Норкин, Борис Осипович
| Борис Осипович Норкин | |
| Имя при рождении: |
Борис Осипович Норкин |
|---|---|
| Дата рождения: | |
| Место рождения: | |
| Гражданство: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Борис Осипович Норкин (1895—1937) — фигурант Второго Московского процесса, в 1930-е годы — начальник «Кемеровокомбинатстроя». Расстрелян по приговору Военной коллегии Верховного Суда СССР.
Биография
Борис Норкин родился в 1895 году в городе Рогачёв. По национальности еврей. Получил незаконченное высшее образование. В ноябре 1917 года вступил в ВКП(б). Работал в ВЧК, по некоторым данным, «под непосредственным руководством Ф. Э. Дзержинского»[1].
В Кемерово Норкин приехал в 1932 году. Он возглавил «Кемеровокомбинатстрой». На этой должности он неоднократно попадал в сферу внимания органов НКВД. Начиная с 1933 года, на Норкина составлялись конъюнктурные обзоры за подписью лично начальника кемеровского отдела НКВД М. Е. Сердюкова. Согласно этим обзорам, в Кемерово начала 1930-х годов был налицо развал народного хозяйства — выделяемые средства не осваивались, промышленное строительство не велось, в городе свирепствовал голод, доводящий людей вплоть до людоедства[1]. Также Норкину ставилось в вину то, что он не руководствуется в работе «классовым чутьём»:
|
…в свой аппарат набирает людей непроверенных, причем отстаивает своё мнение тем, что всех этих лиц он хорошо знает, а впоследствии оказывается, что они — то собственник, то сын попа[1]… | 
|
Пытаясь предупредить взрыв недовольства и преодолеть голод, Норкин решил начать перерасход неприкосновенных запасов муки. Кемеровское начальство НКВД предлагало отдать Норкина под суд, но к тому времени тот уже курировал крупные стройки кемеровской энергоцентрали и кемеровского коксохимического комбината[1].
Социальное происхождение Норкина делало его неблагонадёжным. Начиная с весны 1935 года ему подыскивали замену. Против него выступали Роберт Эйхе, первый секретарь кемеровского горкома ВКП(б) Бузов, а также ряд чиновников народного комиссариата тяжёлой промышленности. Норкин подвергался критике на хозяйственных собраниях, после чего против него начали выступать его собственные подчинённые, вплоть до его заместителя Дробниса[1].
В 1936 году Норкин с трудом сумел избежать ареста по так называемому «Кемеровскому делу»[1]. Кемеровский партийный деятель Казанин говорил в состоянии алкогольного опьянения о Норкине:
|
|
…Ваш Норкин большая сволочь, он принимал большое участие в Кемеровском деле и вылез. Жид жида всегда вывезет, а виноват он больше всех… |
|
Норкин всячески пытался избежать ареста, выступая даже против собственных подчинённых, подвергнутых арестам по обвинению в шпионаже и диверсионной деятельности. В 1936 году был арестован его заместитель Дробнис, что послужило поводом для критики Норкина в политической близорукости[1].
30 сентября 1936 года Борис Норкин был арестован по обвинению в «организации антисоветского центра и в руководстве вредительской, диверсионной, шпионской и террористической деятельностью». Являлся одним из фигурантов Второго Московского процесса. 30 января 1937 года Норкин был признан виновным и был приговорён к высшей мере наказания — смертной казни через расстрел. Приговор был приведён в исполнение 1 февраля 1937 года. Совместно с другими расстрелянными по этому делу, Норкин был кремирован в Донском крематории и захоронен на Донском кладбище в Москве. 18 июня 1963 года Военная коллегия Верховного Суда СССР вынесла решение о посмертной реабилитации Норкина[2].
