Локаворство

Локаво́рство — употребление только местных продуктов, произведенных неподалёку.

Термин «локаворство» является калькой с английского «locavore», которое, в свою очередь, происходит от английского слова «local» (местный) и латинского «vorare» (есть).

Локаворство в узком смысле слова ограничивает диету только теми продуктами, которые были выращены и произведены в радиусе 150—160 км (100 миль) от дома (расстояние может изменяться от 100 до 200 км). Некоторые локаворы используют дополнительные критерии: не только продукты, но и дрова в гриле должны быть местными.

В более широком понимании локаворы предпочитают местный продукт, выращенный в пределах региональной полосы или даже целой страны. При этом не требуется полный отказ от импортных продуктов, а только осознанное их ограничение.

За рубежом локаворство представляет собой общественное движение, целью которого является объединение производителей продуктов и потребителей в пределах одного региона в целях развития самостоятельных и гибких продуктовых сетей, улучшения местной экономики, поддержания здоровья, окружающей среды, общества или общественного влияния. В последнее время термин не обязательно предполагает географическую близость между производителем и поставщиком.

Местная продуктовая модель представляет собой альтернативу модели глобального продуктового рынка, в котором продукты часто преодолевают огромные дистанции перед тем, как попасть к потребителю. Локаворство предполагает отношения между производителями, дистрибьюторами , ретейлерами и потребителями в определённом месте, где они работают вместе для увеличения пищевой безопасности и обеспечения экономической, экологической и социальной устойчивости общества.

Журнал «Афиша» назвал локаворство «главным вектором развития российской ресторанной индустрии».

Определение «местной продукции»

Термин «местной продукции» понимается по-разному. Географические расстояния между производством и потреблением варьируются. Особенность термина заключается не столько в географии, сколько в механизме прямой реализации. Однако, большинство определений включает в себя упоминание политических или географических границ. Среди самых популярных и ходовых определяющих параметров — концепция продуктовых миль (Food mile). В Акте о совместном развитии фермерского и сельского хозяйства США «местной» продукцией считается та, которая была произведена на расстоянии не более 400 миль (640 км) от места продажи.

Концепция «местной пищи» также есть в экологии, где местность — это базовая экологическая единица, определяемая климатом, почвой, водоразделом, видами животных и сортами растений. Единица также называется экологическим регионом или фудшедом (foodshed). Концепция фудшеда похожа на идею о водоразделах (watershed). Это зона, в пределах которой потребляются определенные виды пищи, свойственные данной местности.

Термин «местный» понимается и как описание регионального распределения продуктов. Однако, часто нет никаких четких границ для определения «местной» продукции.

Кухня

В локаворской кухне преимущественно используют свежесобранные овощи, фрукты, зелень, парное мясо и т.д.

Локаворская кухня не ограничивается традиционными рецептами. Из местных продуктов готовятся такие блюда как ромашковое желе с огуречной пеной, маринованные сливы, лимонад из петрушки, пиво из крапивы, борщ с карасиками, пудинги из кореньев, мороженое из ряженки и др.

Российские локаворы иногда добавляют в коктейли облепиху из локальных источников, а украинские готовят на тыквенном масле вместо оливкового, и вместо чая используют местные эфиромасличные культуры. При этом они отказываются от нидерландских яблок, турецкой морковки и подобных импортируемых продуктов.

Важным принципом локаворской кухни является сезонность. Локаворы не покупают продукты не по сезону: помидоры — только в теплое время года, соленья и пироги с вареньем и сухофруктами — зимой.

История

Близкие к локаворству идеи в XIX веке высказывал первый русский агроном Андрей Тимофеевич Болотов.

Локаворство как стиль питания сформировался в 2000-х годах. Широкую популярность локаворство получило благодаря двум журналистам из Канады — А. Смиту и Дж. Маккинону. Они провели небольшой эксперимент: начали употреблять в пищу только те продукты, которые были выращены или произведены в радиусе 100 миль от места, где они жили. Эксперимент завершился успехом.

