Львов, Никита Яковлевич

Никита Яковлевич Львов
Род деятельности:	окольничий, воевода
Подданство:	Русское царство Русское царство
Дата смерти:	29 марта (8 апреля) 1684(1684-04-08)
Место смерти:	Ярославль
Отец:	Яков Васильевич Львов
Дети:	Андрей и Иван Никитичи Львовы

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Князь Никита Яковлевич Львов (ум. 29 марта (8 апреля) 1684) — русский государственный и военный деятель из младшей линии рода Львовых.

Биография

Единственный сын князя Якова Васильевича Львова. В 1629 году состоял патриаршим, а после того царским стольником. В 1635 году во время обеда у царя Михаила Фёдоровича литовских послов он был в числе стольников, носивших питьё послам. В 1639 году дневал и ночевал при гробе царевича Василия Михайловича. В 1641 и 1646 годах — на государеве дворе. В 1650—1651 годах сопровождал царицу Марью Ильинишну к Троице и в село Хорошово.

В 1654 году участвовал в Польском походе; ходил из Вязьмы под Красное на польских и литовских людей. В 1655 году, во время второго Польского похода, 21 июня, государь послал из Шклова «воевать своих государевых изменников Витепского уезду» Александра Лобанова-Ростовского, а с ним своего государева полку голов с сотнями; с Белянами Никиту Львова и Якова Лихарева, да с Казанскими мурзами Василия Панина. Будучи «у руки государя», Львов бил челом, что ему с Лобановым быть невместно. Государь сказал, чтобы он был так, как всем его государева служба сказана без мест. Львов вторично бил челом. Тогда государь велел, за нарушение его государева указа, бить кнутом Львова. В то же время царь велел быть ему вместе с Лобановым в посылке головою у донских казаков. В 1656 году в Польском походе он был головой «сторожи ставить». В 1658 году ему пожаловано было окольничество.

В 1660—1662 годах он был воеводой в Калуге, затем, до назначения в 1665 году на воеводство в Киев, управлял Ямским приказом. В Киеве он пробыл лишь с 11 июля до 25 ноября 1665 года и находился в чрезвычайно неприятном положении, так как в это же время Пётр Шереметев получил приказание идти из Севска с войском в Киев, и ему представлялось в Киеве положение совершенно независимое от Львова. Так, например, вновь назначенный Нежинский воевода Иван Ржевский обязывался, после приёма города Нежина, представить приёмные списки и росписи только в приказ Малой России, да в Киев, боярину и воеводе Петру Шереметеву. О «вестях», о промысле над неприятельскими людьми и о городовом береженье — он тоже должен был писать в Киев Шереметеву, а не Львову. Хотя Шереметев оставался ещё в Севске, тем не менее малороссийские старшины обращались к нему, а не к Львову по важнейшим делам Малороссии, с просьбой ходатайствовать за них перед царём. 30 октября 1665 года епископ Мефодий написал войсковому казначею Роману Ракушке, доверенному лицу Ивана Брюховецкого, уехавшего в Москву, отчаянное письмо. «Пишу сей лист своею рукою к вашей милости, впрям слезами поливающе, понеже приехал я в Киев впрям на тяжские, нестерпимые беды, когда отвсюду вести непотешные… В Киеве ничего доброго не деется, ибо воевода нынешний Киевский — человек ни к чему не пригодный: первое то, что человек древний, к ратному делу ни к чему не подобен, второе же, болен ногами и не ходит, и чpeз избу не перейдет. Опричь слез и худобы и воровства болши того в Киеве не сыщешь отнюдь. Как не поспешит боярин [Шереметев], или замедлит господин гетман на Москве, сохрани Боже, злое с Киевом деятись будет и с нашим Заднеприем, ибо понеже воевода-то робкий, всё только город страшит… Пиши к боярину, если имеет итти, чтоб шёл, а когда не пойдёт, то б отказал, чтоб ведали да умышляли, что целое лето идёт, а всё в Севску». Этому натянутому положению наступил конец через месяц: 25 ноября Львов получил царскую грамоту, с приказанием, чтобы он «город Киев с государевыми ратными людьми и казною отдал боярину Петру Васильевичу Шереметеву с товарищи и, росписався, ехал бы в Севск и был бы в Севске на великого государя службе со стольником и воеводою князем Юрьем Петровичем Трубецким». В Севске Львов пробыл до 1668 года.

В этом году он поступил в Толгский монастырь, близ Ярославля, и был пострижен в монашество с именем Нила. В Спасо-Преображенский монастырь в Ярославле Львов пожертвовал в 1669 году богатые парчевые ризы с бархатным крестом, унизанные жемчугом и драгоценными камнями; в 1677 году на средства Львова был вылит полиелейный колокол, весом в 200 пудов. Львов скончался 29 марта 1684 года и погребён в Толгском монастыре.

Литература

• Корсакова В. Львов, Никита Яковлевич // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.

Отрывок, характеризующий Львов, Никита Яковлевич

За обедом речь зашла о войне, приближение которой уже становилось очевидно. Князь Андрей не умолкая говорил и спорил то с отцом, то с Десалем, швейцарцем воспитателем, и казался оживленнее обыкновенного, тем оживлением, которого нравственную причину так хорошо знал Пьер.


