Наука логики

Наука логики
Wissenschaft der Logik
Автор:	Георг Вильгельм Фридрих Гегель
Язык оригинала:	немецкий
Дата первой публикации:	1812-1816
[hegel.rhga.ru/filosof/logik/  (рус.) Электронная версия]

Гегельянство
Основные понятия
Абсолютный дух Национальный дух Абсолютная идея Всеобщее, Диалектика Антитезис, Снятие Несчастное сознание
Тексты
«Феноменология духа» «Наука логики» «Энциклопедия философских наук» «Философия права»
Течения
Младогегельянцы Тюбингенская школа Русское гегельянство Актуальный идеализм
Люди
Штраус, Бауэр, Маркс Грин, Брэдли, Мак-Таггарт Кроче, Джентиле Кожев

«Наука логики» (нем. Wissenschaft der Logik) — работа Гегеля, являющаяся основанием выстраиваемой им философской системы. Представляет собой изложение необходимого движения мышления в чистых категориях мысли (Абсолютная идея).

Если философия духа и философия природы изображают движение Абсолютной идеи в её инобытии (в формах движения природы и сознания), то в логике Абсолютная идея находится внутри себя в стихии своей чистоты. Царство чистой мысли есть «царство истины, какова она без покровов, в себе и для себя самой». В этом смысле, наука логики есть изложение самой Абсолютной идеи в её необходимом развертывании. Именно в этом смысле «Наука логики» является фундаментом всей системы гегелевской философии. Следует заметить, что «Наука логики» не опровергает формальную логику, но, по замыслу Гегеля, развивает понимание логического до уровня спекулятивного. Формально-логическое по Гегелю является чем-то недостаточным, рассудочным, неполным изображением Логики как жизни идеи. Только спекулятивное, в котором формально-логическое (рассудочное) преодолевается диалектически, является истинной Логикой.

История написания и издания

Работа была написана Гегелем в Нюрнбергский период его жизни, в бытность Гегеля директором местной гимназии.

• Первая её часть («Объективная логика», книга 1 — «Учение о бытии») вышла в начале 1812 года.
• Вторая часть («Объективная логика», книга 2 — «Учение о сущности») вышла в 1813 году.
• Третья часть («Субъективная логика» или «Учение о понятии») — в 1816 году.

Известно, что в 1831 Гегель предпринял попытку переработать текст «Науки логики», однако смерть помешала ему завершить задуманный проект; в итоге он успел подготовить к переизданию лишь первую часть — «Логику бытия», которая была опубликована уже после смерти Гегеля Л. фон Геннингом в 1833 году в качестве третьего тома собрания его сочинений. Две другие части вышли в свет в 1834 году, составив четвёртый и пятый тома этого же собрания сочинений.

Все три части были переизданы в 1841 году.

В 1923 году Георгом Лассоном выпустил новое издание.

В юбилейном издании Полного собрания сочинений Гегеля, подготовленного Германом Глокнером, «Наука логики» вышла в составе четвёртого и пятого томов в 1928 году.

В истории философии за вариантом логики, изложенным в данной работе, закрепилось название «Большой логики», ибо существует ещё и так называемая «Малая логика», под которой принято понимать версию, изложенную Гегелем в «Энциклопедии философских наук». Самым же популярным вариантом изложения «Науки логики» считается раздел, посвященный логике в «Философской пропедевтике», задуманной автором как пособие для старших классов гимназии и написанной в 1808—1811, однако изданной лишь в 1840.

Введение

Общее понятие логики

Согласно Гегелю, логика — это форма, которую принимает наука о мышлении, когда мышление обобщают до максимально возможного общего вида. Он полагал, что в том виде, в каком наука о мышлении существовала до появления «Науки логики», эта наука о мышлении требовала полного и радикального пересмотра с «более высокой точки зрения». Он утверждал, что цель «Науки логики» была в том, чтобы преодолеть то, что он считал общим недостатком, имеющимся у всех других логических систем, — а именно, что все они постулировали полное разделение между содержанием познания (миром предметов, который считался полностью независимым в своем существовании от мысли) и формой познания (мыслями об этих предметах, которые являются гибкими, неопределенными и истинность которых полностью зависит от того, насколько верно они соответствуют миру предметов). Этот неустранимый разрыв (между содержанием познания и формой познания), существовавший в науке о мышлении до появления «Науки логики», был, по мнению Гегеля, остатком повседневного, феноменологического (основанного на мире феноменов — ясных, четких, повседневных предметов) и нефилософского мышления.

Гегель верил, что он уже решил проблему того, как устранить разрыв между содержанием познания и формой познания, в его работе «Феноменология духа» (1807), когда он ввел понятие абсолютного знания: «Абсолютное знание есть истина всех способов сознания, потому что […] лишь в абсолютном знании полностью преодолевается разрыв между предметом и достоверностью самого себя, и истина стала равна этой достоверности, так же как и эта достоверность стала равной истине». После того, как наука о мышлении таким способом освобождается от противоположности (сознания и его предмета), она больше не нуждается в предмете или в материи, находящейся вне неё, и служащей основой для достоверности, но вместо этого наука о мышлении принимает форму, когда она сама себя развивает, опираясь на саму себя, и в результате приходит к форме, когда она содержит все способы рационального мышления. «Можно поэтому выразиться так, — пишет Гегель, — это содержание [которое создается наукой о мышлении в ходе такого развертывания самой себя], есть изображение Б-га, каков Он в своей вечной сущности до сотворения природы и какого бы то ни было конечного духа». Немецкое слово, которое Гегель использовал для описания этой формы мышления, которая освободилась от противоположности (сознания и его предмета), было Begriff (обычно переводимое как «понятие»).