Один из первых локаворских ресторанов («Blue Hill») открылся в США в 2000 году. Ресторан был создан шеф-поваром и гастрономическим исследователем Дэном Барбером. Впоследствии Барбер стал советником президента Обамы по вопросам спорта и здорового питания. В западной Европе одним из первых локаворских ресторанов стал «Noma» (Дания), шефом которого является выдающийся повар Рене Редзепи. На Украине первым стал ресторан «Klukva & Brukva», а в России — «Марк и Лев». Кроме специализированных ресторанов, широко распространены лавки, в которых можно приобрести продукты от местных фермеров.

Локаворство широко распространено в странах с сильной ролью традиционной культуры питания. Например, в Баку (Азербайджан) попробовать блюда с ордубадскими, лянкаранскими, гянджинскими, габалинскими продуктами практически невозможно.

Современный местный продовольственный рынок

Основные виды реализации фермерских продуктов — это фермерские рынки, магазины фермерской еды и рестораны. В настоящее время в Великобритании, Канаде и США сети местных фермеров и производителей сотрудничают друг с другом для предоставления потребителям фермерских онлайн-рынков. Это технологическое изменение позволяет расширить участие потребителей в фермерских рынках. Также это нововведение позволяет местным фермерам и производителям выращивать и заготавливать продукцию, ориентируясь на заказы, что похоже на концепцию CSA. В отличие от подписчиков CSA, зависящих от предложений определенных фермеров, через Интернет потребители имеют доступ к огромному количеству ферм и их продукции.

Эти сервисы отличаются методом доставки продуктов. Например, [www.relayfoods.com/ Relayfoods] берет на себя и логистические функции, обеспечивая доставку до покупателя, что несомненно удобно, но, как следствие, сказывается на конечной цене продуктов. В то же время, [www.localharvest.org/ LocalHarvest] сфокусирован на фермерах, работающих по модели CSA. А вот модель, предлагаемая [www.1000ecofarms.com/ru 1000EcoFarms] напрямую соединяет фермеров и покупателей, позволяя им самостоятельно выбирать оптимальные для них условия оплаты и доставки.

В реализации местной пищевой продукции участвуют и некоторые сети супермаркетов. Исследование Мигеля Гомес, профессора прикладной экономики и управления в Корнельском университете, показало, что во многих случаях работа супермаркетов предпочтительнее фермерских рынков в плане транспортировки, расхода топлива, а значит, и цен на фермерские продукты.

Сторонники локаворства осуществляют поддержку местных фермеров. Особенное внимание уделяется небольшим хозяйствам. Благодаря этому количество небольших ферм с каждым годом увеличивается.

Мотивы для местного потребления

Есть целый ряд причин, почему люди предпочитают употреблять местные продукты. Локаворство предоставляет участникам более здоровую пищу, экологические, а также экономические и общественные выгоды.

Многие фермеры, поддерживающие идеи локаворства, используют метод севооборота при выращивании органических культур. Этот метод не только помогает в сокращении использования пестицидов и загрязняющих веществ, но и сохраняет почву в хорошем состоянии, а не обедняет её. Кроме того, локаворы ищут ферму неподалеку, и это значительно сокращает время транспортировки продуктов. Сокращение времени в пути позволяет не использовать химические консерванты. Отказ от ядохимикатов и консервантов улучшает качество пищи.

Преимущества и недостатки

Сторонники локаворства называют три главных преимущества (или принципа) этого стиля питания:

• забота о своём здоровье;
• грамотное отношение к окружающей среде;
• возможность поддержать местные предприятия и фермы.

По их мнению, локаворская пища является более здоровой, так как она попадает на тарелку свежей, а для её транспортировки не используются консерванты и многократная заморозка. Локаворы считают, что благодаря меньшим затратам на транспортировку приготовление такой пищи наносит меньше вреда окружающей среде. При доставке обычной американской пищи тратится в 17 раз больше топлива, нежели при транспортировке «стомильной» пищи.

Кроме этого, экологическая чистота локальных продуктов может быть проверена — так как такие продукты часто покупаются непосредственно у производителя.

Некоторые повара (в частности, Тьерри Маркс) выступают против локаворства, предпочитая более открытую, глобальную и оригинальную кухню.

