Рок, Джон

Джон Рок
англ. John Rock
Место рождения:	Марлборо, Массачусетс
Место смерти:	Питерборо, Нью-Гэмпшир
Научная сфера:	акушерство и гинекология
Учёная степень:	доктор медицины
Альма-матер:	Гарвардский университет
Известен как:	пионер искусственного оплодотворения и медикаментозной контрацепции

Джон Чарльз Рок (англ. John Charles Rock; 24 марта 1890, Марлборо, Массачусетс — 4 декабря 1984, Питерборо, Нью-Гэмпшир) — американский врач, известный как пионер искусственного оплодотворения и апологет контрацепции.

Биография

Детство и юность

Джон Чарльз Рок родился в 1890 году в Массачусетсе в семье американцев ирландского происхождения, став младшим сыном и предпоследним ребёнком в семье (опередив сестру-близнеца Нелл на несколько минут). Его отец Фрэнк Рок был предпринимателем с авантюристской жилкой и широким кругом интересов — от торговли спиртным и недвижимостью до организации конских скачек, мать Энни — домохозяйкой, вырастившей пятерых детей. Семья Роков была верующей, и Джон Чарльз, с детства посещавший католическую церковь, тоже вырос набожным человеком.

У Джона сложились прохладные отношения с отцом, и он, стремясь к большей самостоятельности, убедил родителей разрешить ему перевестись в школу в Бостоне. В 1908 году он окончил Среднюю школу коммерции, готовившую новое поколение городских бизнесменов, в свой выпускной год получив стипендию на трёхмесячную стажировку в Латинской Америке. Несколькими месяцами позже его родной город Марлборо принял сухой закон, что нанесло тяжёлый удар по семейному бизнесу — Фрэнк Рок в это время владел винным магазином, а его брат Джон — салуном. Чтобы помочь семье, Джон-младший поступил на работу в United Fruit Company и летом 1909 года отбыл в Гватемалу табельщиком на банановых плантациях. Через несколько месяцев он был повышен в должности до смотрителя, и родители ожидали, что после года работы он сможет перевестись назад в Бостон в головной офис компании. Однако уже в декабре 1909 года, после того, как новый суперинтендант отдал распоряжение о снижении расценок на труд наёмных рабочих на плантациях, Рок оказался втянут в конфликт между компанией и рабочими, на чьей стороне он выступил, и вынужден был покинуть Гватемалу.

Вернувшись в США, Джон около года проработал в строительной компании. К моменту его увольнения оттуда сухой закон в Марлборо был отменён, доходы семейства Роков были восстановлены, и Джон получил возможность поступить на медицинский факультет Гарвардского университета при финансовой поддержке отца и старшего брата. Избрать медицинскую карьеру его убедил молодой врач Нил Макфейл, с которым Джон подружился в Гватемале.

Образование и профессиональная деятельность

Поступив в Гарвард в 1911 году, Джон Рок занялся лёгкой атлетикой и добился достаточных успехов, чтобы попасть в сборную университета. Там он познакомился с Шерманом Торндайком, сыном известного бостонского врача; сестра Шермана Нэн впоследствии станет женой Рока. В 1914 году Рок окончил трёхлетний курс обучения на первую академическую степень и поступил в медицинскую школу Гарварда. В его планах было продолжить после этого специализацию в области нейрологии, но вскоре после начала учёбы в медицинской школе его вниманием овладели вопросы фертильности. После окончания учёбы в 1918 году он прошёл стажировку как акушер и гинеколог в двух бостонских больницах. В 1923 он открыл клинику по лечению бесплодия при Общей больнице Массачусетса, а годом позже — аналогичную клинику при Бесплатной больнице для женщин.