Основные разделы логики

Логика у Гегеля состоит из трех частей:

• Первая часть («Объективная логика», книга 1 — «Учение о бытии»)
• Вторая часть («Объективная логика», книга 2 — «Учение о сущности»)
• Третья часть («Субъективная логика» или «Учение о понятии»)

Объективная логика: учение о бытии

Определенность (качество)

Примечание об обозначениях:

• курсивом обозначены категории из философии Гегеля (например, бытие, ничто, становление) (перенесено из категорий, обозначенных заглавными буквами в [en.wikipedia.org/wiki/Science_of_Logic английской версии] статьи, являющейся источником для написания русской версии);
• полужирным обозначены категории из философии Гегеля, при их первом использовании (перенесено из полужирного в английской версии статьи);
• подчеркиванием обозначено логическое ударение (в основном тексте статьи - перенесено из курсива в английской версии статьи; а в цитатах из «Науки логики» - перенесено из курсива и подчеркивания в русском переводе «Науки логики» 1970 года).

Это не единственная возможная схема обозначений. Можно было обозначать категории из философии Гегеля с помощью заглавных букв, а логическое ударение с помощью курсива, как это сделано в английской версии статьи, однако подобная схема обозначений не является общепринятой для русского языка (где с заглавной буквы пишут только первое слово в предложении, и никогда — слова внутри предложения).

Бытие

А. Бытие

Бытие, более точно, чистое бытие, есть первый шаг в научном построении чистого знания, которое в свою очередь является последним шагом в историческом развертывании духа, как описано в «Феноменологии духа» (1807). Это чистое знание является простым знанием-самим-по-себе, и являясь таковым, порождает в качестве своего первого понятия чистое бытие, то есть самую чистую абстракцию из всего, что есть (хотя, и это важно, не отдельную, и не находящуюся в стороне, от всего, что есть), не имеющую внутри себя какого-либо различия или разделения на более частные понятия, а также не имеющего какой-либо связи с чем-либо, находящимся вне него.

Гегель утверждает, что элеатский философ Парменид был первым, кто высказал мысль о бытии «как об абсолютном и как о единственной истине».

Б. Ничто

Ничто, более точно, чистое ничто, «есть простое равенство с самим собой, совершенная пустота, отсутствие определений и содержания; неразличенность в самом себе».

Бытие и ничто есть одно и то же. Различие между ними содержится не в них самих, а лишь в чем-то третьем, в предполагании. Доказательством различия между ними служит существование становления, которое существует лишь постольку, поскольку они различны.

Гегель утверждает, что ничто, пустота, составляет абсолютный принцип «в восточных системах, в особенности в буддизме».

В. Становление

Бытие и ничто есть одно и то же, но при этом полностью противоположны друг другу. Это противоречие разрешается с помощью их непосредственного исчезания друг в друге. Возникающее движение называется становлением. Гегель утверждает, что философ Гераклит был первым, кто выдвинул понятие «становления».

Пример (для понятия становления). Гегель заимствует у Канта пример про «100 талеров» («Критика чистого разума», 1787), чтобы подчеркнуть, что бытие и ничто в становлении являются одним и тем же, только когда они берутся в их абсолютной чистоте как абстракции. С точки зрения состояния имущества какого-либо человека, вовсе небезразлично, есть у него «100 талеров» или нет. На первый взгляд кажется, что это доказывает противоположность бытия и ничто. Однако бытие или небытие состояния имущества может иметь какой-либо смысл, только если тот человек, у которого они могут быть или не быть, уже есть, то есть бытие или небытие «100 талеров» связано с бытием или небытием этого человека. Следовательно «100 талеров» не могут быть чистым бытием, у которого по определению не может быть какой-либо связи с чем-либо вне его.

Становление принимает форму двух противоположных друг другу направлений: возникновения бытия и прехождения бытия.

Определенное бытие (нечто)

А. Наличное бытие

Переход от становления к наличному бытию

Переход от становления к а) наличному бытию (более точно, к наличному-бытию-самому-по-себе) (и это наличное бытие ещё не является каким-либо нечто, отдельным от своего иного) достигается с помощью снятия. Этот термин — традиционный русский перевод для немецкого слова Aufheben — имеет двоякий смысл: он означает сохранить, удержать и в то же время прекратить, положить конец. Гегель утверждает, что снятие — один из самых важных терминов в философии. Бытие и ничто были полными противоположностями, внутреннее единство которых нуждалось в том, чтобы его выразили, развили, или опосредовали, чем-то третьим: становлением. После того, как с помощью опосредования единство бытия и ничто было достигнуто, их единство становится непосредственным. Противоположность бытия и ничто, все еще остававшаяся в становлении, была «прекращена». С новой точки зрения — с точки зрения непосредственности, становление превращается в наличное бытие, в котором бытие и ничто уже не являются отдельными терминами, но необходимо связанными «моментами», которые наличное бытие сохранило внутри себя. Снятие, таким образом, является завершением логического процесса, но одновременно начинает его с новой точки зрения.

Переход от наличного бытия к нечто

Как моменты наличного бытия, бытие и ничто приобретают новую форму — форму аспектов б) качества. Внутри качества, бытие выходит на первый план, и, как и качество, является реальностью; ничто, или небытие, уходит на задний план и скрывается в фоне бытия, и служит только для того, чтобы отделить какое-либо частное качество от иных, и, делая это, ничто становится отрицанием в наиболее общем виде, то есть качество становится формой отсутствия чего-либо. Качество, таким образом, содержит как то, чем наличное бытие является, так и то, чем оно не является, что с самого начало и делало его (то есть наличное бытие) чем-то определенным.

Пример (для понятия реальности). Гегель сравнивает понятие реальности, введенное при переходе от наличного бытия к нечто (когда реальность есть момент качества, и ее нельзя отделить от отрицания), с более ранним метафизическим понятием реальности, которое содержалось в онтологическом доказательстве бытия Б-га, в особенности в формулировке этого доказательства, данной Лейбницем. В этом доказательстве, Б-г рассматривался как совокупность всех реальностей. Эти реальности рассматривались как некоторые идеальности, и их совокупность давала самое идеальное существо, которое можно вообразить: Б-га. Спекулятивная логика, тем не менее, показывает, что реальность нельзя отделить от ее отрицания, и что любое добавление этих реальностей друг к другу не даст чего-то строго положительного, то есть Б-га, но сохранит в себе, в равной степени, отрицание всех этих реальностей. Простое добавление реальностей друг к другу никаким образом не поменяет принцип, по которому они построены, и совокупность всех реальностей будет ни больше, ни меньше, чем тем, чем каждая из этих реальностей является в отдельности: реальностью (моментом качества) и ее отрицанием.