Преимущества местного потребления

Преимущества для сообщества

Системы типа CSA чрезвычайно полезны для сообщества: они позволяют потребителям поддерживать местных фермеров, получать свежие продукты и знать, каким образом эти продукты произведены.

Локаворство имеет и социальное значение. Предпочтение местной пищи способствует укреплению отношений между фермерами и потребителями. На фермерских рынках покупатели чаще общаются с продавцами, что позволяет им узнать больше об определенной ферме и её продукции. В супермаркеты, как правило, попадают продукты, перевезенные через полмира, созревшие искусственным путем.

Также покупатели редко отправляются на фермерский рынок в одиночестве, а берут с собой родственников, соседей и друзей. Таким образом, локаворство создает единое динамичное сообщество и в то же время сохраняет местные традиции.

Экологические выгоды

Продукты, которые минимально обработаны, выращены в сезон и в местном масштабе, как те, которые доступны на фермерских рынках и собственных небольших хозяйствах, как правило, наиболее безопасны для климата. Локаворство не требует долгой транспортировки и хранения в рефрижераторах продуктов по всей стране. Благодаря этому снижается выброс парниковых газов. Ещё одно преимущество — низкая концентрация источников загрязнения. Локаворство не приемлет применение ядохимикатов, минеральных удобрений и консервантов, которые являются одним из основных источников загрязнения окружающей среды.

Локаворство поддерживает небольшие фермы. В отличие от них, в заводских хозяйствах животные отходы чрезвычайно сконцентрированы, и без надлежащего регулирования и утилизации отходов загрязняют прилегающие районы. Такие вещества, как сероводород и нитраты, выделяющиеся из навоза и мочи на перенаселенных хозяйствах, приводят к загрязнению воды и воздуха и опасны даже при низком уровне загрязнения. Птицефабрики также отличаются антисанитарией: огромное количество птиц держат в полностью закрытых помещениях, которые часто становятся рассадниками болезней.

Фермеры, придерживающиеся идеологии локаворства, держат животных на свежем воздухе или пасут их. С меньшим количеством промышленных ферм отходы не будут настолько концентрированными, и, не окажут губительное влияние на экологию.

Экономическая выгода

Внедрение фермерских рынков в экономику оказывает положительное влияние на жизнь всех граждан в рамках сообщества. Благодаря фермерским хозяйствам увеличивается количество рабочих мест и производство. Фермерские рынки могут стать популярным туристическим объектом. В то же время сокращаются расходы на транспортировку и хранение продуктов, а также на специальные препараты и консерванты, необходимые для длительного хранения.

Социальное значение

Гастрономический исследователь Дэн Барбер так охарактеризовал социальное значение локаворства:

Пять лет назад… я бы сказал, что это очередная модная тенденция, которая быстро пройдет. Теперь я убежден, что у локаворства огромный потенциал, и все только начинается. Это не то же самое, что мода на молекулярную кухню или трюфельное масло. На основе местных продуктов создаются авторские кухни, фермеры создают новую окружающую среду, власти стремятся все это поддержать и узаконить, вокруг местных продуктов создаются целые общины и культурные течения. Все это звенья одной цепи.