Работа Рока над проблемами женского бесплодия увенчалась в 1944 году проведением первого искусственного оплодотворения человеческой яйцеклетки совместно с Мириам Менкин. В начале 1950-х годов он вёл исследования влияния гормонов прогестерона и эстрогена на овуляцию в рамках своей борьбы с женским бесплодием, но в дальнейшем результаты этих исследований нашли применение в другой сфере, к этому времени привлекшей его внимание. За годы практики он постоянно сталкивался с многодетными женщинами, у которых роды вызывали опущение матки, проблемы с почками и общее преждевременное старение. Так Рок, католик по вере, пришёл к идее о необходимости предотвращения беременности и уже в 1931 году стал одним из врачей, подписавших обращение о пересмотре действовавших законов о деторождении. В 1936 году он открыл в Бостоне клинику для женщин-католичек, где для предотвращения беременности применялся календарный метод планирования семьи, построенный на воздержании от половых контактов только в фертильные дни. В это время, однако, католическая церковь рассматривала в качестве единственного допустимого способа предотвращения беременности воздержание от половых связей, и лишь к началу 1950-х годов папа Пий XII признал возможным также календарный метод.

В 1949 году в соавторстве с Дэвидом Лотом Рок издал книгу «Родители по собственной воле» (англ. Voluntary Parenthood), посвящённую различным методам предотвращения беременности. В середине 1950-х годов он присоединился к исследовательской группе Грегори Пинкуса, работавшей над созданием перорального контрацептива, основанного на действии прогестерона. Рок сыграл важную роль в разработке противозачаточной таблетки на основе синтетического прогестерона, получившей коммерческое название Enovid и разрешённой к применению FDA в 1958 году.

Борьба за признание контрацепции католической церковью

В 1958 году, в год утверждения Enovid федеральными службами США, папа Пий XII объявил, что женщины могут принимать новый препарат в случаях, когда он выписан врачом для лечения дефектов детородной системы. Однако его использование именно в качестве контрацептива было объявлено Ватиканом аморальным. В ответ Рок на медицинской конференции выдвинул концепцию, согласно которой использование контрацептива на основе прогестерона должно быть так же приемлемо для католиков, как и календарный метод, поскольку базируется на тех же самых гормонах, которые вырабатывает человеческий организм.

В 1963 году, когда противозачаточные средства были уже признаны религиозными авторитетами протестантизма и иудаизма, Рок выпустил книгу «Время пришло: предложения доктора-католика прекратить борьбу против контроля за рождаемостью» (англ. The Time Has Come: A Catholic Doctor's Proposals to End the Battle over Birth Control). Книга стала очередной попыткой с его стороны убедить католических иерархов отменить запрет на использование контрацептивов. В ней излагались как научные (биологические и статистические), так и теологические аргументы в защиту использования медикаментов для улучшения планирования семьи. Рок также включил в книгу аргументацию, согласно которой дальнейшее изучение женской фертильности приведёт к лучшему пониманию и эффективному использованию более приемлемого для церкви календарного метода. Книга Рока оказалась эффективной для светских властей, и в 1965 году Верховный суд США признал незаконным запрет на контрацептивы в штате Массачусетс, решив, что он нарушает право супружеских пар на частную жизнь. Однако католические теологи остались при своём мнении, и в 1968 году вышла папская энциклика Humanae vitae, запрещающая любые методы контроля за рождаемостью кроме периодического воздержания как противоречащие естеству. После этого Рок, разочаровавшись в католицизме, перестал посещать мессу.

Джон Чарльз Рок умер в декабре 1984 года на 95-м году жизни в Питерборо (Нью-Гэмпшир).

Литература

• Margaret Marsh, Wanda Ronner. [books.google.ca/books?id=WiW1qeQxYM8C&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false The Fertility Doctor: John Rock and the Reproductive Revolution]. — Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 2008. — ISBN 0-8018-9001-2.

Ссылки

• Kimberley A. Buettner. [embryo.asu.edu/handle/10776/1725 John Charles Rock]. The Embryo Project Encyclopedia (8 ноября 2007). Проверено 28 февраля 2015.

