Ли, Августа

Августа Мария Ли (англ. Augusta Maria Leigh, урожденная Байрон; 26 января 1783 — 12 октября 1851) — дочь Джона Байрона, единокровная сестра лорда Байрона, с которой последний предположительно состоял в кровосмесительной связи.

Биография

Августа была единственной дочерью капитана Джона Байрона по прозвищу «Безумный Джек» и его первой жены Амелии Осборн, маркизы Камартен (1754—1784). Мать Августы умерла, когда дочери был всего год, и попечение о девочке поначалу взяла на себя её бабушка по материнской линии Мэри Даублет, графиня Холдернесс. Через несколько лет графиня Холдернесс умерла, и воспитанием Августы занимались её родственники и друзья.

Августа вышла замуж за драгунского подполковника Джорджа Ли (1771—1850), в этом браке у них было семеро детей. Брак этот был несчастным, поскольку Джордж имел склонность к азартным играм и спустил на них всё состояние, не оставив жене и детям ничего, кроме долгов.

Единокровный брат Августы, Джордж Байрон, не был знаком с сестрой до 1804 года. Только после смерти леди Холдернесс брат и сестра встретились, причём сразу понравились друг другу. Хотя Джордж был моложе Августы на четыре года, в первом письме к ней, написанном на Пасху в 1804 году, он просил, чтобы она считала его не только братом, но и ближайшим другом: «Помни о том, дорогая сестра, что ты самый близкий мне человек… на свете, не только благодаря узам крови, но и узам чувства». На протяжении ряда лет Джордж и Августа общались по переписке. Летом 1813 года лорд Байрон собрался в путешествие в Сицилию с очередной пассией — леди Оксфорд, но получив письмо от Августы, в котором она сообщала, что приедет в Лондон, поэт отказался от путешествия и ушёл от любовницы. Байрон в это время снимал дом на Бенкет-стрит, некоторое время Августа жила с ним в этом доме. Об отношениях Джорджа с Августой ходило много сплетен в обществе, в том числе о том, что они состоят в кровосмесительной связи. В апреле 1814 года Августа родила третью дочь, которую назвали Элизабет, о которой ходили слухи, что её биологическим отцом является лорд Байрон.

В 1815 году лорд Байрон женился на Энн Милбенк, но этот брак был неудачным. Из-за финансовых проблем Байрон начал пить и преследовать жену, которая обратилась за помощью к Августе, полагая, что та сможет оказать положительное воздействие на брата. Августе не удалось примирить супругов, и в апреле 1816 года Байрон подписал акт о разводе и навсегда покинул Англию. Всю оставшуюся жизнь Байрон вёл нежную переписку с сестрой, Августа служила для него посредницей, когда ему нужно было обратиться за чем-нибудь к бывшей супруге, и от неё же обыкновенно он узнавал о своей дочери Аде. Байрон посвятил Августе «Стансы» (1816) и «Послание к Августе».

Августа Ли умерла в октябре 1851 года и была похоронена на лондонском кладбище Кенсал-Грин. После её смерти, а также смерти леди Байрон (1860 год) подруга вдовы Байрона, известная американская писательница Гарриет Бичер-Стоу опубликовала книгу, в которой описывалась кровосмесительная связь между Байроном и Августой. Эта публикация вызвала скандал как в Европе, так и в Америке, и способствовала падению популярности писательницы. Сам факт подобных отношений между лордом Байроном и его сестрой, тем не менее, остаётся под вопросом и является предметом споров среди биографов и исследователей творчества Байрона. По мнению Н. Н. Александрова, лучшим доказательством того, что обвинение в кровосмесительных отношениях ложно, является то, что даже после развода поэта с женой отношения последней с Августой Ли продолжали оставаться необыкновенно дружественными и оставались такими в продолжение нескольких лет после его смерти. Разрыв между леди Байрон и Августой произошел лишь в 1830 году, то есть спустя шесть лет после смерти поэта, и при этом не имел никакого отношения к возникшему через 39 лет обвинению.

Отрывок, характеризующий Ли, Августа

– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…