См. также

• Городское сельское хозяйство
• Органическая пища

Отрывок, характеризующий Локаворство

Беспрестанно оглядываясь на со всех сторон двигавшиеся обозы выезжавших из Москвы и оправляясь своим тучным телом, чтобы не соскользнуть с дребезжащих старых дрожек, Пьер, испытывая радостное чувство, подобное тому, которое испытывает мальчик, убежавший из школы, разговорился с извозчиком.
Извозчик рассказал ему, что нынешний день разбирают в Кремле оружие, и что на завтрашний народ выгоняют весь за Трехгорную заставу, и что там будет большое сражение.
Приехав на Патриаршие пруды, Пьер отыскал дом Баздеева, в котором он давно не бывал. Он подошел к калитке. Герасим, тот самый желтый безбородый старичок, которого Пьер видел пять лет тому назад в Торжке с Иосифом Алексеевичем, вышел на его стук.
– Дома? – спросил Пьер.
– По обстоятельствам нынешним, Софья Даниловна с детьми уехали в торжковскую деревню, ваше сиятельство.
– Я все таки войду, мне надо книги разобрать, – сказал Пьер.
– Пожалуйте, милости просим, братец покойника, – царство небесное! – Макар Алексеевич остались, да, как изволите знать, они в слабости, – сказал старый слуга.
Макар Алексеевич был, как знал Пьер, полусумасшедший, пивший запоем брат Иосифа Алексеевича.
– Да, да, знаю. Пойдем, пойдем… – сказал Пьер и вошел в дом. Высокий плешивый старый человек в халате, с красным носом, в калошах на босу ногу, стоял в передней; увидав Пьера, он сердито пробормотал что то и ушел в коридор.
– Большого ума были, а теперь, как изволите видеть, ослабели, – сказал Герасим. – В кабинет угодно? – Пьер кивнул головой. – Кабинет как был запечатан, так и остался. Софья Даниловна приказывали, ежели от вас придут, то отпустить книги.
Пьер вошел в тот самый мрачный кабинет, в который он еще при жизни благодетеля входил с таким трепетом. Кабинет этот, теперь запыленный и нетронутый со времени кончины Иосифа Алексеевича, был еще мрачнее.
Герасим открыл один ставень и на цыпочках вышел из комнаты. Пьер обошел кабинет, подошел к шкафу, в котором лежали рукописи, и достал одну из важнейших когда то святынь ордена. Это были подлинные шотландские акты с примечаниями и объяснениями благодетеля. Он сел за письменный запыленный стол и положил перед собой рукописи, раскрывал, закрывал их и, наконец, отодвинув их от себя, облокотившись головой на руки, задумался.
Несколько раз Герасим осторожно заглядывал в кабинет и видел, что Пьер сидел в том же положении. Прошло более двух часов. Герасим позволил себе пошуметь в дверях, чтоб обратить на себя внимание Пьера. Пьер не слышал его.
– Извозчика отпустить прикажете?
– Ах, да, – очнувшись, сказал Пьер, поспешно вставая. – Послушай, – сказал он, взяв Герасима за пуговицу сюртука и сверху вниз блестящими, влажными восторженными глазами глядя на старичка. – Послушай, ты знаешь, что завтра будет сражение?..
– Сказывали, – отвечал Герасим.
– Я прошу тебя никому не говорить, кто я. И сделай, что я скажу…
– Слушаюсь, – сказал Герасим. – Кушать прикажете?
– Нет, но мне другое нужно. Мне нужно крестьянское платье и пистолет, – сказал Пьер, неожиданно покраснев.
– Слушаю с, – подумав, сказал Герасим.
Весь остаток этого дня Пьер провел один в кабинете благодетеля, беспокойно шагая из одного угла в другой, как слышал Герасим, и что то сам с собой разговаривая, и ночевал на приготовленной ему тут же постели.
Герасим с привычкой слуги, видавшего много странных вещей на своем веку, принял переселение Пьера без удивления и, казалось, был доволен тем, что ему было кому услуживать. Он в тот же вечер, не спрашивая даже и самого себя, для чего это было нужно, достал Пьеру кафтан и шапку и обещал на другой день приобрести требуемый пистолет. Макар Алексеевич в этот вечер два раза, шлепая своими калошами, подходил к двери и останавливался, заискивающе глядя на Пьера. Но как только Пьер оборачивался к нему, он стыдливо и сердито запахивал свой халат и поспешно удалялся. В то время как Пьер в кучерском кафтане, приобретенном и выпаренном для него Герасимом, ходил с ним покупать пистолет у Сухаревой башни, он встретил Ростовых.


