Операция «Тигр 94»
| Операция Тигр 94 | |||
| Основной конфликт: Боснийская война, Война в Хорватии | |||
 | |||
| Дата |
2 июня – 21 августа 1994. | ||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Итог |
Победа боснийских мусульман. | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Операция «Тигр 94» или «Тигр-Свобода-94» — военная операция 1994 года, в ходе которой Пятый корпус Армии Боснии и Герцеговины под командованием Атифа Дудаковича ввёл в заблуждение вооружённые силы непризнанной Автономной области Западная Босния и нанёс им мощное поражение. В результате операции территория автономии подверглась непродолжительной оккупации, а её глава Фикрет Абдич бежал в Республику Сербская Краина, также как и большинство мирного населения АОЗБ. Фикрет Абдич был позднее обвинен в преступлениях против мирного боснийского населения и приговорён к 20 годам заключения.
Содержание
Предыстория
В начале 1990-х годов образовался мусульманский анклав удерживаемого силами боснийского правительства под руководством Атифа Дудуковича. Анклаву повезло, что даже имея часть хорватского населения на юго-западе, удалось избежать междоусобной борьбы между некогда союзными силами Хорватского Совета Обороны и правительственных сил Боснии, что было бичом для центральной Боснии.
Кроме того, мусульманская автономия на западе Боснии представляла собой очень важную линию обороны Республики Сербская Краина и Республики Сербской. Для ликвидации автономии боснийские мусульмане в начале 1994 года предприняли наступление против сил Народной Обороны Западной Боснии. К июню они уже окружили с трёх сторон Печиград — небольшой, но значимый городок на пути к столице АОЗБ, Великой Кладуши. Однако 4-я бригада Народной Обороны сумела блокировать дальнейшее продвижение врага. В это время Атиф Дудакович разработал план по отвлечению сил автономистов на севере, чтобы иметь возможность перерезать подходы к городу с единственной свободной стороны.
Ход операции
7 июля боснийские и западные СМИ сообщили о захвате террористами французских миротворцев на их базе в Бихаче. В сообщении говорилось, что «голубым каскам» блокировали выход в город ради их же безопасности. Позднее в этот же день новостное агентство АОЗБ сообщило о начавшемся мятеже в рядах Пятого корпуса Армии Боснии и Герцеговины: якобы солдаты противника не желают воевать против братьев-единоверцев.
9 июля блокированные миротворцы передали, что слышат в районе Бихача интенсивную перестрелку и взрывы, однако не могут разведать обстановку. Чтобы помочь восставшим, подразделения Народной Обороны попытались перейти в наступление на линии Кривая-Чаичи. Войска Республики Сербская Краина оказали им артиллерийскую поддержку, также они отправили им в помощь грузовик с оружием при сопровождении офицеров контрразведки.
10 июля командующий Пятым корпусом Атиф Дудакович неожиданно заявил, что весь «мятеж» представлял собой тщательно спланированную операцию, призванную ввести противника в заблуждение. На самом деле, французы были блокированы с целью избежать выявления обмана раньше времени. А стрельба и взрывы велись по воображаемому противнику в районе села Изачич, в 10 км к северу от Бихача, солдатами 7-й бригады Пятого корпуса. Они якобы откололись от командования и, выйдя на связь с автономистами, запросили у них поддержку. Для большей реалистичности они сжигали автомобильные шины, создавая обстановку сильного боестолкновения.
В результате прибывший к «мятежникам» грузовик, в котором содержалось 3000 единиц стрелкового оружия и 200 000 патронов, а также гранаты, мины и иное оружие, был захвачен Пятым корпусом. Сопровождавшие его офицеры были убиты или взяты в плен (лишь одному удалось бежать). Помимо этого, по итогам операции были выявлены реальные сторонники Фикрета Абдича в рядах Армии Боснии и Герцеговины, которых немедленно арестовали.[1]
Последствия
Успешная операция стала большой моральной победой мусульман. В начале августа Пятый корпус вновь приступил к штурму Печиграда и ворвался в город 4-го числа. Командный бункер автономистов был уничтожен, погибли все военачальники, включая командира 4-й бригады Невзада Дьерича. После его гибели в плен сдались около 800 солдат.
Вслед за падением Печиграда рухнула вся линия обороны автономистов, разваливалась и армия АОЗБ. К середине августа в составе Народной обороны остались две неполные бригады, отступившие к Великой Кладуши. В этих условиях Абдич предложил мусульманам перемирие, но те настаивали только на безоговорочной капитуляции. 21 августа, когда мусульмане вошли в Велику Кладушу, город был пуст, так как все жители с остатками армии и главой автономии ушли на территорию Республики Сербская Краина.[1]
На слушаниях по делу Милошевича 12 января 2005 года французский военный врач Патрик Баррио заявил, что в результате нападения Пятого корпуса на Велику Кладушу летом 1994 года в Республику Сербская Краина бежало до 40 000 мусульман:
Эти 40 000 мусульман были изгнаны в краинские области, и они были приняты в двух лагерях, которые я лично посетил вместе с сотрудниками УВКБ ООН. Бертран Дюпаскьер был ответственным должностным лицом в тот момент. Люди были размещены в лагерях Батнога и Туран, где о них заботилось с большой гуманностью местное население Краины. Местные жители кормили их, а также организовывали медицинский уход за ранеными и больными, в случае необходимости оказывали помощь женщинам. Им была оказана помощь без какой-либо дискриминации.[2]
В декабре 1994 года в ходе Операции «Паук» Фикрету Абдичу удалось восстановить автономию, которая просуществовала ещё около полугода.
