, под которым лошадь, заиграв, брызнула грязью в пехотинца.
– Прогонял бы тебя с ранцем перехода два, шнурки то бы повытерлись, – обтирая рукавом грязь с лица, говорил пехотинец; – а то не человек, а птица сидит!
– То то бы тебя, Зикин, на коня посадить, ловок бы ты был, – шутил ефрейтор над худым, скрюченным от тяжести ранца солдатиком.
– Дубинку промеж ног возьми, вот тебе и конь буде, – отозвался гусар.


Остальная пехота поспешно проходила по мосту, спираясь воронкой у входа. Наконец повозки все прошли, давка стала меньше, и последний батальон вступил на мост. Одни гусары эскадрона Денисова оставались по ту сторону моста против неприятеля. Неприятель, вдалеке видный с противоположной горы, снизу, от моста, не был еще виден, так как из лощины, по которой текла река, горизонт оканчивался противоположным возвышением не дальше полуверсты. Впереди была пустыня, по которой кое где шевелились кучки наших разъездных казаков. Вдруг на противоположном возвышении дороги показались войска в синих капотах и артиллерия. Это были французы. Разъезд казаков рысью отошел под гору. Все офицеры и люди эскадрона Денисова, хотя и старались говорить о постороннем и смотреть по сторонам, не переставали думать только о том, что было там, на горе, и беспрестанно всё вглядывались в выходившие на горизонт пятна, которые они признавали за неприятельские войска. Погода после полудня опять прояснилась, солнце ярко спускалось над Дунаем и окружающими его темными горами. Было тихо, и с той горы изредка долетали звуки рожков и криков неприятеля. Между эскадроном и неприятелями уже никого не было, кроме мелких разъездов. Пустое пространство, саженей в триста, отделяло их от него. Неприятель перестал стрелять, и тем яснее чувствовалась та строгая, грозная, неприступная и неуловимая черта, которая разделяет два неприятельские войска.
«Один шаг за эту черту, напоминающую черту, отделяющую живых от мертвых, и – неизвестность страдания и смерть. И что там? кто там? там, за этим полем, и деревом, и крышей, освещенной солнцем? Никто не знает, и хочется знать; и страшно перейти эту черту, и хочется перейти ее; и знаешь, что рано или поздно придется перейти ее и узнать, что там, по той стороне черты, как и неизбежно узнать, что там, по ту сторону смерти. А сам силен, здоров, весел и раздражен и окружен такими здоровыми и раздраженно оживленными людьми». Так ежели и не думает, то чувствует всякий человек, находящийся в виду неприятеля, и чувство это придает особенный блеск и радостную резкость впечатлений всему происходящему в эти минуты.