1 го сентября в ночь отдан приказ Кутузова об отступлении русских войск через Москву на Рязанскую дорогу.
Первые войска двинулись в ночь. Войска, шедшие ночью, не торопились и двигались медленно и степенно; но на рассвете двигавшиеся войска, подходя к Дорогомиловскому мосту, увидали впереди себя, на другой стороне, теснящиеся, спешащие по мосту и на той стороне поднимающиеся и запружающие улицы и переулки, и позади себя – напирающие, бесконечные массы войск. И беспричинная поспешность и тревога овладели войсками. Все бросилось вперед к мосту, на мост, в броды и в лодки. Кутузов велел обвезти себя задними улицами на ту сторону Москвы.
К десяти часам утра 2 го сентября в Дорогомиловском предместье оставались на просторе одни войска ариергарда. Армия была уже на той стороне Москвы и за Москвою.
В это же время, в десять часов утра 2 го сентября, Наполеон стоял между своими войсками на Поклонной горе и смотрел на открывавшееся перед ним зрелище. Начиная с 26 го августа и по 2 е сентября, от Бородинского сражения и до вступления неприятеля в Москву, во все дни этой тревожной, этой памятной недели стояла та необычайная, всегда удивляющая людей осенняя погода, когда низкое солнце греет жарче, чем весной, когда все блестит в редком, чистом воздухе так, что глаза режет, когда грудь крепнет и свежеет, вдыхая осенний пахучий воздух, когда ночи даже бывают теплые и когда в темных теплых ночах этих с неба беспрестанно, пугая и радуя, сыплются золотые звезды.
2 го сентября в десять часов утра была такая погода. Блеск утра был волшебный. Москва с Поклонной горы расстилалась просторно с своей рекой, своими садами и церквами и, казалось, жила своей жизнью, трепеща, как звезды, своими куполами в лучах солнца.
При виде странного города с невиданными формами необыкновенной архитектуры Наполеон испытывал то несколько завистливое и беспокойное любопытство, которое испытывают люди при виде форм не знающей о них, чуждой жизни. Очевидно, город этот жил всеми силами своей жизни. По тем неопределимым признакам, по которым на дальнем расстоянии безошибочно узнается живое тело от мертвого. Наполеон с Поклонной горы видел трепетание жизни в городе и чувствовал как бы дыханио этого большого и красивого тела.
– Cette ville asiatique aux innombrables eglises, Moscou la sainte. La voila donc enfin, cette fameuse ville! Il etait temps, [Этот азиатский город с бесчисленными церквами, Москва, святая их Москва! Вот он, наконец, этот знаменитый город! Пора!] – сказал Наполеон и, слезши с лошади, велел разложить перед собою план этой Moscou и подозвал переводчика Lelorgne d'Ideville. «Une ville occupee par l'ennemi ressemble a une fille qui a perdu son honneur, [Город, занятый неприятелем, подобен девушке, потерявшей невинность.] – думал он (как он и говорил это Тучкову в Смоленске). И с этой точки зрения он смотрел на лежавшую перед ним, невиданную еще им восточную красавицу. Ему странно было самому, что, наконец, свершилось его давнишнее, казавшееся ему невозможным, желание. В ясном утреннем свете он смотрел то на город, то на план, проверяя подробности этого города, и уверенность обладания волновала и ужасала его.
«Но разве могло быть иначе? – подумал он. – Вот она, эта столица, у моих ног, ожидая судьбы своей. Где теперь Александр и что думает он? Странный, красивый, величественный город! И странная и величественная эта минута! В каком свете представляюсь я им! – думал он о своих войсках. – Вот она, награда для всех этих маловерных, – думал он, оглядываясь на приближенных и на подходившие и строившиеся войска. – Одно мое слово, одно движение моей руки, и погибла эта древняя столица des Czars. Mais ma clemence est toujours prompte a descendre sur les vaincus. [царей. Но мое милосердие всегда готово низойти к побежденным.] Я должен быть великодушен и истинно велик. Но нет, это не правда, что я в Москве, – вдруг приходило ему в голову. – Однако вот она лежит у моих ног, играя и дрожа золотыми куполами и крестами в лучах солнца. Но я пощажу ее. На древних памятниках варварства и деспотизма я напишу великие слова справедливости и милосердия… Александр больнее всего поймет именно это, я знаю его. (Наполеону казалось, что главное значение того, что совершалось, заключалось в личной борьбе его с Александром.) С