Маклис, Дэниел
| Дэниел Маклайз | |
 Литография Шарля Бонье, 1857 | |
| Имя при рождении: |
Daniel Maclise |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Место смерти: | |
| Гражданство: |
|
| Жанр: | |
| Учёба: |
Школа искусств при Королевской Академии |
| Стиль: | |
Дэниел Маклайз или Маклис (англ. Daniel Maclise, 1806 — 1870) — ирландский и английский художник-портретист, представитель викторианского академизма, мастер исторического жанра, карикатурист и книжный иллюстратор[1].
Биография
Родился в Корке в семье сапожника. Учился в местной Школе искусств. В 1827 году отправился обучаться в Лондон, где успешно поступил в Школу искусств (училище) при Королевской Академии, на выставках которой регулярно участвовал с 1829 года. В 1835 году Маклайзом было принято членство Королевской Академии, а грянувший 1840 год, для художника, ознаменовался присуждением почётного звания академика. В 1866 году живописец отклонил предложение на президентство Королевской Академии художеств. Умер в Лондоне 25 апреля 1870 года от пневмонии.
Основное творчество
Поначалу творческой карьеры, Маклайз выдвигался как портретист, однако вскоре приобрёл весомую репутацию на поприще больших жанровых полотен на обширные исторические и литературные тематические сюжеты. Художник принадлежал к творческому поколению, предшествующему направлению прерафаэлитов, но весьма одобрял и разделял с ними некоторые идеи. Такие его полотна, как «Рождество в замке барона» (1838), «Сцена из "Двенадцатой ночи"» (1840), «Сцена из „Ундины“» (1843), «Дух рыцарства» (1847), «Король Кофетуа и нищенка», а также «Магдалина после молитвы» как стилистически, так и тематически перекликается с творчеством членов Братства прерафаэлитов. В 1857 году принял заказ, наряду с Миллесом, Хантом и Россетти на совместное участие в иллюстрировании поэм Теннисона (изд. Моксона). В 1858 году Маклайзу было поручено выполнить две фресковые росписи в Палате Лордов на темы недавней истории: «Встреча Веллингтона и Блюхера при Ватерлоо» и «Смерть Нельсона при Трафальгаре». Выполненные в исключительно оригинальной технике жидкого стекла, росписи Палаты плохо сохранились, так как это можно судить по сохранившемуся эскизу. На протяжении творческой жизни, Маклайз выполнял также портреты именитых заказчиков, писал своих друзей. Наиболее выдающимся примером в этом жанре является замечательный «Портрет Чарльза Диккенса» (1839), с которым художник имел близкую дружбу.
Список основных работ
- «Фавн и Фурии» (1834)
- «Рождество в замке барона» (1838)
- «Присцилла Гордон в роли Ариэля» (1838—1839); Феррара, Палаццо деи Диаманти
- «Портрет Чарльза Диккенса» (1839)
- «Сцена из „Двенадцатой ночи“» (1840)
- «Сцена из „Ундины“» (1843)
- «Дух рыцарства» (1847)
- «Король Кофетуа и нищенка»
- «Магдалина после молитвы»
- «Пётр I в Дептфорде в 1698 году» (1857)
- «Встреча Веллингтона и Блюхера при Ватерлоо» (1861)
- «Смерть Нельсона при Трафальгаре» (1859—1864); Ливерпуль, Национальный музей
- «Макреди в роли Вернера» (1849—1850); Лондон, Музей Виктории и Альберта
- «Брак Стронгбоу и Аиофы»; Дублин, Национальная галерея Ирландии
Напишите отзыв о статье "Маклис, Дэниел"
Примечания
- ↑ [chtoby-pomnili.com/page.php?id=721 Дэниел Маклайз.]
Источник
Мосин И. Г. 11000 шедевров 1000 мастеров классической живописи. — М.: ЭКСМО, 2007. — 1008 с. — ISBN 5-699-16336-0, 978-5-699-16336-6.
Отрывок, характеризующий Маклис, Дэниел
– Улюлюлю, улюлю!… – кричал он. Когда он увидал графа, в глазах его сверкнула молния.– Ж… – крикнул он, грозясь поднятым арапником на графа.
– Про…ли волка то!… охотники! – И как бы не удостоивая сконфуженного, испуганного графа дальнейшим разговором, он со всей злобой, приготовленной на графа, ударил по ввалившимся мокрым бокам бурого мерина и понесся за гончими. Граф, как наказанный, стоял оглядываясь и стараясь улыбкой вызвать в Семене сожаление к своему положению. Но Семена уже не было: он, в объезд по кустам, заскакивал волка от засеки. С двух сторон также перескакивали зверя борзятники. Но волк пошел кустами и ни один охотник не перехватил его.
