Мара бар Серапион
Мара бар Серапион — сирийский писатель I—II веков, от которого дошёл единственный текст «Письмо к сыну».
Большинство исследователей датируют письмо промежутком между 73 годом н. э. и концом I века н. э.[1], что, вероятно, делает этот текст самым ранним произведением сирийской литературы[2][3]. Также текст письма Мары интересен тем, что, возможно, содержит самое раннее из нехристианских упоминаний об Иисусе Христе[1][4].
Содержание
Биография
О самом Маре нет никаких сведений, кроме тех, что он приводит в письме к сыну, которого так же как и отца Мары, звали Серапион. Родным городом Мары был город Самосата (совр. Самсат, Турция), он был состоятельным, образованным и уважаемым гражданином. Из письма ясно, что он был взят в плен и изгнан из Самосаты, многие исследователи высказывали точку зрения, что это произошло после завоевания Коммагенского царства, чьей столицей была Самосата, императором Веспасианом в 72 г.[2]. Текст письма также свидетельствует, что его автор принадлежал к школе стоиков[5][6]. Не вызывает сомнений, что Мара бар Серапион не был ни христианином, ни иудеем, он прямо говорит о «наших богах»[4]. Развёрнутые доказательства того, что Мара был язычником, приводили такие крупные исследователи как Себастьян Брок[7] и Герд Тайсен[8].
Письмо
Текст письма представляет собой моральное поучение к сыну, отмеченное сильным влиянием стоической философии. Мара восхваляет мудрость как единственный достойный предмет стремлений человека и единственное содержание его жизни, и в связи с этим ссылается на ряд мудрецов, среди которых упоминает некоего «иудейского мудрого царя», под которым, скорее всего, имеется в виду Иисус Христос[3]:
|
Так что доброго стяжали афиняне, убив Сократа, возмездие за коего получили они в гладе и моровой язве? Или сыны Самоса, сжегши Пифагора? Ибо земля их в одночасье сокрыта была песком. Или иудеи, казнив Мудрого Царя своего? Ибо царство их с того времени отнялось у них… иудеи же, покинутые и прогнанные из царства своего, разсеяны по всякой стране. Сократ безсмертен через Платона; Пифагор же — через кумир Геры; а Царь Мудрый — через законы, им данные.[9] | 
|
Мара, будучи язычником, видит Иисуса не с точки зрения христианского богословия, а одним из великих мудрецов, наряду с Сократом и Пифагором, который прославился данными им законами. Однако из текста письма видно, что он знаком с христианской проповедью, в частности, с интерпретацией гибели Иерусалима в Иудейской войне, как кары за смерть Христа[3].
Напишите отзыв о статье "Мара бар Серапион"
Примечания
- ↑ 1 2 Van Voorst, Robert E (2000). Jesus Outside the New Testament: An Introduction to the Ancient Evidence. Eerdmans Publishing. ISBN 0-8028-4368-9
- ↑ 1 2 «Мара бар Серапион» //Католическая энциклопедия. Т.3. Ст. 110
- ↑ 1 2 3 [azbyka.ru/otechnik/Sergej_Averincev/mnogotsennaja-zhemchuzhina/25 С. С. Аверинцев. Многоценная жемчужина. Комментарии]
- ↑ 1 2 [www.pravenc.ru/text/293939.html «Иисус Христос. Сообщения об И. Х. в сочинениях нехристианских писателей» //Православная энциклопедия]
- ↑ Аверинцев С. С.. Стоическая житейская мудрость глазами образованного сирийца предхристианской эпохи.
- ↑ Hierocles the Stoic: Elements of Ethics, Fragments, and Excerpts by Ilaria Ramelli (Sep 10, 2009) ISBN 1589834186
- ↑ Sebastian Brock in The Cambridge Ancient History Volume 13 edited by Averil Cameron and Peter Garnsey (Jan 13, 1998) ISBN 0521302005
- ↑ Historical Jesus: A Comprehensive Guide by Gerd Theissen and Annette Merz (May 1, 1998) ISBN 0800631226
- ↑ Цитируется по [azbyka.ru/otechnik/Sergej_Averincev/mnogotsennaja-zhemchuzhina/18_1 С. С. Аверинцев. Многоценная жемчужина]
Ссылки
- [azbyka.ru/otechnik/Sergej_Averincev/mnogotsennaja-zhemchuzhina/18_1 Текст письма Мары в книге С. С. Аверинцева «Многоценная жемчужина»]
- [azbyka.ru/otechnik/Sergej_Averincev/mnogotsennaja-zhemchuzhina/25 С. С. Аверинцев. Многоценная жемчужина. Комментарии]
- [www.pravenc.ru/text/293939.html «Иисус Христос. Сообщения об И. Х. в сочинениях нехристианских писателей» //Православная энциклопедия]
Отрывок, характеризующий Мара бар Серапион
«Зажгут или не зажгут мост? Кто прежде? Они добегут и зажгут мост, или французы подъедут на картечный выстрел и перебьют их?» Эти вопросы с замиранием сердца невольно задавал себе каждый из того большого количества войск, которые стояли над мостом и при ярком вечернем свете смотрели на мост и гусаров и на ту сторону, на подвигавшиеся синие капоты со штыками и орудиями.– Ох! достанется гусарам! – говорил Несвицкий, – не дальше картечного выстрела теперь.