Напишите отзыв о статье "Операция «Тигр 94»"
Примечания
Видео
- [www.youtube.com/watch?v=iaJ8OumqwXI Operacija Tigar 94] (на сербскохорватском языке)
Отрывок, характеризующий Операция «Тигр 94»
Лаврушка (поняв, что это делалось, чтобы озадачить его, и что Наполеон думает, что он испугается), чтобы угодить новым господам, тотчас же притворился изумленным, ошеломленным, выпучил глаза и сделал такое же лицо, которое ему привычно было, когда его водили сечь. «A peine l'interprete de Napoleon, – говорит Тьер, – avait il parle, que le Cosaque, saisi d'une sorte d'ebahissement, no profera plus une parole et marcha les yeux constamment attaches sur ce conquerant, dont le nom avait penetre jusqu'a lui, a travers les steppes de l'Orient. Toute sa loquacite s'etait subitement arretee, pour faire place a un sentiment d'admiration naive et silencieuse. Napoleon, apres l'avoir recompense, lui fit donner la liberte, comme a un oiseau qu'on rend aux champs qui l'ont vu naitre». [Едва переводчик Наполеона сказал это казаку, как казак, охваченный каким то остолбенением, не произнес более ни одного слова и продолжал ехать, не спуская глаз с завоевателя, имя которого достигло до него через восточные степи. Вся его разговорчивость вдруг прекратилась и заменилась наивным и молчаливым чувством восторга. Наполеон, наградив казака, приказал дать ему свободу, как птице, которую возвращают ее родным полям.]Наполеон поехал дальше, мечтая о той Moscou, которая так занимала его воображение, a l'oiseau qu'on rendit aux champs qui l'on vu naitre [птица, возвращенная родным полям] поскакал на аванпосты, придумывая вперед все то, чего не было и что он будет рассказывать у своих. Того же, что действительно с ним было, он не хотел рассказывать именно потому, что это казалось ему недостойным рассказа. Он выехал к казакам, расспросил, где был полк, состоявший в отряде Платова, и к вечеру же нашел своего барина Николая Ростова, стоявшего в Янкове и только что севшего верхом, чтобы с Ильиным сделать прогулку по окрестным деревням. Он дал другую лошадь Лаврушке и взял его с собой.
Княжна Марья не была в Москве и вне опасности, как думал князь Андрей.
После возвращения Алпатыча из Смоленска старый князь как бы вдруг опомнился от сна. Он велел собрать из деревень ополченцев, вооружить их и написал главнокомандующему письмо, в котором извещал его о принятом им намерении оставаться в Лысых Горах до последней крайности, защищаться, предоставляя на его усмотрение принять или не принять меры для защиты Лысых Гор, в которых будет взят в плен или убит один из старейших русских генералов, и объявил домашним, что он остается в Лысых Горах.
Но, оставаясь сам в Лысых Горах, князь распорядился об отправке княжны и Десаля с маленьким князем в Богучарово и оттуда в Москву. Княжна Марья, испуганная лихорадочной, бессонной деятельностью отца, заменившей его прежнюю опущенность, не могла решиться оставить его одного и в первый раз в жизни позволила себе не повиноваться ему. Она отказалась ехать, и на нее обрушилась страшная гроза гнева князя. Он напомнил ей все, в чем он был несправедлив против нее. Стараясь обвинить ее, он сказал ей, что она измучила его, что она поссорила его с сыном, имела против него гадкие подозрения, что она задачей своей жизни поставила отравлять его жизнь, и выгнал ее из своего кабинета, сказав ей, что, ежели она не уедет, ему все равно. Он сказал, что знать не хочет о ее существовании, но вперед предупреждает ее, чтобы она не смела попадаться ему на глаза. То, что он, вопреки опасений княжны Марьи, не велел насильно увезти ее, а только не приказал ей показываться на глаза, обрадовало княжну Марью. Она знала, что это доказывало то, что в самой тайне души своей он был рад, что она оставалась дома и не уехала.
На другой день после отъезда Николушки старый князь утром оделся в полный мундир и собрался ехать главнокомандующему. Коляска уже была подана. Княжна Марья видела, как он, в мундире и всех орденах, вышел из дома и пошел в сад сделать смотр вооруженным мужикам и дворовым. Княжна Марья свдела у окна, прислушивалась к его голосу, раздававшемуся из сада. Вдруг из аллеи выбежало несколько людей с испуганными лицами.
Княжна Марья выбежала на крыльцо, на цветочную дорожку и в аллею. Навстречу ей подвигалась большая толпа ополченцев и дворовых, и в середине этой толпы несколько людей под руки волокли маленького старичка в мундире и орденах. Княжна Марья подбежала к нему и, в игре мелкими кругами падавшего света, сквозь тень липовой аллеи, не могла дать себе отчета в том, какая перемена произошла в его лице. Одно, что она увидала, было то, что прежнее строгое и решительное выражение его лица заменилось выражением робости и покорности. Увидав дочь, он зашевелил бессильными губами и захрипел. Нельзя было понять, чего он хотел. Его подняли на руки, отнесли в кабинет и положили на тот диван, которого он так боялся последнее время.
Привезенный доктор в ту же ночь пустил кровь и объявил, что у князя удар правой стороны.
В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