высот Кремля, – да, это Кремль, да, – я дам им законы справедливости, я покажу им значение истинной цивилизации, я заставлю поколения бояр с любовью поминать имя своего завоевателя. Я скажу депутации, что я не хотел и не хочу войны; что я вел войну только с ложной политикой их двора, что я люблю и уважаю Александра и что приму условия мира в Москве, достойные меня и моих народов. Я не хочу воспользоваться счастьем войны для унижения уважаемого государя. Бояре – скажу я им: я не хочу войны, а хочу мира и благоденствия всех моих подданных. Впрочем, я знаю, что присутствие их воодушевит меня, и я скажу им, как я всегда говорю: ясно, торжественно и велико. Но неужели это правда, что я в Москве? Да, вот она!»
– Qu'on m'amene les boyards, [Приведите бояр.] – обратился он к свите. Генерал с блестящей свитой тотчас же поскакал за боярами.
Прошло два часа. Наполеон позавтракал и опять стоял на том же месте на Поклонной горе, ожидая депутацию. Речь его к боярам уже ясно сложилась в его воображении. Речь эта была исполнена достоинства и того величия, которое понимал Наполеон.
Тот тон великодушия, в котором намерен был действовать в Москве Наполеон, увлек его самого. Он в воображении своем назначал дни reunion dans le palais des Czars [собраний во дворце царей.], где должны были сходиться русские вельможи с вельможами французского императора. Он назначал мысленно губернатора, такого, который бы сумел привлечь к себе население. Узнав о том, что в Москве много богоугодных заведений, он в воображении своем решал, что все эти заведения будут осыпаны его милостями. Он думал, что как в Африке надо было сидеть в бурнусе в мечети, так в Москве надо было быть милостивым, как цари. И, чтобы окончательно тронуть сердца русских, он, как и каждый француз, не могущий себе вообразить ничего чувствительного без упоминания о ma chere, ma tendre, ma pauvre mere, [моей милой, нежной, бедной матери ,] он решил, что на всех этих заведениях он велит написать большими буквами: Etablissement dedie a ma chere Mere. Нет, просто: Maison de ma Mere, [Учреждение, посвященное моей милой матери… Дом моей матери.] – решил он сам с собою. «Но неужели я в Москве? Да, вот она передо мной. Но что же так долго не является депутация города?» – думал он.
Между тем в задах свиты императора происходило шепотом взволнованное совещание между его генералами и маршалами. Посланные за депутацией вернулись с известием, что Москва пуста, что все уехали и ушли из нее. Лица совещавшихся были бледны и взволнованны. Не то, что Москва была оставлена жителями (как ни важно казалось это событие), пугало их, но их пугало то, каким образом объявить о том императору, каким образом, не ставя его величество в то страшное, называемое французами ridicule [смешным] положение, объявить ему, что он напрасно ждал бояр так долго, что есть толпы пьяных, но никого больше. Одни говорили, что надо было во что бы то ни стало собрать хоть какую нибудь депутацию, другие оспаривали это мнение и утверждали, что надо, осторожно и умно приготовив императора, объявить ему правду.
– Il faudra le lui dire tout de meme… – говорили господа свиты. – Mais, messieurs… [Однако же надо сказать ему… Но, господа…] – Положение было тем тяжеле, что император, обдумывая свои планы великодушия, терпеливо ходил взад и вперед перед планом, посматривая изредка из под руки по дороге в Москву и весело и гордо улыбаясь.
– Mais c'est impossible… [Но неловко… Невозможно…] – пожимая плечами, говорили господа свиты, не решаясь выговорить подразумеваемое страшное слово: le ridicule…
Между тем император, уставши от тщетного ожидания и своим актерским чутьем чувствуя, что величественная минута, продолжаясь слишком долго, начинает терять свою величественность, подал рукою знак. Раздался одинокий выстрел сигнальной пушки, и войска, с разных сторон обложившие Москву, двинулись в Москву, в Тверскую, Калужскую и Дорогомиловскую заставы. Быстрее и быстрее, перегоняя одни других, беглым шагом и рысью, двигались войска, скрываясь в поднимаемых ими облаках пыли и оглашая воздух сливающимися гулами криков.
Увлеченный движением войск, Наполеон доехал с войсками до Дорогомиловской заставы, но там опять остановился и, слезши с лошади, долго ходил у Камер коллежского вала, ожидая депутации.


