Паскаль, Пётр Карлович

Пётр Карлович Паскаль
Pierre Pascal
Дата рождения:	22 июля 1890(1890-07-22)
Место рождения:	Иссуар, Франция
Дата смерти:	1 июля 1983(1983-07-01) (92 года)
Место смерти:	Париж, Франция
Страна:	Франция Франция
Научная сфера:
Известен как:	филолог,
Награды и премии:

Пётр (Пьер) Карлович Паскаль (фр. Pierre Pascal; 22 июля 1890, Иссуар — 1 июля 1983, Париж, Франция) — французский филолог-славист, преподаватель, переводчик. Создатель школы славистов-русистов во Франции.

Биография

Родился в семье профессора греческого и латинского языков Карла Паскаля. Во время учёбы в парижском лицее Пьер открыл для себя русский язык и когда курс языка в лицее был упразднен он продолжил занятия русским языком с помощью пожилой революционерки-эмигрантки Вяльцевой. Хорошее знание русского языка помогло ему поступить в престижное учебное заведение — «Эколь Нормаль Сюперьер». Впервые он побывал в России в 1911 году, — в это время он готовил кандидатское сочинение «Жозеф де Местр и Россия».

Участвовал в мировой войне на франко-турецком фронте. После двух ранений на фронте 1916 году он был послан во Французскую военную миссию в России — при могилевской Ставке, затем стал работать в шифровальном бюро французского посольства. На почве любви к русскому крестьянству, ученик лазариста аббата Фернана Порталя, увидел в октябрьской революции 1917 года путь к осуществлению религиозных обетований и чаяний народа. При отзыве военной миссии он отказался вернуться на родину и остался в России вплоть до 1933 года. Вступил в большевистскую партию. Любопытный портрет Паскаля этого периода оставил нам Писатель Евгений Лундберг писал о нём:

Паскаль, француз, дипломат, приват-доцент Лионского университета… Говорит по-русски, превосходно знает русскую литературу, наивно-печален, как это бывает у хороших французов. Был членом французской военной миссии. Теперь большевик, хотя и правоверный католик. У Паскаля — страсть к централизации, создаваемой на почве духовных отличий. Во главе — орден, каста, церковь. Паскаль находит эти черты в новой российской государственности, говорит о «католическом начале» в советской власти

— Лундберг Е. Записки писателя. — Берлин, 1922. — С. 184—185.

Работал в Институте Маркса и Энгельса. Увлёкся старообрядческим протопопом Аввакумом, которого в то время представляли как исторического предшественника большевиков. Паскаль не только досконально изучил доступные ему письменные источники по расколу, но и объездил «по следам Аввакума» раскольнические скиты Заволжья. Разочаровавшись в НЭПе, осознав крах большевистской утопии, увидев репрессии новой власти, исключение из партии и изгнание с поста директора института Д. Б. Рязанова-Гольдендаха, он пересмотрел своё отношение к большевизму.

После того как Паскаль, как в 1934 году, вернулся во Францию, он начал преподавать русский язык и литературу в Лилльском университете (1936—1937); затем — в Школе восточных языков в Париже (1937—1950). В 1939 на славянском отделении в Сорбонне защитил докторскую диссертацию о протопопе Аввакуме: "Awakum et les d’ebuts du «raskol» («Архиепископ Аввакум и начало раскола») и стал заведовать кафедрой русского языка. Выступал с докладами в Религиозно-философской академии, в Обществе друзей русской книги и др.

В 1950—1960 годах преподавал на славянском факультете Парижского университета.

П. Паскаль — член Совета Сорбонны по защите докторских диссертаций, почётный профессор Сорбонны. Входил в аттестационные комиссии в Русской гимназии в Париже, в Русском высшем техническом институте.

С 1964 года П. Паскаль — член Комитета в защиту гонимой русской церкви.

Награждён орденом Почётного легиона.

П. Паскаль — автор ряда трудов по истории русской церкви, о пугачёвском бунте; переводчик на французский язык произведений Л. Н. Толстого, В. Г. Короленко, А. Н. Островского, Ф. М. Достоевского. В 1975 году, в Женеве был напечатан «Mon journal de Russie» («Мой русский дневник. Во французской военной миссии в 1916—1918 гг.»).

Умер в Париже; похоронен на кладбище в Нёйи-сюр-Сен.

Литература

• Русакова В. А., Ржеуцкий В. С. Пьер Паскаль: христианин или большевик // Российская интеллигенция на историческом переломе (первая треть XX века): Тез. докл. и сообщ. науч. конф. 19-20 марта 1996 г. — СПб., 1996. — С. 233—239.

Ссылки

• [www.dommuseum.ru/index.php?m=dist&pid=9245 Биографическая справка]
• Розанов Ю. В. [www.booksite.ru/fulltext/fra/nts/uzs/kaya/1.htm Пьер Паскаль об истории и культуре России]
• Данилова О. С. [annuaire-fr.narod.ru/statji/FE2011/Danilova2011.pdf Пьер Паскаль в историографии: обзор российских и французских исследований]

