Системная психофизиология

Системная психофизиология — раздел психофизиологии, занимающийся изучением психической деятельности на уровне целостных функциональных систем организма.

Задачей системной психофизиологии является изучение закономерностей формирования и реализации систем, составляющих индивидуальный опыт, а также выяснение динамики межсистемных отношений в поведении и деятельности. С позиций этого подхода психофизиологическая проблема решается в рамках нейтрального монизма — «психическое» и «физиологическое» рассматриваются как различные аспекты описания единых общеорганизменных системных процессов. При этом психическое и физиологическое сопоставляются через системные процессы, организующие элементарные механизмы в «общеорганизменную» функциональную систему.

В России системная психофизиология включена в Государственный образовательный стандарт высшего профессионального образования (2000, с. 17), в официальную федеральную программу психологического образования (2001 г.) и представлена в учебниках «Основы психофизиологии» и «Психофизиология», рекомендованных Министерством общего и профессионального образования РФ в качестве учебника для студентов высших учебных заведений, обучающихся по специальностям «Психология» и «Клиническая психология».

Основные теории

Теория функциональных систем

В современной российской науке системная психофизиология в первую очередь занимается развитием Теории функциональных систем (ТФС), предложенной П. К. Анохиным. Основателем научной школы системной психофизиологии считается один из ближайших учеников П. К. Анохина — Вячеслав Борисович Швырков. На базе Института психологии РАН работает лаборатория психофизиологии им. В. Б. Швыркова (заведующий — профессор Ю. И. Александров).

С точки зрения системной психофизиологии любой психический или поведенческий акт реализуется функциональной структурой, состоящей из ряда элементов, распределённых по всему организму и действующих совместно для достижения определённого адаптивного результата. Адаптивный результат, в свою очередь, понимается как полезный приспособительный эффект в контексте соотношения организма и внешней среды. В рамках системной психофизиологии развиваются теоретические конструкты и следствия ТФС, а также исследуются нейрофизиологические основы системной организации поведения: механизмы образования функциональных систем в мозге, динамика их взаимоотношений, механизмы памяти нейронных групп и др.

Нейродарвинизм

Среди крупных теоретических представлений зарубежной науки к области системной психофизиологии можно отнести теорию группового отбора нейронов, или нейродарвинизм. Данная концепция была впервые представлена Джеральдом Эдельманом в 1978 году. Согласно данной теории в мозге непрерывно происходит процесс эволюционного обновления и конкуренции различных групп нейронов. Понимание физиологических процессов, происходящих в мозге, как эволюционной селекции, естественного отбора определённых нейронных ансамблей^[что?]. Межвидовая борьба популяций в контексте нейронального дарвинизма выступает аналогией борьбы групп нейронов за удовлетворение индивидуальных метаболических потребностей клеток, образующих эти группы (системы). Общим знаменателем этих процессов оказываются эволюционные механизмы естественного отбора. Таким образом, представление об участии эволюционной селекции в развитии нервной ткани позволяет поместить узкоспециальные разработки нейрофизиологии в структуру общебиологических представлений более высокого порядка, обогащая, тем самым, общее понимание процессов, происходящих в нервной системе.

Отрывок, характеризующий Системная психофизиология

В Лысых Горах оставаться становилось более и более опасным, и на другой день после удара князя, повезли в Богучарово. Доктор поехал с ними.
Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.