Несмотря на то, что качество содержит как реальность, так и ее отрицание, внутри качества они все ещё являются отдельными друг от друга, все ещё опосредованы, точно так же, как бытие и ничто были когда-то опосредованы в становлении. Взятые в их единстве, в их непосредственности, как произойдет при ещё одном снятии, они становятся теперь моментами какого-либо в) нечто.

Переход от нечто к иному

Нечто (точнее, когда при возникновении первого нечто, одновременно появляется иное) является первым случаем в «Науке логики», когда происходит «отрицание отрицания». Первое отрицание, отрицание в самом общем виде, есть просто то, чем наличное бытие не является. Гегель называет это «абстрактным отрицанием». Когда это отрицание отрицается, что называется «абсолютным отрицанием», то то, чем наличное бытие является, уже более не зависит от того, чем оно является не для целей определения себя самого, но вместо этого становится действительным частным нечто в своем частном проявлении: бытием-внутри-себя. Отрицание этого (то есть наличного бытия); то, чем оно не является, — теперь «отрезано» от него (то есть от наличного бытия) и становится иным нечто, которое, с точки зрения первого нечто, является г) иным в самом общем виде. В конце, точно так же как становление опосредовало бытие и ничто, изменение теперь опосредует нечто и иного.

Б. Конечное

Переход от бытия-в-себе к бытию-для-иного. Невозможность вещи-в-себе

а) Нечто и иное являются отдельными друг от друга, но каждое из них содержит, внутри себя, как моменты, их прежнее единство, которое у них было в наличном бытии. Эти моменты теперь появляются вновь как бытие-в-себе, то есть как соотношение нечто с собой в противоположность своему соотношению с иным; и бытие-для-иного, то есть как соотношение нечто с иным.

Взгляд Гегеля в этом отношении (на то, что бытие-в-себе превращается в бытие-для-иного) противоположен Кантовскому ноумену, непознаваемой «вещи-в-себе»: бытие-в-себе, изолированное от бытия-для-иного, является ни чем иным, как «лишенной истинности, пустой абстракцией». Если мы спрашиваем, что такое Кантовские вещи-в-себе, то в вопрос необдуманным образом вложена невозможность ответить на него.

Переход от бытия-в-себе и бытия-для-иного к границе

Нечто уже не является каким-либо изолированным нечто, но находится как в позитивном, так и в негативном соотношении с иным. Это соотношение, тем не менее, отражается обратно на это нечто как на какое-либо изолированное нечто, то есть как на бытие-в-себе, и делает это нечто ещё более определенным. Чем нечто является в противоположность своему соотношению с иным, есть его б) определение; чем нечто является в соотношении с иным, есть его свойство.

Пример (для понятия определения и свойства). Для нечто «человек», его определением является мыслящий разум, потому что это то, чем он является в противоположность своему соотношению со своим иным: животным. Однако человек связан с содержащимся в нем животным миллиардом других способов, кроме рационального мышления о нем, и то, как человек реагирует на это внешнее (по отношению к мыслящему разуму) влияние, также показывает, чем человек является. Это есть свойство человека, то есть то, чем человек является в соотношении со своим иным.

Место, в котором нечто перестает быть собой и становится иным, есть граница этого нечто. Эта граница также разделяется иным этого нечто, которое само является каким-либо нечто и отличается от первого нечто только тем, что оно находится по другую сторону границы. Таким образом, именно с помощью их общих границ, нечто и иное опосредованы один с помощью другого, и взаимно определяют друг у друга, их внутренние качества.

Пример (для понятия границы). Место, в котором нечто «точка» перестает быть собой и становится иным «прямой», создает границу «точка» между ними. Однако, нечто «прямая» не есть только то, чем не является ее граница «точка», то есть только наличное бытие; но, в дополнение к этому, сам принцип нечто «прямой» определяется ее границей «точкой»; подобно тому, как принцип плоскости определяется прямой, а принцип тела определяется плоскостью. «Эти границы суть принцип того, что они ограничивают, подобно тому как единица, например как сотая, есть граница, но также и элемент целой сотни».

Переход от нечто к конечному

С точки зрения границы, нечто является каким-либо частным нечто лишь постольку, поскольку оно не является чем-то ещё. Это означает, что его определение, даваемое ему им самим (унаследованное от наличного бытия), является только относительным и полностью зависимым от того, что оно существует, противореча самому себе, своей границе. Следовательно, это нечто является лишь временным, и содержит в себе прекращение своего собственного бытия, и является в) конечным, то есть обреченным рано или поздно прекратить свое бытие. Для конечных вещей, «час их рождения есть час их смерти».

Переход от конечного к пределу и долженствованию

Когда конечное прекращает свое бытие, то граница перестает играть свою опосредующую роль между нечто и иным, то есть отрицается, и забирается обратно в единство с самим собой — бытие-внутри-себя — у нечто, и превращается в предел для этого нечто, то есть в границу, при переступании которой это нечто перестанет существовать. Обратная сторона этого, тем не менее, в том, что граница забирает с собой отрицание себя, когда граница забирается обратно внутрь нечто; и результатом этого отрицания границы является то, что иное начинает находиться внутри нечто и играть роль определения для этого нечто. Готовясь переступить через свой собственный предел, то качество, которое с самого начала определяло нечто, перестает быть противоположным иному; что значит, что оно уже не просто является тем качеством, но должно быть тем качеством. Предел и долженствование являются тождественными друг другу, но при этом противоречащими друг другу, моментами конечного.

Переход от конечного к бесконечному

Снятие происходит ещё раз. Предел и долженствование указывают «вне» этого конечного, одно негативно и другое позитивно. Это «вне», в котором они соединяются, есть бесконечное.

Переводы

На русский язык

На русский язык «Наука логики» была переведена дважды.

Первый перевод был сделан Н. Г. Дебольским в 1916 году по изданию 1841 года. Второе издание перевода было осуществлено в 1929 году.