– Напрасно он так много людей повел, – сказал свитский офицер.
– И в самом деле, – сказал Несвицкий. – Тут бы двух молодцов послать, всё равно бы.
– Ах, ваше сиятельство, – вмешался Жерков, не спуская глаз с гусар, но всё с своею наивною манерой, из за которой нельзя было догадаться, серьезно ли, что он говорит, или нет. – Ах, ваше сиятельство! Как вы судите! Двух человек послать, а нам то кто же Владимира с бантом даст? А так то, хоть и поколотят, да можно эскадрон представить и самому бантик получить. Наш Богданыч порядки знает.
– Ну, – сказал свитский офицер, – это картечь!
Он показывал на французские орудия, которые снимались с передков и поспешно отъезжали.
На французской стороне, в тех группах, где были орудия, показался дымок, другой, третий, почти в одно время, и в ту минуту, как долетел звук первого выстрела, показался четвертый. Два звука, один за другим, и третий.
– О, ох! – охнул Несвицкий, как будто от жгучей боли, хватая за руку свитского офицера. – Посмотрите, упал один, упал, упал!
– Два, кажется?
– Был бы я царь, никогда бы не воевал, – сказал Несвицкий, отворачиваясь.
Французские орудия опять поспешно заряжали. Пехота в синих капотах бегом двинулась к мосту. Опять, но в разных промежутках, показались дымки, и защелкала и затрещала картечь по мосту. Но в этот раз Несвицкий не мог видеть того, что делалось на мосту. С моста поднялся густой дым. Гусары успели зажечь мост, и французские батареи стреляли по ним уже не для того, чтобы помешать, а для того, что орудия были наведены и было по ком стрелять.
– Французы успели сделать три картечные выстрела, прежде чем гусары вернулись к коноводам. Два залпа были сделаны неверно, и картечь всю перенесло, но зато последний выстрел попал в середину кучки гусар и повалил троих.
Ростов, озабоченный своими отношениями к Богданычу, остановился на мосту, не зная, что ему делать. Рубить (как он всегда воображал себе сражение) было некого, помогать в зажжении моста он тоже не мог, потому что не взял с собою, как другие солдаты, жгута соломы. Он стоял и оглядывался, как вдруг затрещало по мосту будто рассыпанные орехи, и один из гусар, ближе всех бывший от него, со стоном упал на перилы. Ростов побежал к нему вместе с другими. Опять закричал кто то: «Носилки!». Гусара подхватили четыре человека и стали поднимать.
– Оооо!… Бросьте, ради Христа, – закричал раненый; но его всё таки подняли и положили.
Николай Ростов отвернулся и, как будто отыскивая чего то, стал смотреть на даль, на воду Дуная, на небо, на солнце. Как хорошо показалось небо, как голубо, спокойно и глубоко! Как ярко и торжественно опускающееся солнце! Как ласково глянцовито блестела вода в далеком Дунае! И еще лучше были далекие, голубеющие за Дунаем горы, монастырь, таинственные ущелья, залитые до макуш туманом сосновые леса… там тихо, счастливо… «Ничего, ничего бы я не желал, ничего бы не желал, ежели бы я только был там, – думал Ростов. – Во мне одном и в этом солнце так много счастия, а тут… стоны, страдания, страх и эта неясность, эта поспешность… Вот опять кричат что то, и опять все побежали куда то назад, и я бегу с ними, и вот она, вот она, смерть, надо мной, вокруг меня… Мгновенье – и я никогда уже не увижу этого солнца, этой воды, этого ущелья»…
В эту минуту солнце стало скрываться за тучами; впереди Ростова показались другие носилки. И страх смерти и носилок, и любовь к солнцу и жизни – всё слилось в одно болезненно тревожное впечатление.
