Раевский, Владимир Федосеевич

Владимир Федосеевич Раевский
Место рождения:	Курская губерния
Место смерти:	Иркутская губерния

Владимир Федосеевич Раевский (28 марта (8 апреля) 1795 — 8 (20) июля 1872) — поэт, публицист, декабрист из рода Раевских. Участник Отечественной войны 1812 года.

Биография

Родился в селе Хворостянке Старооскольский уезд Курской губернии (сейчас входит в Губкинский городской округ Белгородской области) в семье помещика среднего достатка. Отец — курский помещик, отставной майор Феодосий Михайлович Раевский, мать — Александра Андреевна Раевская (урожденная Фенина).

С 1803 по 1811 год учился в Московском университетском благородном пансионе. Его соучениками были будущие декабристы : Николай Иванович Тургенев, И. Г. Бурцов, Н. А. Крюков. Соучеником Раевского по пансиону был и Александр Сергеевич Грибоедов. По окончании пансиона, в 1811 году был зачислен в Дворянский полк при 2-м кадетском корпусе в Петербурге, где учился вместе с будущим декабристом Г. С. Батеньковым и откуда 21 мая 1812 года был выпущен прапорщиком, получив назначение в 23-ю артиллерийскую бригаду.

Участник Отечественной войны 1812 года. После Бородинского сражения получил золотую шпагу с надписью «За храбрость» (26.08.1812), Орден Святой Анны 4 ст. (22.09.1812) за отличие у деревни Гремячево (иногда в источниках упоминают «за сражение под Гремячем», но такое сражение в войне 1812 года не фиксируется). 22 октября 1812 года за отличие в бою под городом Вязьмою был произведен в подпоручики, а уже 21 апреля 1813 года стал поручиком за многие отличия и разные дела. 21 ноября 1814 года — закончил войну в польских землях штабс-капитаном (звание присвоено в январе 1814 г.). В 1815—1816 адъютант командующего артиллерией 7-го пехотного корпуса в Каменец-Подольске, где в 1816 году стал членом тайного офицерского кружка. После 30 января 1817 года в отставке, но прожив полтора года дома, в кругу семьи, Раевский, по настоянию отца, совпавшему с его желанием, вернулся на военную службу, но не в артиллерию, а в пехоту. 2 июля 1818 года штабс-капитан Раевский В. Ф. был зачислен в 32-й егерский полк (18-я пехотная дивизия 7-го пехотного корпуса 2-й армии), расквартированный в местечке Линцы Липовецкого уезда Киевской губернии. Прослужив до конца года в 32-м егерском полку, Раевский, вторично по настоянию отца, переводится в кавалерию — в Малороссийский кирасирский полк, размещенный в Старом Осколе, поблизости от его родового имения Хворостянки. Приказ об его переводе датирован 6 декабря 1818 года, но предписание командира полка Непенина А. Г. было отдано Раевскому лишь 25 февраля 1819 года. Для оформления документов Раевский отправился в Тульчин (главная квартира 2-й армии), где его приняли в «Союз благоденствия». Для службы в кавалерийском полку Раевский «чувствовал здоровье своё слабым», перевод в кирасирский полк был против его желания, и в 1820 году приказом от 9 февраля был переведен обратно в 32-й егерский полк. Командиром его по-прежнему был полковник А. Г. Непенин. Полк, расквартированный в Аккермане, к этому времени был переведен из 18-й пехотной дивизии в 16-ю, командиром которой был член Союза благоденствия генерал-майор М. Ф. Орлов. Главной заботой Раевского в армии было просвещение солдат. В то время М. Ф. Орлов ввёл в дивизии школы для нижних чинов по методу взаимного обучения (т. н. ланкастерские школы) и начальником этих школ 3 августа 1821 года назначил майора Раевского. Приняв в своё заведование дивизионные школы, Раевский по поручению Орлова разработал «Учреждение школы взаимного обучения» и «Постановление для учебного заведения при 16-й пехотной дивизии». Одновременно он готовил учебные программы и конспекты уроков для юнкеров и воспитанников ланкастерской школы. Но уже 6 февраля 1822 года Раевский был арестован, являясь по мнению командира 6-го пехотного корпуса 2-й армии генерал-лейтенанта И. В. Сабанеева (16-я дивизия входила в состав этого корпуса) «главною пружиною ослабевшей дисциплины по 16-й дивизии». С юности и до глубокой старости Раевский писал стихи. Дружил с А. С. Пушкиным, именно Александр Сергеевич 5 февраля 1822 года предупредил Раевского о неминуемом аресте. На следующий день Раевский был арестован и находился под надзором в Кишинёве. Так В. Ф. Раевский вошёл в историю как первый декабрист. Затем был переведён в Тираспольскую крепость, где провел в одиночном заключении четыре года, после в Петропавловской крепости, а затем в крепости Замощь близ Варшавы. В конце концов, по решению следственной комиссии во главе с великим князем Михаилом Павловичем Владимир Федосеевич Раевский был лишён дворянского чина, орденов и сослан на поселение в село Олонки Иркутской губернии навечно. Успешно хлебопашествовал, огородничал: устроил парники, выращивал арбузы и дыни; купил мельницу, завёл лошадей; крестьянское общество поручило ему, как грамотному и умелому человеку, вести общую торговлю; устроил школу для крестьянских детей.