Второй перевод, сделанный Б. Г. Столпнером, был подготовлен к изданию в 1937 году Институтом философии АН СССР. «Наука логики» составила пятый и шестой тома сочинений Гегеля.

На английский язык

На английский язык «Наука логики» была переведена трижды (в 1929, 1969 и 2010 годах), а также ещё один раз (в 1929 году) был выполнен неполный перевод (содержащий только 3-ю книгу из 3-х). Основным переводом, который в настоящее время используется в англоязычном мире, является перевод 1969 года.

Первый перевод был сделан в 1929 году переводчиками В. Х. Джонстон и Л. Г. Струсерс и издан в Лондоне в издательстве «Джордж Аллен и Анвин».

Ещё один неполный перевод (содержит только 3-ю книгу из 3-х) был сделан в 1929 году переводчиком Генри С. Макран («Логика мира и идеи в философии Гегеля») и издан в Оксфорде в издательстве «Кларендон Пресс».

Второй перевод был сделан в 1969 году переводчиком А. В. Миллер, автор предисловия Дж. Н. Финдлэй, и издан в Лондоне в том же издательстве, где был сделан и издан первый перевод — «Джордж Аллен и Анвин». Этот перевод в настоящее время является основным переводом, который используется в англоязычном мире.

Третий перевод был сделан в 2010 году переводчиком Джордж ди Джиованни, был издан в Кембридже в издательстве «Кембридж Юниверсити Пресс».

Цитируемая литература

• Гегель Георг Вильям Фридрих. [hegel.rhga.ru/filosof/logik/detail.php?ELEMENT_ID=102&ART_NAME=Наука%20логики%20том%201 Наука логики. В 3-х тт. Т.1]. — Москва: Мысль, 1970.
• Мотрошилова Н. В. [iph.ras.ru/elib/2012.html «Наука логики»] // Новая философская энциклопедия / Ин-т философии РАН; Нац. обществ.-науч. фонд; Предс. научно-ред. совета В. С. Стёпин, заместители предс.: А. А. Гусейнов, Г. Ю. Семигин, уч. секр. А. П. Огурцов. — 2-е изд., испр. и допол. — М.: Мысль, 2010. — ISBN 978-5-244-01115-9.
• Carlson David. Commentary on Hegel's Science of Logic. — New York: Palgrave MacMillan, 2007.

Дополнительная литература

• Мотрошилова Н. В. Путь Гегеля к «Науке логики». Формирование принципов системности и историзма. М., 1984. — 352 с.
• Коротких В. И. «Феноменология духа» и проблема структуры системы философии в творчестве Гегеля. — М.: ИНФРА-М, 2011. — 383 с. — ISBN 978-5-16-004921-2
• Коротких В. И. Гегелевская концепция рефлексии как формы диалектико-спекулятивного метода // Вопросы философии, 2013, № 5. — С. 127—140. — ISSN 0042-8744
• Мотрошилова Н. В. [iph.ras.ru/elib/2012.html Наука логики] // Новая философская энциклопедия.
• Труфанов С. Н. [trufanovsn.sama.ru/nauka%20logic.pdf «Наука логики» Гегеля в доступном изложении] Самара: Парус, 1999. 192 с. ISBN 5-7967-0060-X
• Труфанов С. Н. [psylib.org.ua/books/trufa01/index.htm Грамматика разума или система Гегеля в доступном изложении]. Самара: Гегель-фонд, 2003. 624 с. ISBN 5-93279-041-5
• Смирных С. В. [www.smyrnyh.com/?page_id=939 О преподавании философии как науки] // Теоретический журнал Credo New. 2013. № 1. C. 31-45.

См. также

• Феноменология духа
• Энциклопедия философских наук

Ссылки

• Оригинальный текст [www.gutenberg.org/etext/6729 Vol. 1] [www.gutenberg.org/etext/6834 Vol. 2]  (нем.)
• Оригинальный текст [hegel.rhga.ru/filosof/logik/ в 3-х тт.]  (рус.)

Отрывок, характеризующий Наука логики

Но солнце, застилаемое дымом, стояло еще высоко, и впереди, и в особенности налево у Семеновского, кипело что то в дыму, и гул выстрелов, стрельба и канонада не только не ослабевали, но усиливались до отчаянности, как человек, который, надрываясь, кричит из последних сил.