В этот же вечер, Пьер поехал к Ростовым, чтобы исполнить свое поручение. Наташа была в постели, граф был в клубе, и Пьер, передав письма Соне, пошел к Марье Дмитриевне, интересовавшейся узнать о том, как князь Андрей принял известие. Через десять минут Соня вошла к Марье Дмитриевне.
– Наташа непременно хочет видеть графа Петра Кирилловича, – сказала она.
– Да как же, к ней что ль его свести? Там у вас не прибрано, – сказала Марья Дмитриевна.
– Нет, она оделась и вышла в гостиную, – сказала Соня.
Марья Дмитриевна только пожала плечами.
– Когда это графиня приедет, измучила меня совсем. Ты смотри ж, не говори ей всего, – обратилась она к Пьеру. – И бранить то ее духу не хватает, так жалка, так жалка!
Наташа, исхудавшая, с бледным и строгим лицом (совсем не пристыженная, какою ее ожидал Пьер) стояла по середине гостиной. Когда Пьер показался в двери, она заторопилась, очевидно в нерешительности, подойти ли к нему или подождать его.
Пьер поспешно подошел к ней. Он думал, что она ему, как всегда, подаст руку; но она, близко подойдя к нему, остановилась, тяжело дыша и безжизненно опустив руки, совершенно в той же позе, в которой она выходила на середину залы, чтоб петь, но совсем с другим выражением.
– Петр Кирилыч, – начала она быстро говорить – князь Болконский был вам друг, он и есть вам друг, – поправилась она (ей казалось, что всё только было, и что теперь всё другое). – Он говорил мне тогда, чтобы обратиться к вам…
Пьер молча сопел носом, глядя на нее. Он до сих пор в душе своей упрекал и старался презирать ее; но теперь ему сделалось так жалко ее, что в душе его не было места упреку.
– Он теперь здесь, скажите ему… чтобы он прост… простил меня. – Она остановилась и еще чаще стала дышать, но не плакала.
– Да… я скажу ему, – говорил Пьер, но… – Он не знал, что сказать.
Наташа видимо испугалась той мысли, которая могла притти Пьеру.
– Нет, я знаю, что всё кончено, – сказала она поспешно. – Нет, это не может быть никогда. Меня мучает только зло, которое я ему сделала. Скажите только ему, что я прошу его простить, простить, простить меня за всё… – Она затряслась всем телом и села на стул.
Еще никогда не испытанное чувство жалости переполнило душу Пьера.
– Я скажу ему, я всё еще раз скажу ему, – сказал Пьер; – но… я бы желал знать одно…
«Что знать?» спросил взгляд Наташи.
– Я бы желал знать, любили ли вы… – Пьер не знал как назвать Анатоля и покраснел при мысли о нем, – любили ли вы этого дурного человека?
– Не называйте его дурным, – сказала Наташа. – Но я ничего – ничего не знаю… – Она опять заплакала.
И еще больше чувство жалости, нежности и любви охватило Пьера. Он слышал как под очками его текли слезы и надеялся, что их не заметят.
– Не будем больше говорить, мой друг, – сказал Пьер.
Так странно вдруг для Наташи показался этот его кроткий, нежный, задушевный голос.
– Не будем говорить, мой друг, я всё скажу ему; но об одном прошу вас – считайте меня своим другом, и ежели вам нужна помощь, совет, просто нужно будет излить свою душу кому нибудь – не теперь, а когда у вас ясно будет в душе – вспомните обо мне. – Он взял и поцеловал ее руку. – Я счастлив буду, ежели в состоянии буду… – Пьер смутился.
– Не говорите со мной так: я не стою этого! – вскрикнула Наташа и хотела уйти из комнаты, но Пьер удержал ее за руку. Он знал, что ему нужно что то еще сказать ей. Но когда он сказал это, он удивился сам своим словам.
– Перестаньте, перестаньте, вся жизнь впереди для вас, – сказал он ей.
– Для меня? Нет! Для меня всё пропало, – сказала она со стыдом и самоунижением.
– Все пропало? – повторил он. – Ежели бы я был не я, а красивейший, умнейший и лучший человек в мире, и был бы свободен, я бы сию минуту на коленях просил руки и любви вашей.
Наташа в первый раз после многих дней заплакала слезами благодарности и умиления и взглянув на Пьера вышла из комнаты.
Пьер тоже вслед за нею почти выбежал в переднюю, удерживая слезы умиления и счастья, давившие его горло, не попадая в рукава надел шубу и сел в сани.
– Теперь куда прикажете? – спросил кучер.
«Куда? спросил себя Пьер. Куда же можно ехать теперь? Неужели в клуб или гости?» Все люди казались так жалки, так бедны в сравнении с тем чувством умиления и любви, которое он испытывал; в сравнении с тем размягченным, благодарным взглядом, которым она последний раз из за слез взглянула на него.
– Домой, – сказал Пьер, несмотря на десять градусов мороза распахивая медвежью шубу на своей широкой, радостно дышавшей груди.
Было морозно и ясно. Над грязными, полутемными улицами, над черными крышами стояло темное, звездное небо. Пьер, только глядя на небо, не чувствовал оскорбительной низости всего земного в сравнении с высотою, на которой находилась его душа. При въезде на Арбатскую площадь, огромное пространство звездного темного неба открылось глазам Пьера. Почти в середине этого неба над Пречистенским бульваром, окруженная, обсыпанная со всех сторон звездами, но отличаясь от всех близостью к земле, белым светом, и длинным, поднятым кверху хвостом, стояла огромная яркая комета 1812 го года, та самая комета, которая предвещала, как говорили, всякие ужасы и конец света. Но в Пьере светлая звезда эта с длинным лучистым хвостом не возбуждала никакого страшного чувства. Напротив Пьер радостно, мокрыми от слез глазами, смотрел на эту светлую звезду, которая, как будто, с невыразимой быстротой пролетев неизмеримые пространства по параболической линии, вдруг, как вонзившаяся стрела в землю, влепилась тут в одно избранное ею место, на черном небе, и остановилась, энергично подняв кверху хвост, светясь и играя своим белым светом между бесчисленными другими, мерцающими звездами. Пьеру казалось, что эта звезда вполне отвечала тому, что было в его расцветшей к новой жизни, размягченной и ободренной душе.