Отрывок, характеризующий Рок, Джон

– Письмо какое то рекомендательное, чорта ли мне в письме!
– Как чорта ли в письме? – поднимая и читая надпись, сказал Борис. – Письмо это очень нужное для тебя.
– Мне ничего не нужно, и я в адъютанты ни к кому не пойду.
– Отчего же? – спросил Борис.
– Лакейская должность!
– Ты всё такой же мечтатель, я вижу, – покачивая головой, сказал Борис.
– А ты всё такой же дипломат. Ну, да не в том дело… Ну, ты что? – спросил Ростов.
– Да вот, как видишь. До сих пор всё хорошо; но признаюсь, желал бы я очень попасть в адъютанты, а не оставаться во фронте.
– Зачем?
– Затем, что, уже раз пойдя по карьере военной службы, надо стараться делать, коль возможно, блестящую карьеру.
– Да, вот как! – сказал Ростов, видимо думая о другом.
Он пристально и вопросительно смотрел в глаза своему другу, видимо тщетно отыскивая разрешение какого то вопроса.
Старик Гаврило принес вино.
– Не послать ли теперь за Альфонс Карлычем? – сказал Борис. – Он выпьет с тобою, а я не могу.
– Пошли, пошли! Ну, что эта немчура? – сказал Ростов с презрительной улыбкой.
– Он очень, очень хороший, честный и приятный человек, – сказал Борис.
Ростов пристально еще раз посмотрел в глаза Борису и вздохнул. Берг вернулся, и за бутылкой вина разговор между тремя офицерами оживился. Гвардейцы рассказывали Ростову о своем походе, о том, как их чествовали в России, Польше и за границей. Рассказывали о словах и поступках их командира, великого князя, анекдоты о его доброте и вспыльчивости. Берг, как и обыкновенно, молчал, когда дело касалось не лично его, но по случаю анекдотов о вспыльчивости великого князя с наслаждением рассказал, как в Галиции ему удалось говорить с великим князем, когда он объезжал полки и гневался за неправильность движения. С приятной улыбкой на лице он рассказал, как великий князь, очень разгневанный, подъехав к нему, закричал: «Арнауты!» (Арнауты – была любимая поговорка цесаревича, когда он был в гневе) и потребовал ротного командира.
– Поверите ли, граф, я ничего не испугался, потому что я знал, что я прав. Я, знаете, граф, не хвалясь, могу сказать, что я приказы по полку наизусть знаю и устав тоже знаю, как Отче наш на небесех . Поэтому, граф, у меня по роте упущений не бывает. Вот моя совесть и спокойна. Я явился. (Берг привстал и представил в лицах, как он с рукой к козырьку явился. Действительно, трудно было изобразить в лице более почтительности и самодовольства.) Уж он меня пушил, как это говорится, пушил, пушил; пушил не на живот, а на смерть, как говорится; и «Арнауты», и черти, и в Сибирь, – говорил Берг, проницательно улыбаясь. – Я знаю, что я прав, и потому молчу: не так ли, граф? «Что, ты немой, что ли?» он закричал. Я всё молчу. Что ж вы думаете, граф? На другой день и в приказе не было: вот что значит не потеряться. Так то, граф, – говорил Берг, закуривая трубку и пуская колечки.
– Да, это славно, – улыбаясь, сказал Ростов.
Но Борис, заметив, что Ростов сбирался посмеяться над Бергом, искусно отклонил разговор. Он попросил Ростова рассказать о том, как и где он получил рану. Ростову это было приятно, и он начал рассказывать, во время рассказа всё более и более одушевляясь. Он рассказал им свое Шенграбенское дело совершенно так, как обыкновенно рассказывают про сражения участвовавшие в них, то есть так, как им хотелось бы, чтобы оно было, так, как они слыхали от других рассказчиков, так, как красивее было рассказывать, но совершенно не так, как оно было. Ростов был правдивый молодой человек, он ни за что умышленно не сказал бы неправды. Он начал рассказывать с намерением рассказать всё, как оно точно было, но незаметно, невольно и неизбежно для себя перешел в неправду. Ежели бы он рассказал правду этим слушателям, которые, как и он сам, слышали уже множество раз рассказы об атаках и составили себе определенное понятие о том, что такое была атака, и ожидали точно такого же рассказа, – или бы они не поверили ему, или, что еще хуже, подумали бы, что Ростов был сам виноват в том, что с ним не случилось того, что случается обыкновенно с рассказчиками кавалерийских атак. Не мог он им рассказать так просто, что поехали все рысью, он упал с лошади, свихнул руку и изо всех сил побежал в лес от француза. Кроме того, для того чтобы рассказать всё, как было, надо было сделать усилие над собой, чтобы рассказать только то, что было. Рассказать правду очень трудно; и молодые люди редко на это способны. Они ждали рассказа о том, как горел он весь в огне, сам себя не помня, как буря, налетал на каре; как врубался в него, рубил направо и налево; как сабля отведала мяса, и как он падал в изнеможении, и тому подобное. И он рассказал им всё это.