Главное действие Бородинского сражения произошло на пространстве тысячи сажен между Бородиным и флешами Багратиона. (Вне этого пространства с одной стороны была сделана русскими в половине дня демонстрация кавалерией Уварова, с другой стороны, за Утицей, было столкновение Понятовского с Тучковым; но это были два отдельные и слабые действия в сравнении с тем, что происходило в середине поля сражения.) На поле между Бородиным и флешами, у леса, на открытом и видном с обеих сторон протяжении, произошло главное действие сражения, самым простым, бесхитростным образом.
Сражение началось канонадой с обеих сторон из нескольких сотен орудий.
Потом, когда дым застлал все поле, в этом дыму двинулись (со стороны французов) справа две дивизии, Дессе и Компана, на флеши, и слева полки вице короля на Бородино.
От Шевардинского редута, на котором стоял Наполеон, флеши находились на расстоянии версты, а Бородино более чем в двух верстах расстояния по прямой линии, и поэтому Наполеон не мог видеть того, что происходило там, тем более что дым, сливаясь с туманом, скрывал всю местность. Солдаты дивизии Дессе, направленные на флеши, были видны только до тех пор, пока они не спустились под овраг, отделявший их от флеш. Как скоро они спустились в овраг, дым выстрелов орудийных и ружейных на флешах стал так густ, что застлал весь подъем той стороны оврага. Сквозь дым мелькало там что то черное – вероятно, люди, и иногда блеск штыков. Но двигались ли они или стояли, были ли это французы или русские, нельзя было видеть с Шевардинского редута.
Солнце взошло светло и било косыми лучами прямо в лицо Наполеона, смотревшего из под руки на флеши. Дым стлался перед флешами, и то казалось, что дым двигался, то казалось, что войска двигались. Слышны были иногда из за выстрелов крики людей, но нельзя было знать, что они там делали.
Наполеон, стоя на кургане, смотрел в трубу, и в маленький круг трубы он видел дым и людей, иногда своих, иногда русских; но где было то, что он видел, он не знал, когда смотрел опять простым глазом.
Он сошел с кургана и стал взад и вперед ходить перед ним.
Изредка он останавливался, прислушивался к выстрелам и вглядывался в поле сражения.
Не только с того места внизу, где он стоял, не только с кургана, на котором стояли теперь некоторые его генералы, но и с самых флешей, на которых находились теперь вместе и попеременно то русские, то французские, мертвые, раненые и живые, испуганные или обезумевшие солдаты, нельзя было понять того, что делалось на этом месте. В продолжение нескольких часов на этом месте, среди неумолкаемой стрельбы, ружейной и пушечной, то появлялись одни русские, то одни французские, то пехотные, то кавалерийские солдаты; появлялись, падали, стреляли, сталкивались, не зная, что делать друг с другом, кричали и бежали назад.
С поля сражения беспрестанно прискакивали к Наполеону его посланные адъютанты и ординарцы его маршалов с докладами о ходе дела; но все эти доклады были ложны: и потому, что в жару сражения невозможно сказать, что происходит в данную минуту, и потому, что многие адъютапты не доезжали до настоящего места сражения, а передавали то, что они слышали от других; и еще потому, что пока проезжал адъютант те две три версты, которые отделяли его от Наполеона, обстоятельства изменялись и известие, которое он вез, уже становилось неверно. Так от вице короля прискакал адъютант с известием, что Бородино занято и мост на Колоче в руках французов. Адъютант спрашивал у Наполеона, прикажет ли он пореходить войскам? Наполеон приказал выстроиться на той стороне и ждать; но не только в то время как Наполеон отдавал это приказание, но даже когда адъютант только что отъехал от Бородина, мост уже был отбит и сожжен русскими, в той самой схватке, в которой участвовал Пьер в самом начале сраженья.
Прискакавший с флеш с бледным испуганным лицом адъютант донес Наполеону, что атака отбита и что Компан ранен и Даву убит, а между тем флеши были заняты другой частью войск, в то время как адъютанту говорили, что французы были отбиты, и Даву был жив и только слегка контужен. Соображаясь с таковыми необходимо ложными донесениями, Наполеон делал свои распоряжения, которые или уже были исполнены прежде, чем он делал их, или же не могли быть и не были исполняемы.
Маршалы и генералы, находившиеся в более близком расстоянии от поля сражения, но так же, как и Наполеон, не участвовавшие в самом сражении и только изредка заезжавшие под огонь пуль, не спрашиваясь Наполеона, делали свои распоряжения и отдавали свои приказания о том, куда и откуда стрелять, и куда скакать конным, и куда бежать пешим солдатам. Но даже и их распоряжения, точно так же как распоряжения Наполеона, точно так же в самой малой степени и редко приводились в исполнение. Большей частью выходило противное тому, что они приказывали. Солдаты, которым велено было идти вперед, подпав под картечный выстрел, бежали назад; солдаты, которым велено было стоять на месте, вдруг, видя против себя неожиданно показавшихся русских, иногда бежали назад, иногда бросались вперед, и конница скакала без приказания догонять бегущих русских. Так, два полка кавалерии поскакали через Семеновский овраг и только что въехали на гору, повернулись и во весь дух поскакали назад. Так же двигались и пехотные солдаты, иногда забегая совсем не туда, куда им велено было. Все распоряжение о том, куда и когда подвинуть пушки, когда послать пеших солдат – стрелять, когда конных – топтать русских пеших, – все эти распоряжения делали сами ближайшие начальники частей, бывшие в рядах, не спрашиваясь даже Нея, Даву и Мюрата, не только Наполеона. Они не боялись взыскания за неисполнение приказания или за самовольное распоряжение, потому что в сражении дело касается самого дорогого для человека – собственной жизни, и иногда кажется, что спасение заключается в бегстве назад, иногда в бегстве вперед, и сообразно с настроением минуты поступали эти люди, находившиеся в самом пылу сражения. В сущности же, все эти движения вперед и назад не облегчали и не изменяли положения войск. Все их набегания и наскакивания друг на друга почти не производили им вреда, а вред, смерть и увечья наносили ядра и пули, летавшие везде по тому пространству, по которому метались эти люди. Как только эти люди выходили из того пространства, по которому летали ядра и пули, так их тотчас же стоявшие сзади начальники формировали, подчиняли дисциплине и под влиянием этой дисциплины вводили опять в область огня, в которой они опять (под влиянием страха смерти) теряли дисциплину и метались по случайному настроению толпы.