Отрывок, характеризующий Паскаль, Пётр Карлович

Он походил по комнате и заглянул в памятную записку.
– Потом губернатору лично письмо отдать о записи.
Потом были нужны задвижки к дверям новой постройки, непременно такого фасона, которые выдумал сам князь. Потом ящик переплетный надо было заказать для укладки завещания.
Отдача приказаний Алпатычу продолжалась более двух часов. Князь все не отпускал его. Он сел, задумался и, закрыв глаза, задремал. Алпатыч пошевелился.
– Ну, ступай, ступай; ежели что нужно, я пришлю.
Алпатыч вышел. Князь подошел опять к бюро, заглянув в него, потрогал рукою свои бумаги, опять запер и сел к столу писать письмо губернатору.
Уже было поздно, когда он встал, запечатав письмо. Ему хотелось спать, но он знал, что не заснет и что самые дурные мысли приходят ему в постели. Он кликнул Тихона и пошел с ним по комнатам, чтобы сказать ему, где стлать постель на нынешнюю ночь. Он ходил, примеривая каждый уголок.
Везде ему казалось нехорошо, но хуже всего был привычный диван в кабинете. Диван этот был страшен ему, вероятно по тяжелым мыслям, которые он передумал, лежа на нем. Нигде не было хорошо, но все таки лучше всех был уголок в диванной за фортепиано: он никогда еще не спал тут.
Тихон принес с официантом постель и стал уставлять.
– Не так, не так! – закричал князь и сам подвинул на четверть подальше от угла, и потом опять поближе.
«Ну, наконец все переделал, теперь отдохну», – подумал князь и предоставил Тихону раздевать себя.
Досадливо морщась от усилий, которые нужно было делать, чтобы снять кафтан и панталоны, князь разделся, тяжело опустился на кровать и как будто задумался, презрительно глядя на свои желтые, иссохшие ноги. Он не задумался, а он медлил перед предстоявшим ему трудом поднять эти ноги и передвинуться на кровати. «Ох, как тяжело! Ох, хоть бы поскорее, поскорее кончились эти труды, и вы бы отпустили меня! – думал он. Он сделал, поджав губы, в двадцатый раз это усилие и лег. Но едва он лег, как вдруг вся постель равномерно заходила под ним вперед и назад, как будто тяжело дыша и толкаясь. Это бывало с ним почти каждую ночь. Он открыл закрывшиеся было глаза.
– Нет спокоя, проклятые! – проворчал он с гневом на кого то. «Да, да, еще что то важное было, очень что то важное я приберег себе на ночь в постели. Задвижки? Нет, про это сказал. Нет, что то такое, что то в гостиной было. Княжна Марья что то врала. Десаль что то – дурак этот – говорил. В кармане что то – не вспомню».
– Тишка! Об чем за обедом говорили?
– Об князе, Михайле…
– Молчи, молчи. – Князь захлопал рукой по столу. – Да! Знаю, письмо князя Андрея. Княжна Марья читала. Десаль что то про Витебск говорил. Теперь прочту.
Он велел достать письмо из кармана и придвинуть к кровати столик с лимонадом и витушкой – восковой свечкой и, надев очки, стал читать. Тут только в тишине ночи, при слабом свете из под зеленого колпака, он, прочтя письмо, в первый раз на мгновение понял его значение.
«Французы в Витебске, через четыре перехода они могут быть у Смоленска; может, они уже там».
– Тишка! – Тихон вскочил. – Нет, не надо, не надо! – прокричал он.
Он спрятал письмо под подсвечник и закрыл глаза. И ему представился Дунай, светлый полдень, камыши, русский лагерь, и он входит, он, молодой генерал, без одной морщины на лице, бодрый, веселый, румяный, в расписной шатер Потемкина, и жгучее чувство зависти к любимцу, столь же сильное, как и тогда, волнует его. И он вспоминает все те слова, которые сказаны были тогда при первом Свидании с Потемкиным. И ему представляется с желтизною в жирном лице невысокая, толстая женщина – матушка императрица, ее улыбки, слова, когда она в первый раз, обласкав, приняла его, и вспоминается ее же лицо на катафалке и то столкновение с Зубовым, которое было тогда при ее гробе за право подходить к ее руке.
«Ах, скорее, скорее вернуться к тому времени, и чтобы теперешнее все кончилось поскорее, поскорее, чтобы оставили они меня в покое!»


Лысые Горы, именье князя Николая Андреича Болконского, находились в шестидесяти верстах от Смоленска, позади его, и в трех верстах от Московской дороги.
В тот же вечер, как князь отдавал приказания Алпатычу, Десаль, потребовав у княжны Марьи свидания, сообщил ей, что так как князь не совсем здоров и не принимает никаких мер для своей безопасности, а по письму князя Андрея видно, что пребывание в Лысых Горах небезопасно, то он почтительно советует ей самой написать с Алпатычем письмо к начальнику губернии в Смоленск с просьбой уведомить ее о положении дел и о мере опасности, которой подвергаются Лысые Горы. Десаль написал для княжны Марьи письмо к губернатору, которое она подписала, и письмо это было отдано Алпатычу с приказанием подать его губернатору и, в случае опасности, возвратиться как можно скорее.
Получив все приказания, Алпатыч, провожаемый домашними, в белой пуховой шляпе (княжеский подарок), с палкой, так же как князь, вышел садиться в кожаную кибиточку, заложенную тройкой сытых саврасых.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял в Лысых Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка – черная, белая, две старухи, мальчик казачок, кучера и разные дворовые провожали его.
Дочь укладывала за спину и под него ситцевые пуховые подушки. Свояченица старушка тайком сунула узелок. Один из кучеров подсадил его под руку.
– Ну, ну, бабьи сборы! Бабы, бабы! – пыхтя, проговорил скороговоркой Алпатыч точно так, как говорил князь, и сел в кибиточку. Отдав последние приказания о работах земскому и в этом уж не подражая князю, Алпатыч снял с лысой головы шляпу и перекрестился троекратно.
– Вы, ежели что… вы вернитесь, Яков Алпатыч; ради Христа, нас пожалей, – прокричала ему жена, намекавшая на слухи о войне и неприятеле.
– Бабы, бабы, бабьи сборы, – проговорил Алпатыч про себя и поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшей рожью, где с густым, еще зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали двоить. Алпатыч ехал, любуясь на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных пелей, на которых кое где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.