Луций Аврелий Авианий Симмах
| Лу́ций Авре́лий Авиа́ний Си́ммах Фосфо́рий Lucius Aurelius Avianius Symmachus Phosphorius | ||
| ||
|---|---|---|
| Предшественник: | Луций Турций Апрониан Астерий | |
| Преемник: | Гай Цейоний Руфий Волузиан Лампадий | |
| Вероисповедание: | Римское язычество | |
| Смерть: | 376 | |
| Отец: | Аврелий Валерий Туллиан Симмах | |
| Дети: | сыновья Квинт Аврелий Симмах, Цельсиний Тициан, двое братьев с неясными именами — возможно, Авианий Валентин и Авианий Виндициан; неизвестная по имени дочь. | |
Лу́ций Авре́лий Авиа́ний Си́ммах по прозвищу Фосфо́рий[1] (лат. Lucius Aurelius Avianius Symmachus signo Phosphorius[2], ? — 376) — государственный деятель Римской империи середины IV века, принадлежавший к роду Аврелиев Симмахов.
Занимал различные должности в имперской администрации, вплоть до префекта Рима. В 376 году был избран консулом на 377 г. и префектом претория, но умер до вступления в должность. Отец известного позднеримского оратора и защитника язычества Квинта Аврелия Симмаха.
Биография
Происходил из знатного рода Симмахов, сын консула 330 года Аврелия Валерия Туллиана Симмаха. В 340-х гг. (при императоре Константе) занимал должность префекта анноны Рима. Был также викарием Рима (в какое время — неизвестно). В 361 году Симмах, посланный вместе с Валерием Максимом римским сенатом послом к императору Констанцию, на пути назад в Рим встретил в Нише императора Юлиана, который оказал сенаторам почести[3]. С приходом к власти Валентиниана I получил должность префекта Рима (наиболее ранняя зафиксированная дата пребывания должности — 22 апреля 364, наиболее поздняя — 9 марта 365). Аммиан Марцеллин дал следующую характеристику Симмаху во время пребывания того в должности:
«Апрониана сменил Симмах, человек совершенно исключительной учености и высоких качеств. Благодаря ему священный город процветал в спокойствии и изобилии в гораздо большей степени, чем обыкновенно. Он украсил город великолепным и весьма прочным мостом, который сам соорудил и открыл при великом ликовании сограждан, оказавшихся однако неблагодарными, как открыла это сама очевидность. Через несколько лет они сожгли его великолепный дом в затибрском квартале, и побудило их к этому то, что какой-то ничтожный плебей придумал, будто тот сказал без свидетелей, что охотнее сам своим собственным вином потушит известковые печи, чем продаст известь по той цене, по которой у него её надеялись купить»[4].
В 376 году он был избран консулом на 377 год, но умер, так и не успев вступить в должность. После его смерти по постановлению Сената в Риме ему была воздвигнута статуя, такая же была установлена в Константинополе.
До наших дней сохранилась переписка Симмаха с его сыном, известным оратором (письмо Симмаха сыну — письмо I. 2 и ответные письма того отцу — II. 3-12). В письмах цитируются стихи Симмаха, посвященные видным римским сенаторам того времени. Его сын писал об отце как о искусном ораторе, хваля также и его стихи.
Аммиан Марцеллин упоминает, что Симмах, будучи префектом Рима, построил мост — возможно, это был т. н. «Мост Валентиниана» (лат. Pons Valentiniani)
Напишите отзыв о статье "Луций Аврелий Авианий Симмах"
Примечания
- ↑ Обычно ударение в латинских словах ставится на втором слоге с конца, однако на третьем — если второй слог краткий, как в случае с именем Симмаха. См. латинско-русский словарь А. В. Подосинова, Г. Г. Козлова, А. А. Глухов (1999 г.), с. 332.
- ↑ Полное имя и занимавшиеся должности в надписи от 29 апреля 377 г.: Corpus Inscriptionum Latinarum [db.edcs.eu/epigr/epi_einzel_de.php?p_belegstelle=CIL+06%2C+01698&r_sortierung=Belegstelle 06, 1698]
- ↑ Аммиан Марцеллин. Деяния, кн. 21, ч. 12, § 24.
- ↑ Аммиан Марцеллин. Деяния, кн. 27, ч. 3, § 4.
Источники
- Письма Квинта Аврелия Симмаха [www.lesbelleslettres.com/recherche/?fa=tags&tag=SYMMAQUE изданы] в серии «Collection Budé» в 4 томах.
- Аммиан Марцеллин. Деяния.
Литература
- Jones, A. H. M. Symmahus 3 // Prosopography of the Later Roman Empire / A. H. M. Jones, J. R. Martindale, J. Morris. — Cambridge University Press, 1971. — Vol. I : A.D. 260–395. — P. 863-865. — ISBN 0-521-07233-6 [2001 reprint].
Отрывок, характеризующий Луций Аврелий Авианий Симмах
– Какова молодежь то, а, Феоктист? – сказал он, – смеется над нашим братом стариками.– Что ж, ваше сиятельство, им бы только покушать хорошо, а как всё собрать да сервировать , это не их дело.