Напишите отзыв о статье "Норкин, Борис Осипович"
Примечания
| ||||||||||||
Отрывок, характеризующий Норкин, Борис Осипович
– Впрочем, нынче, вероятно, дела не будет, – сказал Багратион, как бы успокоивая князя Андрея.«Ежели это один из обыкновенных штабных франтиков, посылаемых для получения крестика, то он и в ариергарде получит награду, а ежели хочет со мной быть, пускай… пригодится, коли храбрый офицер», подумал Багратион. Князь Андрей ничего не ответив, попросил позволения князя объехать позицию и узнать расположение войск с тем, чтобы в случае поручения знать, куда ехать. Дежурный офицер отряда, мужчина красивый, щеголевато одетый и с алмазным перстнем на указательном пальце, дурно, но охотно говоривший по французски, вызвался проводить князя Андрея.
Со всех сторон виднелись мокрые, с грустными лицами офицеры, чего то как будто искавшие, и солдаты, тащившие из деревни двери, лавки и заборы.
– Вот не можем, князь, избавиться от этого народа, – сказал штаб офицер, указывая на этих людей. – Распускают командиры. А вот здесь, – он указал на раскинутую палатку маркитанта, – собьются и сидят. Нынче утром всех выгнал: посмотрите, опять полна. Надо подъехать, князь, пугнуть их. Одна минута.
– Заедемте, и я возьму у него сыру и булку, – сказал князь Андрей, который не успел еще поесть.
– Что ж вы не сказали, князь? Я бы предложил своего хлеба соли.
Они сошли с лошадей и вошли под палатку маркитанта. Несколько человек офицеров с раскрасневшимися и истомленными лицами сидели за столами, пили и ели.
– Ну, что ж это, господа, – сказал штаб офицер тоном упрека, как человек, уже несколько раз повторявший одно и то же. – Ведь нельзя же отлучаться так. Князь приказал, чтобы никого не было. Ну, вот вы, г. штабс капитан, – обратился он к маленькому, грязному, худому артиллерийскому офицеру, который без сапог (он отдал их сушить маркитанту), в одних чулках, встал перед вошедшими, улыбаясь не совсем естественно.
– Ну, как вам, капитан Тушин, не стыдно? – продолжал штаб офицер, – вам бы, кажется, как артиллеристу надо пример показывать, а вы без сапог. Забьют тревогу, а вы без сапог очень хороши будете. (Штаб офицер улыбнулся.) Извольте отправляться к своим местам, господа, все, все, – прибавил он начальнически.
Князь Андрей невольно улыбнулся, взглянув на штабс капитана Тушина. Молча и улыбаясь, Тушин, переступая с босой ноги на ногу, вопросительно глядел большими, умными и добрыми глазами то на князя Андрея, то на штаб офицера.
– Солдаты говорят: разумшись ловчее, – сказал капитан Тушин, улыбаясь и робея, видимо, желая из своего неловкого положения перейти в шутливый тон.
Но еще он не договорил, как почувствовал, что шутка его не принята и не вышла. Он смутился.
– Извольте отправляться, – сказал штаб офицер, стараясь удержать серьезность.
Князь Андрей еще раз взглянул на фигурку артиллериста. В ней было что то особенное, совершенно не военное, несколько комическое, но чрезвычайно привлекательное.
Штаб офицер и князь Андрей сели на лошадей и поехали дальше.
Выехав за деревню, беспрестанно обгоняя и встречая идущих солдат, офицеров разных команд, они увидали налево краснеющие свежею, вновь вскопанною глиною строящиеся укрепления. Несколько баталионов солдат в одних рубахах, несмотря на холодный ветер, как белые муравьи, копошились на этих укреплениях; из за вала невидимо кем беспрестанно выкидывались лопаты красной глины. Они подъехали к укреплению, осмотрели его и поехали дальше. За самым укреплением наткнулись они на несколько десятков солдат, беспрестанно переменяющихся, сбегающих с укрепления. Они должны были зажать нос и тронуть лошадей рысью, чтобы выехать из этой отравленной атмосферы.
– Voila l'agrement des camps, monsieur le prince, [Вот удовольствие лагеря, князь,] – сказал дежурный штаб офицер.
Они выехали на противоположную гору. С этой горы уже видны были французы. Князь Андрей остановился и начал рассматривать.
– Вот тут наша батарея стоит, – сказал штаб офицер, указывая на самый высокий пункт, – того самого чудака, что без сапог сидел; оттуда всё видно: поедемте, князь.
– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