Николай Ростов между тем стоял на своем месте, ожидая зверя. По приближению и отдалению гона, по звукам голосов известных ему собак, по приближению, отдалению и возвышению голосов доезжачих, он чувствовал то, что совершалось в острове. Он знал, что в острове были прибылые (молодые) и матерые (старые) волки; он знал, что гончие разбились на две стаи, что где нибудь травили, и что что нибудь случилось неблагополучное. Он всякую секунду на свою сторону ждал зверя. Он делал тысячи различных предположений о том, как и с какой стороны побежит зверь и как он будет травить его. Надежда сменялась отчаянием. Несколько раз он обращался к Богу с мольбою о том, чтобы волк вышел на него; он молился с тем страстным и совестливым чувством, с которым молятся люди в минуты сильного волнения, зависящего от ничтожной причины. «Ну, что Тебе стоит, говорил он Богу, – сделать это для меня! Знаю, что Ты велик, и что грех Тебя просить об этом; но ради Бога сделай, чтобы на меня вылез матерый, и чтобы Карай, на глазах „дядюшки“, который вон оттуда смотрит, влепился ему мертвой хваткой в горло». Тысячу раз в эти полчаса упорным, напряженным и беспокойным взглядом окидывал Ростов опушку лесов с двумя редкими дубами над осиновым подседом, и овраг с измытым краем, и шапку дядюшки, чуть видневшегося из за куста направо.
«Нет, не будет этого счастья, думал Ростов, а что бы стоило! Не будет! Мне всегда, и в картах, и на войне, во всем несчастье». Аустерлиц и Долохов ярко, но быстро сменяясь, мелькали в его воображении. «Только один раз бы в жизни затравить матерого волка, больше я не желаю!» думал он, напрягая слух и зрение, оглядываясь налево и опять направо и прислушиваясь к малейшим оттенкам звуков гона. Он взглянул опять направо и увидал, что по пустынному полю навстречу к нему бежало что то. «Нет, это не может быть!» подумал Ростов, тяжело вздыхая, как вздыхает человек при совершении того, что было долго ожидаемо им. Совершилось величайшее счастье – и так просто, без шума, без блеска, без ознаменования. Ростов не верил своим глазам и сомнение это продолжалось более секунды. Волк бежал вперед и перепрыгнул тяжело рытвину, которая была на его дороге. Это был старый зверь, с седою спиной и с наеденным красноватым брюхом. Он бежал не торопливо, очевидно убежденный, что никто не видит его. Ростов не дыша оглянулся на собак. Они лежали, стояли, не видя волка и ничего не понимая. Старый Карай, завернув голову и оскалив желтые зубы, сердито отыскивая блоху, щелкал ими на задних ляжках.
– Улюлюлю! – шопотом, оттопыривая губы, проговорил Ростов. Собаки, дрогнув железками, вскочили, насторожив уши. Карай почесал свою ляжку и встал, насторожив уши и слегка мотнул хвостом, на котором висели войлоки шерсти.
– Пускать – не пускать? – говорил сам себе Николай в то время как волк подвигался к нему, отделяясь от леса. Вдруг вся физиономия волка изменилась; он вздрогнул, увидав еще вероятно никогда не виданные им человеческие глаза, устремленные на него, и слегка поворотив к охотнику голову, остановился – назад или вперед? Э! всё равно, вперед!… видно, – как будто сказал он сам себе, и пустился вперед, уже не оглядываясь, мягким, редким, вольным, но решительным скоком.
– Улюлю!… – не своим голосом закричал Николай, и сама собою стремглав понеслась его добрая лошадь под гору, перескакивая через водомоины в поперечь волку; и еще быстрее, обогнав ее, понеслись собаки. Николай не слыхал своего крика, не чувствовал того, что он скачет, не видал ни собак, ни места, по которому он скачет; он видел только волка, который, усилив свой бег, скакал, не переменяя направления, по лощине. Первая показалась вблизи зверя чернопегая, широкозадая Милка и стала приближаться к зверю. Ближе, ближе… вот она приспела к нему. Но волк чуть покосился на нее, и вместо того, чтобы наддать, как она это всегда делала, Милка вдруг, подняв хвост, стала упираться на передние ноги.
