Ротшильд, Майер Амшель

Майер Ротшильд
Mayer Amschel Bayern Rothschild
Род деятельности:	банкир, филантроп
Отец:	Амшель Мозез Бауэр
Супруга:	Гутле Шнаппер
Дети:	Амшель Майер, Соломон Майер, Натан Майер, Калман Майер, Джеймс Майер

Майер Амшель Бауэр (Ротшильд) (нем. Mayer Amschel Bayern Rothschild; 23 февраля 1744, Франкфурт-на-Майне — 19 сентября 1812, там же) — основатель международной династии выдающихся предпринимателей (см. Ротшильды), основатель банка во Франкфурте-на-Майне, масон.

Дело продолжили пять его сыновей: Амшель Майер, Соломон Майер, Натан Майер, Калман Майер, Джеймс Майер. Братья контролировали 5 банков в крупнейших городах Европы (Париже, Лондоне, Вене, Неаполе, Франкфурте-на-Майне).

Биография

Семья юного Майера Амшеля жила в еврейском гетто. Его отец Амшель Мозес Бауэр содержал небольшую меняльную контору под красной вывеской, что по-немецки звучит, как «Rot Schild». Так появилось прозвище, которое стало нарицательным обозначением роскоши и богатства и заложило начало 270-летней династии Ротшильдов.

Когда Майеру исполнилось двенадцать лет, его отправили в Ганновер на обучение в банк Оппенгеймера. Там он постиг секреты финансового дела, познакомился с монетами германских княжеств, научился определять подделки и выгодные обменные курсы.

После смерти родителей в 1760 году Майер вернулся во Франкфурт и продолжил отцовское дело: занялся обменом и продажей монет и медалей. Очень скоро он стал известен среди любителей старины. Скопив деньги, Майер открыл собственную антикварную лавку, в ней же можно было поменять деньги одних германских княжеств на другие. Так возник первый банк Ротшильдов.

В начале своей финансовой карьеры был торговцем старинными монетами и медалями. При посредничестве своего клиента генерала фон Эсторфом, коллекционера старинных монет, знакомится с ландграфом Гессен-Кассельским Вильгельмом IX. Который сделал его своим доверенным лицом во время бегства в Прагу от наполеоновских войск. Майер Амшель Ротшильд не только сохранил капитал, но и так распорядился многомиллионным состоянием, что оно заметно возросло, к этому времени относится и заложение основы собственного состояния.

Ротшильда отличала исключительная деловая хватка. Перевозка валюты в те времена стоила очень дорого, к тому же был риск попасть в руки разбойников. Майер нашел очень простое решение проблемы. Он закупал в Англии шерсть и хлопок по низким ценам, а затем продавал их в Европе намного дороже.

С 1764 года Майер Ротшильд начал поставлять монеты и золото в княжеский дом Гессен-Кассель. А уже через пять лет глава дома Вильгельм IX назначил его личным банкиром и придворным поставщиком — гоф-фактором. Обязанности придворного фактора, каким был Майер, заключались в том, чтобы приумножать казну князя, покрывать его расходы на армию, предметы роскоши, снабжать двор, конюшни, кухню и подвалы. В случае успеха, фактора ожидала награда в виде части доходов князя и уважение при дворе, в случае неудачи — суд, разорение и даже казнь.

Ландграф Вильгельм IX был одним из самых богатых и знатных германских князей, торговал наемными солдатами и жил на широкую ногу. В 1785 году он с выгодой продал 17 тысяч солдат английскому королю Георгу III для войны с американскими колонистами. Когда в 1806 г. Вильгельм (ставший в 1803 г. курфюрстом под именем Вильгельм I), спасаясь от Наполеона, скрывался, Ротшильд продолжил сбор денег с его должников, и даже смог увеличить полученную сумму.

Однажды Ротшильд снял в британском банке деньги с компенсационного счета ландграфа и оплатил ими товар. А поскольку платил наличными, то получил большую скидку. Майер сумел избежать сразу двух операций: перевозки денег в Англию и встречной перевозки денег во Франкфурт. Вместо денег Ротшильд привез товар, продал его по высокой цене, вернул долг ландграфу и в итоге оказался в большом выигрыше. А поскольку Вильгельм IX получал талеры, а англичане платили фунтами, банкир заработал и на разнице курсов валют.