В ссылке Раевский женился на крещёной бурятке Евдокии Моисеевне Середкиной, родившей ему девятерых детей:

1. Константин (1829—1830)
2. Александра (1830 —), в первом браке замужем за горным исправником, затем смотрителем Александровского винокуренного завода волынским дворянином Бернатовичем Карлом Осиповичем (1848—1865), во втором браке — за красноярским окружным врачом Г. А. Богоявленским
3. Вера (1834—1904), замужем за действительным статским советником Федором Владимировичем Ефимовым
4. Софья (1851? — до 1902), в замужестве Дьяченко
5. Юлий (р. 1836), сотник забайкальского казачьего войска, адъютант М. С. Корсакова. Его праправнуком является поэт Анатолий Жигулин.
6. Александр (р. 1840), юнкер-артиллерист. 7-я Артиллерийская бригада. Штабс-капитан с 3-го сентября 1861г. В 1863 году капитан артиллерии, служил в Царстве Польском. Участник подавления польского восстания 1863 года, председатель Следственной комиссии при Начальнике Радомского военного отдела Ушакове. Вот выдержка из дневника его сослуживца В.С.Таргонского о работе Раевского на этом посту: "Вчера начальство наше уехало на бал, по случаю отъезда Ушакова из Радома. Назначенный вместо него генерал-лейтенант Бельгард, как рассказывают, по временам делается сумасшедшим, и тогда никто ему не угодит. Так, приехавши в Радом, и несмотря на присутствие еще в городе Ушакова, как старшего, распек всех. Угрожал многих отдать под суд. От следственной комиссии потребовал, чтобы ему она дала четырех повстанцев на съедение. И только потому не мог сейчас же их повесить, что председатель комиссии Раевский, артиллерист, сказал ему на отрез, что не может конфирмовать к повешению ни с того, ни сего, без ясных улик". В 1868 году подполковник, в 1869 году переведен в Кронштадскую крепостную артиллерию командиром роты.
7. Михаил (15.11.1844 — 2.4.1882), в 1863 полковник казачьих войск
8. Валерьян (1846 — 15.7.1902), в 1856 в Иркутской гимназии
9. Вадим (16.10.1848 — 27.7.1882), умер в слободе Морквино Новооскольского уезда Курской губернии (ныне посёлок Чернянка Белгородской области)

По манифесту 26 июня 1856 года об амнистии ему и детям дарованы права потомственного дворянства и разрешено вернуться в европейскую часть России и жить, где пожелают, за исключением столиц, с установлением секретного надзора. В 1858 году на краткое время В. Ф. Раевский приехал в европейскую часть России, а затем вернулся в Сибирь, где дожил до 8 июля 1872 года. Умер в селе Малышовка, похоронен в Олонках.

Ссылки

• [vivovoco.astronet.ru/VV/PAPERS/NYE/FIRST/DEC01.HTM Натан Эйдельман. ПЕРВЫЙ ДЕКАБРИСТ. Повесть о необыкновенной жизни и посмертной судьбе Владимира Раевского]
• [today.babr.ru/index.php?sut=1611 Раевский Владимир Федосеевич (28.03.1795 — 1872) на today.babr.ru]
• [primoverso.ru/stihi-russkie/stihi-raevsky-v/index.shtml Раевский Владимир Федосеевич — Стихи]

Отрывок, характеризующий Раевский, Владимир Федосеевич

– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.