Генералы Наполеона – Даву, Ней и Мюрат, находившиеся в близости этой области огня и даже иногда заезжавшие в нее, несколько раз вводили в эту область огня стройные и огромные массы войск. Но противно тому, что неизменно совершалось во всех прежних сражениях, вместо ожидаемого известия о бегстве неприятеля, стройные массы войск возвращались оттуда расстроенными, испуганными толпами. Они вновь устроивали их, но людей все становилось меньше. В половине дня Мюрат послал к Наполеону своего адъютанта с требованием подкрепления.
Наполеон сидел под курганом и пил пунш, когда к нему прискакал адъютант Мюрата с уверениями, что русские будут разбиты, ежели его величество даст еще дивизию.
– Подкрепления? – сказал Наполеон с строгим удивлением, как бы не понимая его слов и глядя на красивого мальчика адъютанта с длинными завитыми черными волосами (так же, как носил волоса Мюрат). «Подкрепления! – подумал Наполеон. – Какого они просят подкрепления, когда у них в руках половина армии, направленной на слабое, неукрепленное крыло русских!»
– Dites au roi de Naples, – строго сказал Наполеон, – qu'il n'est pas midi et que je ne vois pas encore clair sur mon echiquier. Allez… [Скажите неаполитанскому королю, что теперь еще не полдень и что я еще не ясно вижу на своей шахматной доске. Ступайте…]
Красивый мальчик адъютанта с длинными волосами, не отпуская руки от шляпы, тяжело вздохнув, поскакал опять туда, где убивали людей.
Наполеон встал и, подозвав Коленкура и Бертье, стал разговаривать с ними о делах, не касающихся сражения.
В середине разговора, который начинал занимать Наполеона, глаза Бертье обратились на генерала с свитой, который на потной лошади скакал к кургану. Это был Бельяр. Он, слезши с лошади, быстрыми шагами подошел к императору и смело, громким голосом стал доказывать необходимость подкреплений. Он клялся честью, что русские погибли, ежели император даст еще дивизию.
Наполеон вздернул плечами и, ничего не ответив, продолжал свою прогулку. Бельяр громко и оживленно стал говорить с генералами свиты, окружившими его.
– Вы очень пылки, Бельяр, – сказал Наполеон, опять подходя к подъехавшему генералу. – Легко ошибиться в пылу огня. Поезжайте и посмотрите, и тогда приезжайте ко мне.
Не успел еще Бельяр скрыться из вида, как с другой стороны прискакал новый посланный с поля сражения.
– Eh bien, qu'est ce qu'il y a? [Ну, что еще?] – сказал Наполеон тоном человека, раздраженного беспрестанными помехами.
– Sire, le prince… [Государь, герцог…] – начал адъютант.
– Просит подкрепления? – с гневным жестом проговорил Наполеон. Адъютант утвердительно наклонил голову и стал докладывать; но император отвернулся от него, сделав два шага, остановился, вернулся назад и подозвал Бертье. – Надо дать резервы, – сказал он, слегка разводя руками. – Кого послать туда, как вы думаете? – обратился он к Бертье, к этому oison que j'ai fait aigle [гусенку, которого я сделал орлом], как он впоследствии называл его.
– Государь, послать дивизию Клапареда? – сказал Бертье, помнивший наизусть все дивизии, полки и батальоны.
Наполеон утвердительно кивнул головой.
Адъютант поскакал к дивизии Клапареда. И чрез несколько минут молодая гвардия, стоявшая позади кургана, тронулась с своего места. Наполеон молча смотрел по этому направлению.
– Нет, – обратился он вдруг к Бертье, – я не могу послать Клапареда. Пошлите дивизию Фриана, – сказал он.
Хотя не было никакого преимущества в том, чтобы вместо Клапареда посылать дивизию Фриана, и даже было очевидное неудобство и замедление в том, чтобы остановить теперь Клапареда и посылать Фриана, но приказание было с точностью исполнено. Наполеон не видел того, что он в отношении своих войск играл роль доктора, который мешает своими лекарствами, – роль, которую он так верно понимал и осуждал.
Дивизия Фриана, так же как и другие, скрылась в дыму поля сражения. С разных сторон продолжали прискакивать адъютанты, и все, как бы сговорившись, говорили одно и то же. Все просили подкреплений, все говорили, что русские держатся на своих местах и производят un feu d'enfer [адский огонь], от которого тает французское войско.
Наполеон сидел в задумчивости на складном стуле.
Проголодавшийся с утра m r de Beausset, любивший путешествовать, подошел к императору и осмелился почтительно предложить его величеству позавтракать.
– Я надеюсь, что теперь уже я могу поздравить ваше величество с победой, – сказал он.
Наполеон молча отрицательно покачал головой. Полагая, что отрицание относится к победе, а не к завтраку, m r de Beausset позволил себе игриво почтительно заметить, что нет в мире причин, которые могли бы помешать завтракать, когда можно это сделать.
– Allez vous… [Убирайтесь к…] – вдруг мрачно сказал Наполеон и отвернулся. Блаженная улыбка сожаления, раскаяния и восторга просияла на лице господина Боссе, и он плывущим шагом отошел к другим генералам.
Наполеон испытывал тяжелое чувство, подобное тому, которое испытывает всегда счастливый игрок, безумно кидавший свои деньги, всегда выигрывавший и вдруг, именно тогда, когда он рассчитал все случайности игры, чувствующий, что чем более обдуман его ход, тем вернее он проигрывает.
