Ольсхаузен, Теодор

Теодор Ольсхаузен

Теодор Ольсхаузен (16 июня 1802, Глюкштадт — 31 марта 1869, Гамбург) — германский шлезвиг-гольштейнский политик и публицист.

Отец — Detlev Olshausen, старшие братья Герман и Юстус Ольсхаузены.

Начальное образование получил в школе родного города, среднее — в гимназии в Ойтине. Поступил в Кильский университет изучать юриспруденцию, но провёл там только зимний семестр 1820/1821 года, продолжив в зимнем семестре 1821/1822 года обучение в университете Йены. Состоял членом незаконной молодёжной организации и по возвращении в 1823 году в Киль подвергся полицейскому преследованию; оказавшись в розыске, в 1824 году бежал в Швейцарию, затем через Амстердам выехал в Париж. С 1825 по 1827 год проживал под вымышленным именем в Базеле, где зарабатывал на жизнь репетиторством; в 1827 году ненадолго вернулся в Париж, в 1827—1829 годах работал редактором газеты в Аугсбурге; в 1828 году через посредничество брата смог приехать в Киль, где советом университета стал рассматриваться вопрос о его прощении и восстановлении в университете. В апреле 1829 года ему было позволено завершить своё образование, осенью 1829 года он получил учёную степень, сдав квалификационный экзамен в Глюкштадте. С 1829 по 1839 год работал в родном городе адвокатом, с 1839 по 1843 год был клерком суда низшей инстанции. Одновременно с 1830 по 1848 год был редактором шлезвиг-гольштейнской газеты «Kieler Correspondenzblatt», в которой печатал либерально-патриотические статьи, в том числе выступал сторонником независимости Шлезвиг-Гольштейна от Дании.

С 1844 по 1848 год был членом правления железной дороги Альтона-Киль. 1 сентября 1846 года был арестован за участие в незаконном народном собрании, но в середине октября выпущен. В 1847 году стал депутатом парламента Гольштейна от Киля. Во время Мартовской революции был депутатом парламента Шлезвиг-Гольштейна и членом делегации восставших к датскому королю Фредерику VII в Копенгаген, которая должна была передать монарху требования революционеров (Шлезвиг-Гольштейн в то время входил в состав Дании). После возвращения 28 марта 1848 года вошёл в состав временного правительства Шлезвиг-Гольштейна, сформированного 23 марта в Киле; был одним из наиболее активных его членов. 16 августа в знак протеста против подписанного и затем ратифицированного 26 августа в Мальмё договора подал в отставку из правительства (была принята 19 августа) и попытался поднять вопрос в парламенте Франкфурта о незаконности ратификации этого договора, но безуспешно. На некоторое время вернулся к частной жизни, но уже 11 сентября 1848 года на дополнительных выборах был избран в ландтаг Шлезвиг-Гольштейна, был редактором леворадикальных изданий «Schleswig-Holsteinischen Zeitung» и затем «Norddeutschen Freien Presse». Приветствовал вступление в Шлезвиг-Гольштейн прусских войск. После роспуска собрания 11 января 1851 года выступил против вмешательства Германского союза и отправился в Гамбург, затем находился в эмиграции в США, где в 1856—1860 годах жил в Давенпорте, а в 1860—1865 годах в Сент-Луисе, где являлся редактором и совладельцем немецкоязычной газеты «Der Demokrat». В 1865 году переехал в Цюрих, в 1868 году вернулся в Гамбург, где умер год спустя.

Его «Geographisch-statistische Beschreibung der Vereinigten Staaten» (Киль, 1853—1855) осталась незаконченной. Написал также «Das Mississippithal» (1853—1854, 2 тома) и «Geschichte der Mormonen» (Гёттинген, 1856).

Источники

• Ольсгаузен, Теодор // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Ссылки

• [de.wikisource.org/wiki/ADB:Olshausen,_Theodor Статья] в ADB  (нем.)
• [runeberg.org/nfbt/0351.html Статья] в Nordisk Familjebok  (швед.)

Отрывок, характеризующий Ольсхаузен, Теодор

– Ma foi, [Ей Богу,] – сказал он, – завтра всё увидим на поле сражения.
Вейротер усмехнулся опять тою улыбкой, которая говорила, что ему смешно и странно встречать возражения от русских генералов и доказывать то, в чем не только он сам слишком хорошо был уверен, но в чем уверены были им государи императоры.
– Неприятель потушил огни, и слышен непрерывный шум в его лагере, – сказал он. – Что это значит? – Или он удаляется, чего одного мы должны бояться, или он переменяет позицию (он усмехнулся). Но даже ежели бы он и занял позицию в Тюрасе, он только избавляет нас от больших хлопот, и распоряжения все, до малейших подробностей, остаются те же.
– Каким же образом?.. – сказал князь Андрей, уже давно выжидавший случая выразить свои сомнения.
Кутузов проснулся, тяжело откашлялся и оглянул генералов.
– Господа, диспозиция на завтра, даже на нынче (потому что уже первый час), не может быть изменена, – сказал он. – Вы ее слышали, и все мы исполним наш долг. А перед сражением нет ничего важнее… (он помолчал) как выспаться хорошенько.
Он сделал вид, что привстает. Генералы откланялись и удалились. Было уже за полночь. Князь Андрей вышел.

Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»