Сеченьи, Иштван

Иштван Сеченьи

Граф Иштван Сеченьи (венг. Gróf Széchenyi István; 21 сентября 1791, Вена — 8 апреля 1860, Дёблинг) — венгерский политик-реформатор и писатель, внёсший значительный вклад в подъём национального чувства в Венгрии перед всплеском радикализма в 1840-е годах.

Происхождение, молодость

Происходил из знатного и древнего рода Сеченьи. Отец, граф Ференц Сеченьи, основал Венгерский национальный музей и Венгерскую национальную библиотеку. Мать — графиня Юлиана Фештетич. Имел двух старших братьев и двух старших сестёр. Провёл детство в Вене и в поместье родителей в Надьценке (Венгрия).

Получил частное школьное образование, после чего вступил в австрийскую армию, участвовал в Наполеоновских войнах. В 1826 году уволился со службы в звании 1-го лейтенанта и увлёкся политикой. Много путешествовал по Европе, наладил много личных связей. На него большое впечатление произвела модернизация Британии, особенно по сравнению с консервативным укладом в Венгрии. Это определило его политические взгляды на всю оставшуюся жизнь. Большую политическую поддержку ему оказал друг, граф Миклош Вешшеленьи, хотя позднее их отношения стали более прохладными.

Реформатор

Сеченьи получил широкую известность в 1825 году, когда он пожертвовал весь годовой доход от всех своих имений Венгерской академии наук.

В 1827 году он организовал Nemzeti Kaszinó, форум патриотического венгерского дворянства. Этот политический клуб сыграл важную роль в политических реформах — в нём вёлся политический диалог между реформаторами различных течений.

Чтобы получить широкую общественную поддержку, Сеченьи опубликовал ряд политических трудов — Hitel («Кредит», 1830), Világ («Мир», 1831), Stádium («Стадия», 1833), адресованных венгерскому дворянству. Он осуждал консерватизм дворянства и призывал отказаться от феодальных привилегий (например, свободы от налогообложения) и превратиться в движущую силу модернизации.

В проектах Сеченьи Венгрия рассматривалась как составная часть Австрийской империи, а не как этническое государство. Национализм он считал опасным из-за многонационального состава тогдашнего Венгерского королевства. Сеченьи считал, что усилия следует сконцентрировать на экономическом, социальном и культурном развитии, а также на развитии транспортной инфраструктуры. В рамках своей программы Сеченьи считал жизненно важным упорядочения русла Дуная, от Пешта до Чёрного моря, поскольку эти земли страдали от частых паводков и были опасны для судоходства. Только при условии строительства плотин Дунай мог стать торговой артерией. Сеченьи успешно лоббировал свои экономические проекты при венском дворе, был назначен представителем правительства по экономическому развитию региона и в течение многих лет курировал строительные работы. В это время он также неоднократно ездил в Стамбул с дипломатическими миссиями.

Ещё одной важной инициативой Сеченьи было превращение Буды и Пешта в политический, экономический и культурный центр Венгрии. Он поддержал сооружение постоянного моста между двумя городами, который в настоящее время носит название «Цепной мост Сеченьи». Помимо того, что мост содействовал развитию транспортного сообщения, фактически это был шаг к будущему объединению двух городов в один, Будапешт.

В 1836 году в Буде Сеченьи заключил брак с графиней Кресченцей Зайлерн.

Революция 1848—1849 годов в Венгрии

У Сеченьи не сложились отношения с Лайошем Кошутом: он воспринимал последнего как политического агитатора. Венгерское общество раскололось на сторонников Кошута и Сеченьи примерно поровну. После начала революции 1848 года Сеченьи воспринял её как шанс для развития Венгрии и получил в правительстве пост министра транспорта и по социальным вопросам.

Когда конфликт между венгерским правительством и императором Австрии обострился, Сеченьи и ряд других деятелей, лояльных императору Австрии, вышли из правительства. Сеченьи пережил нервный кризис и уехал на лечение на курорт в Дёблинге. В начале 1850-х годов восстановил здоровье, и даже написал ряд литературных произведений: Önismeret (на венг. яз., Познание себя) о детях и вопросах педагогики, и Ein Blick (на нем. яз., Взгляд) о политических проблемах Венгрии.

Последние годы жизни

Дом Сеченьи в Вене подвергся обыску 3 марта 1860 года. Обнаруженные письма были признаны доказательствами участия Сеченьи в политическом заговоре. В ночь на 8 апреля 1860 года Сеченьи совершил самоубийство. По всей Венгрии был объявлен траур.

Память

• Его статуя сооружена в Будапеште 23 мая 1880 года
• Статуя в Шопроне 1897 г.
• В честь Сеченьи назван Цепной мост Сеченьи — главный мост Будапешта.
• Портрет Сеченьи изображён на банкноте 5 номиналом пенгё 1926 года.
• Портрет Сеченьи также изображён на банкноте номиналом 5000 форинтов.
• В 1987 году в Будапеште был основан [hu.wikipedia.org/wiki/Sz%C3%A9chenyi_Istv%C3%A1n_Szakkoll%C3%A9gium колледж Иштвана Сеченьи].
• В 2002 году о жизни Сеченьи вышел фильм под названием [hu.wikipedia.org/wiki/A_H%C3%ADdember A Hídember] («Человек-мост»), главную роль в котором исполнил [hu.wikipedia.org/wiki/Eperjes_K%C3%A1roly Карой Эперьеш] см. [imdb.com/title/tt0310567/ IMDb].
• В его честь названа Государственная Премия, с 1990 года называющаяся [hu.wikipedia.org/wiki/Sz%C3%A9chenyi-d%C3%ADj Премия Сеченьи].

Его сын Бела получил известность как путешественник и исследователь Индии, Индокитая, Японии, Китая, Индонезии, западной Монголии и Тибета. В 1893 году он опубликовал на немецком языке отчёт о своих путешествиях. [en.wikipedia.org/wiki/New_International_Encyclopedia]

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Иштван Сеченьи
• Авербух Р. А. [istmat.info/node/28171 Революция и национально-освободительная война в Венгрии в 1848-49 гг.] — М.: Наука, 1965.
• Шпира Д. [istmat.info/node/28494 Четыре судьбы: к истории политической деятельности Сечени, Баттяни, Петефи и Кошута] / Перевод с венг. — М.: Прогресс, 1986.

Отрывок, характеризующий Сеченьи, Иштван

Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.