Войска были те же, генералы те же, те же были приготовления, та же диспозиция, та же proclamation courte et energique [прокламация короткая и энергическая], он сам был тот же, он это знал, он знал, что он был даже гораздо опытнее и искуснее теперь, чем он был прежде, даже враг был тот же, как под Аустерлицем и Фридландом; но страшный размах руки падал волшебно бессильно.
Все те прежние приемы, бывало, неизменно увенчиваемые успехом: и сосредоточение батарей на один пункт, и атака резервов для прорвания линии, и атака кавалерии des hommes de fer [железных людей], – все эти приемы уже были употреблены, и не только не было победы, но со всех сторон приходили одни и те же известия об убитых и раненых генералах, о необходимости подкреплений, о невозможности сбить русских и о расстройстве войск.
Прежде после двух трех распоряжений, двух трех фраз скакали с поздравлениями и веселыми лицами маршалы и адъютанты, объявляя трофеями корпуса пленных, des faisceaux de drapeaux et d'aigles ennemis, [пуки неприятельских орлов и знамен,] и пушки, и обозы, и Мюрат просил только позволения пускать кавалерию для забрания обозов. Так было под Лоди, Маренго, Арколем, Иеной, Аустерлицем, Ваграмом и так далее, и так далее. Теперь же что то странное происходило с его войсками.
Несмотря на известие о взятии флешей, Наполеон видел, что это было не то, совсем не то, что было во всех его прежних сражениях. Он видел, что то же чувство, которое испытывал он, испытывали и все его окружающие люди, опытные в деле сражений. Все лица были печальны, все глаза избегали друг друга. Только один Боссе не мог понимать значения того, что совершалось. Наполеон же после своего долгого опыта войны знал хорошо, что значило в продолжение восьми часов, после всех употрсбленных усилий, невыигранное атакующим сражение. Он знал, что это было почти проигранное сражение и что малейшая случайность могла теперь – на той натянутой точке колебания, на которой стояло сражение, – погубить его и его войска.
Когда он перебирал в воображении всю эту странную русскую кампанию, в которой не было выиграно ни одного сраженья, в которой в два месяца не взято ни знамен, ни пушек, ни корпусов войск, когда глядел на скрытно печальные лица окружающих и слушал донесения о том, что русские всё стоят, – страшное чувство, подобное чувству, испытываемому в сновидениях, охватывало его, и ему приходили в голову все несчастные случайности, могущие погубить его. Русские могли напасть на его левое крыло, могли разорвать его середину, шальное ядро могло убить его самого. Все это было возможно. В прежних сражениях своих он обдумывал только случайности успеха, теперь же бесчисленное количество несчастных случайностей представлялось ему, и он ожидал их всех. Да, это было как во сне, когда человеку представляется наступающий на него злодей, и человек во сне размахнулся и ударил своего злодея с тем страшным усилием, которое, он знает, должно уничтожить его, и чувствует, что рука его, бессильная и мягкая, падает, как тряпка, и ужас неотразимой погибели обхватывает беспомощного человека.
Известие о том, что русские атакуют левый фланг французской армии, возбудило в Наполеоне этот ужас. Он молча сидел под курганом на складном стуле, опустив голову и положив локти на колена. Бертье подошел к нему и предложил проехаться по линии, чтобы убедиться, в каком положении находилось дело.
– Что? Что вы говорите? – сказал Наполеон. – Да, велите подать мне лошадь.
Он сел верхом и поехал к Семеновскому.
В медленно расходившемся пороховом дыме по всему тому пространству, по которому ехал Наполеон, – в лужах крови лежали лошади и люди, поодиночке и кучами. Подобного ужаса, такого количества убитых на таком малом пространстве никогда не видал еще и Наполеон, и никто из его генералов. Гул орудий, не перестававший десять часов сряду и измучивший ухо, придавал особенную значительность зрелищу (как музыка при живых картинах). Наполеон выехал на высоту Семеновского и сквозь дым увидал ряды людей в мундирах цветов, непривычных для его глаз. Это были русские.
Русские плотными рядами стояли позади Семеновского и кургана, и их орудия не переставая гудели и дымили по их линии. Сражения уже не было. Было продолжавшееся убийство, которое ни к чему не могло повести ни русских, ни французов. Наполеон остановил лошадь и впал опять в ту задумчивость, из которой вывел его Бертье; он не мог остановить того дела, которое делалось перед ним и вокруг него и которое считалось руководимым им и зависящим от него, и дело это ему в первый раз, вследствие неуспеха, представлялось ненужным и ужасным.
Один из генералов, подъехавших к Наполеону, позволил себе предложить ему ввести в дело старую гвардию. Ней и Бертье, стоявшие подле Наполеона, переглянулись между собой и презрительно улыбнулись на бессмысленное предложение этого генерала.
Наполеон опустил голову и долго молчал.
– A huit cent lieux de France je ne ferai pas demolir ma garde, [За три тысячи двести верст от Франции я не могу дать разгромить свою гвардию.] – сказал он и, повернув лошадь, поехал назад, к Шевардину.