В 27 лет Майер женился на 17-летней Гутле Шнаппер — дочери местного ростовщика. У Ротшильдов родилось 5 сыновей и 5 дочерей: Жанетт (1771), Амшель (1773), Соломон (1774), Натан (1777), Изабелла (1781), Бабетта (1784), Карл (Кальман) (1788), Жюли (1790), Генриэтта (1791) и Джеймс (1792).

Пять сыновей Ротшильда продолжили его дело. Их называли «Пять пальцев одной руки». 27 сентября 1810 года Майер Амшель основал фирму «Майер Амшель Ротшильд и сыновья». Пуская в оборот наличные средства курфюрста, находившиеся в его распоряжении, Ротшильд-отец стал устраивать государственные займы в небывалых до того размерах. Прирост остался в руках семейства банкиров, а сами богатства были возвращены наследниками Ротшильда преемникам ландграфа.

После смерти Ротшильда его совокупный капитал вдвое превышал активы Французского банка. Его сыновья разъехались по всей Европе и впоследствии создали целую сеть банков. Амшель, старший сын, вел все дела родового дома во Франкфурте. Натан основал свою фирму в Лондоне, Джеймс — в Париже, Соломон поселился в Вене, Карл — в Неаполе. Формально они были независимыми друг от друга, но имели общую систему связи — курьерскую службу, которая позволяла получать известия о важнейших политических событиях, о любых биржевых потрясениях раньше всех. Умение Ротшильдов быстро собирать сведения, а если надо — и распространять дезинформацию, сыграло большую роль в том, что история дома тесно переплелась с историей Европы.

Эмблема Династии Ротшильдов

На эмблеме династии Ротшильдов изображено пять стрел, соединенных цепочкой, что символизирует союз пяти сыновей основателя клана Майера Амшеля. Их девизом стали слова: «Concordia, Integritas, Industria» (Согласие, Единство, Усердие).

См. также

• Ротшильды

Ссылки

• www.eleven.co.il/article/13598

Отрывок, характеризующий Ротшильд, Майер Амшель

Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто то.
– Вы пальчиком, Марья Генриховна, – сказал Ростов, – еще приятнее будет.
– Горячо! – сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
– Это моя чашка, – говорил он. – Только вложите пальчик, все выпью.
Когда самовар весь выпили, Ростов взял карты и предложил играть в короли с Марьей Генриховной. Кинули жребий, кому составлять партию Марьи Генриховны. Правилами игры, по предложению Ростова, было то, чтобы тот, кто будет королем, имел право поцеловать ручку Марьи Генриховны, а чтобы тот, кто останется прохвостом, шел бы ставить новый самовар для доктора, когда он проснется.
– Ну, а ежели Марья Генриховна будет королем? – спросил Ильин.
– Она и так королева! И приказания ее – закон.
Только что началась игра, как из за Марьи Генриховны вдруг поднялась вспутанная голова доктора. Он давно уже не спал и прислушивался к тому, что говорилось, и, видимо, не находил ничего веселого, смешного или забавного во всем, что говорилось и делалось. Лицо его было грустно и уныло. Он не поздоровался с офицерами, почесался и попросил позволения выйти, так как ему загораживали дорогу. Как только он вышел, все офицеры разразились громким хохотом, а Марья Генриховна до слез покраснела и тем сделалась еще привлекательнее на глаза всех офицеров. Вернувшись со двора, доктор сказал жене (которая перестала уже так счастливо улыбаться и, испуганно ожидая приговора, смотрела на него), что дождь прошел и что надо идти ночевать в кибитку, а то все растащат.
– Да я вестового пошлю… двух! – сказал Ростов. – Полноте, доктор.
– Я сам стану на часы! – сказал Ильин.
– Нет, господа, вы выспались, а я две ночи не спал, – сказал доктор и мрачно сел подле жены, ожидая окончания игры.
Глядя на мрачное лицо доктора, косившегося на свою жену, офицерам стало еще веселей, и многие не могла удерживаться от смеха, которому они поспешно старались приискивать благовидные предлоги. Когда доктор ушел, уведя свою жену, и поместился с нею в кибиточку, офицеры улеглись в корчме, укрывшись мокрыми шинелями; но долго не спали, то переговариваясь, вспоминая испуг доктора и веселье докторши, то выбегая на крыльцо и сообщая о том, что делалось в кибиточке. Несколько раз Ростов, завертываясь с головой, хотел заснуть; но опять чье нибудь замечание развлекало его, опять начинался разговор, и опять раздавался беспричинный, веселый, детский хохот.