– Так, так, – закричал граф, и весело схватив сына за обе руки, закричал: – Так вот же что, попался ты мне! Возьми ты сейчас сани парные и ступай ты к Безухову, и скажи, что граф, мол, Илья Андреич прислали просить у вас земляники и ананасов свежих. Больше ни у кого не достанешь. Самого то нет, так ты зайди, княжнам скажи, и оттуда, вот что, поезжай ты на Разгуляй – Ипатка кучер знает – найди ты там Ильюшку цыгана, вот что у графа Орлова тогда плясал, помнишь, в белом казакине, и притащи ты его сюда, ко мне.
– И с цыганками его сюда привести? – спросил Николай смеясь. – Ну, ну!…
В это время неслышными шагами, с деловым, озабоченным и вместе христиански кротким видом, никогда не покидавшим ее, вошла в комнату Анна Михайловна. Несмотря на то, что каждый день Анна Михайловна заставала графа в халате, всякий раз он конфузился при ней и просил извинения за свой костюм.
– Ничего, граф, голубчик, – сказала она, кротко закрывая глаза. – А к Безухому я съезжу, – сказала она. – Пьер приехал, и теперь мы всё достанем, граф, из его оранжерей. Мне и нужно было видеть его. Он мне прислал письмо от Бориса. Слава Богу, Боря теперь при штабе.
Граф обрадовался, что Анна Михайловна брала одну часть его поручений, и велел ей заложить маленькую карету.
– Вы Безухову скажите, чтоб он приезжал. Я его запишу. Что он с женой? – спросил он.
Анна Михайловна завела глаза, и на лице ее выразилась глубокая скорбь…
– Ах, мой друг, он очень несчастлив, – сказала она. – Ежели правда, что мы слышали, это ужасно. И думали ли мы, когда так радовались его счастию! И такая высокая, небесная душа, этот молодой Безухов! Да, я от души жалею его и постараюсь дать ему утешение, которое от меня будет зависеть.
– Да что ж такое? – спросили оба Ростова, старший и младший.
Анна Михайловна глубоко вздохнула: – Долохов, Марьи Ивановны сын, – сказала она таинственным шопотом, – говорят, совсем компрометировал ее. Он его вывел, пригласил к себе в дом в Петербурге, и вот… Она сюда приехала, и этот сорви голова за ней, – сказала Анна Михайловна, желая выразить свое сочувствие Пьеру, но в невольных интонациях и полуулыбкою выказывая сочувствие сорви голове, как она назвала Долохова. – Говорят, сам Пьер совсем убит своим горем.
– Ну, всё таки скажите ему, чтоб он приезжал в клуб, – всё рассеется. Пир горой будет.
На другой день, 3 го марта, во 2 м часу по полудни, 250 человек членов Английского клуба и 50 человек гостей ожидали к обеду дорогого гостя и героя Австрийского похода, князя Багратиона. В первое время по получении известия об Аустерлицком сражении Москва пришла в недоумение. В то время русские так привыкли к победам, что, получив известие о поражении, одни просто не верили, другие искали объяснений такому странному событию в каких нибудь необыкновенных причинах. В Английском клубе, где собиралось всё, что было знатного, имеющего верные сведения и вес, в декабре месяце, когда стали приходить известия, ничего не говорили про войну и про последнее сражение, как будто все сговорились молчать о нем. Люди, дававшие направление разговорам, как то: граф Ростопчин, князь Юрий Владимирович Долгорукий, Валуев, гр. Марков, кн. Вяземский, не показывались в клубе, а собирались по домам, в своих интимных кружках, и москвичи, говорившие с чужих голосов (к которым принадлежал и Илья Андреич Ростов), оставались на короткое время без определенного суждения о деле войны и без руководителей. Москвичи чувствовали, что что то нехорошо и что обсуждать эти дурные вести трудно, и потому лучше молчать. Но через несколько времени, как присяжные выходят из совещательной комнаты, появились и тузы, дававшие мнение в клубе, и всё заговорило ясно и определенно. Были найдены причины тому неимоверному, неслыханному и невозможному событию, что русские были побиты, и все стало ясно, и во всех углах Москвы заговорили одно и то же. Причины эти были: измена австрийцев, дурное продовольствие войска, измена поляка Пшебышевского и француза Ланжерона, неспособность Кутузова, и (потихоньку говорили) молодость и неопытность государя, вверившегося дурным и ничтожным людям. Но войска, русские войска, говорили все, были необыкновенны и делали чудеса храбрости. Солдаты, офицеры, генералы – были герои. Но героем из героев был князь Багратион, прославившийся своим Шенграбенским делом и отступлением от Аустерлица, где он один провел свою колонну нерасстроенною и целый день отбивал вдвое сильнейшего неприятеля. Тому, что Багратион выбран был героем в Москве, содействовало и то, что он не имел связей в Москве, и был чужой. В лице его отдавалась должная честь боевому, простому, без связей и интриг, русскому солдату, еще связанному воспоминаниями Итальянского похода с именем Суворова. Кроме того в воздаянии ему таких почестей лучше всего показывалось нерасположение и неодобрение Кутузову.