В середине его рассказа, в то время как он говорил: «ты не можешь представить, какое странное чувство бешенства испытываешь во время атаки», в комнату вошел князь Андрей Болконский, которого ждал Борис. Князь Андрей, любивший покровительственные отношения к молодым людям, польщенный тем, что к нему обращались за протекцией, и хорошо расположенный к Борису, который умел ему понравиться накануне, желал исполнить желание молодого человека. Присланный с бумагами от Кутузова к цесаревичу, он зашел к молодому человеку, надеясь застать его одного. Войдя в комнату и увидав рассказывающего военные похождения армейского гусара (сорт людей, которых терпеть не мог князь Андрей), он ласково улыбнулся Борису, поморщился, прищурился на Ростова и, слегка поклонившись, устало и лениво сел на диван. Ему неприятно было, что он попал в дурное общество. Ростов вспыхнул, поняв это. Но это было ему всё равно: это был чужой человек. Но, взглянув на Бориса, он увидал, что и ему как будто стыдно за армейского гусара. Несмотря на неприятный насмешливый тон князя Андрея, несмотря на общее презрение, которое с своей армейской боевой точки зрения имел Ростов ко всем этим штабным адъютантикам, к которым, очевидно, причислялся и вошедший, Ростов почувствовал себя сконфуженным, покраснел и замолчал. Борис спросил, какие новости в штабе, и что, без нескромности, слышно о наших предположениях?
– Вероятно, пойдут вперед, – видимо, не желая при посторонних говорить более, отвечал Болконский.
Берг воспользовался случаем спросить с особенною учтивостию, будут ли выдавать теперь, как слышно было, удвоенное фуражное армейским ротным командирам? На это князь Андрей с улыбкой отвечал, что он не может судить о столь важных государственных распоряжениях, и Берг радостно рассмеялся.
– Об вашем деле, – обратился князь Андрей опять к Борису, – мы поговорим после, и он оглянулся на Ростова. – Вы приходите ко мне после смотра, мы всё сделаем, что можно будет.
И, оглянув комнату, он обратился к Ростову, которого положение детского непреодолимого конфуза, переходящего в озлобление, он и не удостоивал заметить, и сказал:
– Вы, кажется, про Шенграбенское дело рассказывали? Вы были там?
– Я был там, – с озлоблением сказал Ростов, как будто бы этим желая оскорбить адъютанта.
Болконский заметил состояние гусара, и оно ему показалось забавно. Он слегка презрительно улыбнулся.
– Да! много теперь рассказов про это дело!
– Да, рассказов, – громко заговорил Ростов, вдруг сделавшимися бешеными глазами глядя то на Бориса, то на Болконского, – да, рассказов много, но наши рассказы – рассказы тех, которые были в самом огне неприятеля, наши рассказы имеют вес, а не рассказы тех штабных молодчиков, которые получают награды, ничего не делая.
– К которым, вы предполагаете, что я принадлежу? – спокойно и особенно приятно улыбаясь, проговорил князь Андрей.
Странное чувство озлобления и вместе с тем уважения к спокойствию этой фигуры соединялось в это время в душе Ростова.
– Я говорю не про вас, – сказал он, – я вас не знаю и, признаюсь, не желаю знать. Я говорю вообще про штабных.
– А я вам вот что скажу, – с спокойною властию в голосе перебил его князь Андрей. – Вы хотите оскорбить меня, и я готов согласиться с вами, что это очень легко сделать, ежели вы не будете иметь достаточного уважения к самому себе; но согласитесь, что и время и место весьма дурно для этого выбраны. На днях всем нам придется быть на большой, более серьезной дуэли, а кроме того, Друбецкой, который говорит, что он ваш старый приятель, нисколько не виноват в том, что моя физиономия имела несчастие вам не понравиться. Впрочем, – сказал он, вставая, – вы знаете мою фамилию и знаете, где найти меня; но не забудьте, – прибавил он, – что я не считаю нисколько ни себя, ни вас оскорбленным, и мой совет, как человека старше вас, оставить это дело без последствий. Так в пятницу, после смотра, я жду вас, Друбецкой; до свидания, – заключил князь Андрей и вышел, поклонившись обоим.