Москва между тем была пуста. В ней были еще люди, в ней оставалась еще пятидесятая часть всех бывших прежде жителей, но она была пуста. Она была пуста, как пуст бывает домирающий обезматочивший улей.
В обезматочившем улье уже нет жизни, но на поверхностный взгляд он кажется таким же живым, как и другие.
Так же весело в жарких лучах полуденного солнца вьются пчелы вокруг обезматочившего улья, как и вокруг других живых ульев; так же издалека пахнет от него медом, так же влетают и вылетают из него пчелы. Но стоит приглядеться к нему, чтобы понять, что в улье этом уже нет жизни. Не так, как в живых ульях, летают пчелы, не тот запах, не тот звук поражают пчеловода. На стук пчеловода в стенку больного улья вместо прежнего, мгновенного, дружного ответа, шипенья десятков тысяч пчел, грозно поджимающих зад и быстрым боем крыльев производящих этот воздушный жизненный звук, – ему отвечают разрозненные жужжания, гулко раздающиеся в разных местах пустого улья. Из летка не пахнет, как прежде, спиртовым, душистым запахом меда и яда, не несет оттуда теплом полноты, а с запахом меда сливается запах пустоты и гнили. У летка нет больше готовящихся на погибель для защиты, поднявших кверху зады, трубящих тревогу стражей. Нет больше того ровного и тихого звука, трепетанья труда, подобного звуку кипенья, а слышится нескладный, разрозненный шум беспорядка. В улей и из улья робко и увертливо влетают и вылетают черные продолговатые, смазанные медом пчелы грабительницы; они не жалят, а ускользают от опасности. Прежде только с ношами влетали, а вылетали пустые пчелы, теперь вылетают с ношами. Пчеловод открывает нижнюю колодезню и вглядывается в нижнюю часть улья. Вместо прежде висевших до уза (нижнего дна) черных, усмиренных трудом плетей сочных пчел, держащих за ноги друг друга и с непрерывным шепотом труда тянущих вощину, – сонные, ссохшиеся пчелы в разные стороны бредут рассеянно по дну и стенкам улья. Вместо чисто залепленного клеем и сметенного веерами крыльев пола на дне лежат крошки вощин, испражнения пчел, полумертвые, чуть шевелящие ножками и совершенно мертвые, неприбранные пчелы.
Пчеловод открывает верхнюю колодезню и осматривает голову улья. Вместо сплошных рядов пчел, облепивших все промежутки сотов и греющих детву, он видит искусную, сложную работу сотов, но уже не в том виде девственности, в котором она бывала прежде. Все запущено и загажено. Грабительницы – черные пчелы – шныряют быстро и украдисто по работам; свои пчелы, ссохшиеся, короткие, вялые, как будто старые, медленно бродят, никому не мешая, ничего не желая и потеряв сознание жизни. Трутни, шершни, шмели, бабочки бестолково стучатся на лету о стенки улья. Кое где между вощинами с мертвыми детьми и медом изредка слышится с разных сторон сердитое брюзжание; где нибудь две пчелы, по старой привычке и памяти очищая гнездо улья, старательно, сверх сил, тащат прочь мертвую пчелу или шмеля, сами не зная, для чего они это делают. В другом углу другие две старые пчелы лениво дерутся, или чистятся, или кормят одна другую, сами не зная, враждебно или дружелюбно они это делают. В третьем месте толпа пчел, давя друг друга, нападает на какую нибудь жертву и бьет и душит ее. И ослабевшая или убитая пчела медленно, легко, как пух, спадает сверху в кучу трупов. Пчеловод разворачивает две средние вощины, чтобы видеть гнездо. Вместо прежних сплошных черных кругов спинка с спинкой сидящих тысяч пчел и блюдущих высшие тайны родного дела, он видит сотни унылых, полуживых и заснувших остовов пчел. Они почти все умерли, сами не зная этого, сидя на святыне, которую они блюли и которой уже нет больше. От них пахнет гнилью и смертью. Только некоторые из них шевелятся, поднимаются, вяло летят и садятся на руку врагу, не в силах умереть, жаля его, – остальные, мертвые, как рыбья чешуя, легко сыплются вниз. Пчеловод закрывает колодезню, отмечает мелом колодку и, выбрав время, выламывает и выжигает ее.