Кутузов сидел, понурив седую голову и опустившись тяжелым телом, на покрытой ковром лавке, на том самом месте, на котором утром его видел Пьер. Он не делал никаких распоряжении, а только соглашался или не соглашался на то, что предлагали ему.
«Да, да, сделайте это, – отвечал он на различные предложения. – Да, да, съезди, голубчик, посмотри, – обращался он то к тому, то к другому из приближенных; или: – Нет, не надо, лучше подождем», – говорил он. Он выслушивал привозимые ему донесения, отдавал приказания, когда это требовалось подчиненным; но, выслушивая донесения, он, казалось, не интересовался смыслом слов того, что ему говорили, а что то другое в выражении лиц, в тоне речи доносивших интересовало его. Долголетним военным опытом он знал и старческим умом понимал, что руководить сотнями тысяч человек, борющихся с смертью, нельзя одному человеку, и знал, что решают участь сраженья не распоряжения главнокомандующего, не место, на котором стоят войска, не количество пушек и убитых людей, а та неуловимая сила, называемая духом войска, и он следил за этой силой и руководил ею, насколько это было в его власти.
Общее выражение лица Кутузова было сосредоточенное, спокойное внимание и напряжение, едва превозмогавшее усталость слабого и старого тела.
В одиннадцать часов утра ему привезли известие о том, что занятые французами флеши были опять отбиты, но что князь Багратион ранен. Кутузов ахнул и покачал головой.
– Поезжай к князю Петру Ивановичу и подробно узнай, что и как, – сказал он одному из адъютантов и вслед за тем обратился к принцу Виртембергскому, стоявшему позади него:
– Не угодно ли будет вашему высочеству принять командование первой армией.
Вскоре после отъезда принца, так скоро, что он еще не мог доехать до Семеновского, адъютант принца вернулся от него и доложил светлейшему, что принц просит войск.
Кутузов поморщился и послал Дохтурову приказание принять командование первой армией, а принца, без которого, как он сказал, он не может обойтись в эти важные минуты, просил вернуться к себе. Когда привезено было известие о взятии в плен Мюрата и штабные поздравляли Кутузова, он улыбнулся.
– Подождите, господа, – сказал он. – Сражение выиграно, и в пленении Мюрата нет ничего необыкновенного. Но лучше подождать радоваться. – Однако он послал адъютанта проехать по войскам с этим известием.
Когда с левого фланга прискакал Щербинин с донесением о занятии французами флешей и Семеновского, Кутузов, по звукам поля сражения и по лицу Щербинина угадав, что известия были нехорошие, встал, как бы разминая ноги, и, взяв под руку Щербинина, отвел его в сторону.
– Съезди, голубчик, – сказал он Ермолову, – посмотри, нельзя ли что сделать.
Кутузов был в Горках, в центре позиции русского войска. Направленная Наполеоном атака на наш левый фланг была несколько раз отбиваема. В центре французы не подвинулись далее Бородина. С левого фланга кавалерия Уварова заставила бежать французов.
В третьем часу атаки французов прекратились. На всех лицах, приезжавших с поля сражения, и на тех, которые стояли вокруг него, Кутузов читал выражение напряженности, дошедшей до высшей степени. Кутузов был доволен успехом дня сверх ожидания. Но физические силы оставляли старика. Несколько раз голова его низко опускалась, как бы падая, и он задремывал. Ему подали обедать.
Флигель адъютант Вольцоген, тот самый, который, проезжая мимо князя Андрея, говорил, что войну надо im Raum verlegon [перенести в пространство (нем.) ], и которого так ненавидел Багратион, во время обеда подъехал к Кутузову. Вольцоген приехал от Барклая с донесением о ходе дел на левом фланге. Благоразумный Барклай де Толли, видя толпы отбегающих раненых и расстроенные зады армии, взвесив все обстоятельства дела, решил, что сражение было проиграно, и с этим известием прислал к главнокомандующему своего любимца.
Кутузов с трудом жевал жареную курицу и сузившимися, повеселевшими глазами взглянул на Вольцогена.
Вольцоген, небрежно разминая ноги, с полупрезрительной улыбкой на губах, подошел к Кутузову, слегка дотронувшись до козырька рукою.
Вольцоген обращался с светлейшим с некоторой аффектированной небрежностью, имеющей целью показать, что он, как высокообразованный военный, предоставляет русским делать кумира из этого старого, бесполезного человека, а сам знает, с кем он имеет дело. «Der alte Herr (как называли Кутузова в своем кругу немцы) macht sich ganz bequem, [Старый господин покойно устроился (нем.) ] – подумал Вольцоген и, строго взглянув на тарелки, стоявшие перед Кутузовым, начал докладывать старому господину положение дел на левом фланге так, как приказал ему Барклай и как он сам его видел и понял.
– Все пункты нашей позиции в руках неприятеля и отбить нечем, потому что войск нет; они бегут, и нет возможности остановить их, – докладывал он.
Кутузов, остановившись жевать, удивленно, как будто не понимая того, что ему говорили, уставился на Вольцогена. Вольцоген, заметив волнение des alten Herrn, [старого господина (нем.) ] с улыбкой сказал:
– Я не считал себя вправе скрыть от вашей светлости того, что я видел… Войска в полном расстройстве…
– Вы видели? Вы видели?.. – нахмурившись, закричал Кутузов, быстро вставая и наступая на Вольцогена. – Как вы… как вы смеете!.. – делая угрожающие жесты трясущимися руками и захлебываясь, закричал он. – Как смоете вы, милостивый государь, говорить это мне. Вы ничего не знаете. Передайте от меня генералу Барклаю, что его сведения неверны и что настоящий ход сражения известен мне, главнокомандующему, лучше, чем ему.
Вольцоген хотел возразить что то, но Кутузов перебил его.
– Неприятель отбит на левом и поражен на правом фланге. Ежели вы плохо видели, милостивый государь, то не позволяйте себе говорить того, чего вы не знаете. Извольте ехать к генералу Барклаю и передать ему назавтра мое непременное намерение атаковать неприятеля, – строго сказал Кутузов. Все молчали, и слышно было одно тяжелое дыхание запыхавшегося старого генерала. – Отбиты везде, за что я благодарю бога и наше храброе войско. Неприятель побежден, и завтра погоним его из священной земли русской, – сказал Кутузов, крестясь; и вдруг всхлипнул от наступивших слез. Вольцоген, пожав плечами и скривив губы, молча отошел к стороне, удивляясь uber diese Eingenommenheit des alten Herrn. [на это самодурство старого господина. (нем.) ]
– Да, вот он, мой герой, – сказал Кутузов к полному красивому черноволосому генералу, который в это время входил на курган. Это был Раевский, проведший весь день на главном пункте Бородинского поля.
Раевский доносил, что войска твердо стоят на своих местах и что французы не смеют атаковать более. Выслушав его, Кутузов по французски сказал:
– Vous ne pensez donc pas comme lesautres que nous sommes obliges de nous retirer? [Вы, стало быть, не думаете, как другие, что мы должны отступить?]
– Au contraire, votre altesse, dans les affaires indecises c'est loujours le plus opiniatre qui reste victorieux, – отвечал Раевский, – et mon opinion… [Напротив, ваша светлость, в нерешительных делах остается победителем тот, кто упрямее, и мое мнение…]
– Кайсаров! – крикнул Кутузов своего адъютанта. – Садись пиши приказ на завтрашний день. А ты, – обратился он к другому, – поезжай по линии и объяви, что завтра мы атакуем.
Пока шел разговор с Раевским и диктовался приказ, Вольцоген вернулся от Барклая и доложил, что генерал Барклай де Толли желал бы иметь письменное подтверждение того приказа, который отдавал фельдмаршал.
Кутузов, не глядя на Вольцогена, приказал написать этот приказ, который, весьма основательно, для избежания личной ответственности, желал иметь бывший главнокомандующий.
И по неопределимой, таинственной связи, поддерживающей во всей армии одно и то же настроение, называемое духом армии и составляющее главный нерв войны, слова Кутузова, его приказ к сражению на завтрашний день, передались одновременно во все концы войска.
Далеко не самые слова, не самый приказ передавались в последней цепи этой связи. Даже ничего не было похожего в тех рассказах, которые передавали друг другу на разных концах армии, на то, что сказал Кутузов; но смысл его слов сообщился повсюду, потому что то, что сказал Кутузов, вытекало не из хитрых соображений, а из чувства, которое лежало в душе главнокомандующего, так же как и в душе каждого русского человека.
И узнав то, что назавтра мы атакуем неприятеля, из высших сфер армии услыхав подтверждение того, чему они хотели верить, измученные, колеблющиеся люди утешались и ободрялись.


Полк князя Андрея был в резервах, которые до второго часа стояли позади Семеновского в бездействии, под сильным огнем артиллерии. Во втором часу полк, потерявший уже более двухсот человек, был двинут вперед на стоптанное овсяное поле, на тот промежуток между Семеновским и курганной батареей, на котором в этот день были побиты тысячи людей и на который во втором часу дня был направлен усиленно сосредоточенный огонь из нескольких сот неприятельских орудий.