В третьем часу еще никто не заснул, как явился вахмистр с приказом выступать к местечку Островне.
Все с тем же говором и хохотом офицеры поспешно стали собираться; опять поставили самовар на грязной воде. Но Ростов, не дождавшись чаю, пошел к эскадрону. Уже светало; дождик перестал, тучи расходились. Было сыро и холодно, особенно в непросохшем платье. Выходя из корчмы, Ростов и Ильин оба в сумерках рассвета заглянули в глянцевитую от дождя кожаную докторскую кибиточку, из под фартука которой торчали ноги доктора и в середине которой виднелся на подушке чепчик докторши и слышалось сонное дыхание.
– Право, она очень мила! – сказал Ростов Ильину, выходившему с ним.
– Прелесть какая женщина! – с шестнадцатилетней серьезностью отвечал Ильин.
Через полчаса выстроенный эскадрон стоял на дороге. Послышалась команда: «Садись! – солдаты перекрестились и стали садиться. Ростов, выехав вперед, скомандовал: «Марш! – и, вытянувшись в четыре человека, гусары, звуча шлепаньем копыт по мокрой дороге, бренчаньем сабель и тихим говором, тронулись по большой, обсаженной березами дороге, вслед за шедшей впереди пехотой и батареей.
Разорванные сине лиловые тучи, краснея на восходе, быстро гнались ветром. Становилось все светлее и светлее. Ясно виднелась та курчавая травка, которая заседает всегда по проселочным дорогам, еще мокрая от вчерашнего дождя; висячие ветви берез, тоже мокрые, качались от ветра и роняли вбок от себя светлые капли. Яснее и яснее обозначались лица солдат. Ростов ехал с Ильиным, не отстававшим от него, стороной дороги, между двойным рядом берез.
Ростов в кампании позволял себе вольность ездить не на фронтовой лошади, а на казацкой. И знаток и охотник, он недавно достал себе лихую донскую, крупную и добрую игреневую лошадь, на которой никто не обскакивал его. Ехать на этой лошади было для Ростова наслаждение. Он думал о лошади, об утре, о докторше и ни разу не подумал о предстоящей опасности.
Прежде Ростов, идя в дело, боялся; теперь он не испытывал ни малейшего чувства страха. Не оттого он не боялся, что он привык к огню (к опасности нельзя привыкнуть), но оттого, что он выучился управлять своей душой перед опасностью. Он привык, идя в дело, думать обо всем, исключая того, что, казалось, было бы интереснее всего другого, – о предстоящей опасности. Сколько он ни старался, ни упрекал себя в трусости первое время своей службы, он не мог этого достигнуть; но с годами теперь это сделалось само собою. Он ехал теперь рядом с Ильиным между березами, изредка отрывая листья с веток, которые попадались под руку, иногда дотрогиваясь ногой до паха лошади, иногда отдавая, не поворачиваясь, докуренную трубку ехавшему сзади гусару, с таким спокойным и беззаботным видом, как будто он ехал кататься. Ему жалко было смотреть на взволнованное лицо Ильина, много и беспокойно говорившего; он по опыту знал то мучительное состояние ожидания страха и смерти, в котором находился корнет, и знал, что ничто, кроме времени, не поможет ему.
Только что солнце показалось на чистой полосе из под тучи, как ветер стих, как будто он не смел портить этого прелестного после грозы летнего утра; капли еще падали, но уже отвесно, – и все затихло. Солнце вышло совсем, показалось на горизонте и исчезло в узкой и длинной туче, стоявшей над ним. Через несколько минут солнце еще светлее показалось на верхнем крае тучи, разрывая ее края. Все засветилось и заблестело. И вместе с этим светом, как будто отвечая ему, раздались впереди выстрелы орудий.