Одоевский, Яков Никитич

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Яков Никитич Одоевский
Дата смерти:

1697(1697)

Отец:

Одоевский Никита Иванович

Мать:

Шереметева Евдокия Фёдоровна

Супруг:

Анна Михайловна

Дети:

Анна и Домна

К:Википедия:Статьи без изображений (тип: не указан)

Князь Я́ков Ники́тич Одо́евский (ум. 9.VIII.1697) — крупный русский военный и государственный деятель, стольник, воевода и боярин, сын боярина князя Никиты Ивановича Одоевского (16051689) и Евдокии Фёдоровны Шереметевой (ум. 1671).



Биография

Яков Никитич Одоевский впервые упоминается в разрядных книгах в октябре 1653 года в чине комнатного стольника. В 1654 году сопровождал царя Алексея Михайловича в первом походе на Великое княжество Литовское. После возвращения в Москву Яков Одоевский служил при царском дворе и получил в награду кубок и придачу к окладу. В мае 1655 году участвовал в новом царском походе на Литву. 13 июля князь Яков Одоевский был отправлен из Полоцка на мирный русско-литовский съезд в Вильно. Находился в свите своего отца, боярина князя Никиты Ивановича Одоевского, назначенного великим полномочным послом. Осенью после возвращения в Москву Яков Одоевский продолжил придворную службу, часто бывал рындой при приёмах иностранных послов и во время поездок царя по монастырям часто «смотрел в столы» во время царских обедов.

В 1663 году, 16 августа, князь Яков Никитич Одоевский получил боярство и 27 августа был назначен воеводой в Астрахань, где пробыл три года. В 1666 году вернулся в Москву и продолжил службу при царском дворе. В 1670 году боярин Яков Одоевский был назначен судьей в Приказ Казанского Дворца.

В 1672 году во время народного восстания под предводительством Степана Разина Яков Никитич Одоевский был вторично назначен первым воеводой в Астрахань. Его «товарищами» (заместителями) были стольник Иван Михайлович Коркориднов и стряпчий Василий Лаврентьевич Пушечников. Царь Алексей Михайлович получил Якову Одоевскому провести следствие над лидерами повстанцев. Яков Одоевский приказал арестовать Фёдора Шелудяка, Алешку Грузинского, Колокольникова, Красулина и многих других лидеров, одни из которых были казнены, а другие отправлены на службу в другие города.

В 1673 году астараханский воевода Яков Никитич Одоевский вёл переговоры с калмыцкими тайшами и ногайскими мурзами, уговаривая их предпринять совместный с донскими и запорожскими казаками поход на крымские и турецкие владения.

За время своего воеводства в Астрахани Яков Одоевский устроил в городе новый гостиный двор на месте старого, сожженного разинцами, и наладил торговые отношения с армянскими и персидскими купцами.

В 1676 году боярин Яков Никитич Одоевский находился в Москве, где описывал казну и имущество покойного царя Алексея Михайловича. В 1677 году был назначен новым царем Фёдором Алекссевичем судьей в Сыскной приказ, во время отсутствия царя часто назначался правителем в столице. В 1682 году был вторично назначен судьей в Приказ Казанского дворца.

В 1682 году после смерти царя Фёдора Алексеевича князь Яков Никитич Одоевский сохранил своё влияние при царском дворе и постепенно стал замещать своего стареющего отца Никиту Ивановича Одоевского.

Осенью 1684 года Яков Никитич Одоевский был отправлен на съезд с польско-литовскими комиссарами в Андрусово на Смоленщине, где вел переговоры о заключении вечного мира между Русским царством и Речью Посполитой.

В 1686 году боярин Яков Никитич Одоевский был назначен первым судьей в Аптекарский приказ, а в 1690 году — в Пушкарский приказ.

В августе 1697 года боярин князь Яков Никитич Одоевский скончался. Был похоронен в церкви Кирилла Белозерского в Кремле, могила утрачена.

Семья

Яков Никитич Одоевский был женат на Анне Михайловне (предположительно последней княжне Пронской), от брака с которой имел дочерей:

Напишите отзыв о статье "Одоевский, Яков Никитич"

Ссылки

Отрывок, характеризующий Одоевский, Яков Никитич

В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.