Скамоцци, Винченцо

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Скамоцци»)
Перейти к: навигация, поиск

Винченцо Скамоцци (Vincenzo Scamozzi; 2 сентября 1548 — 7 августа 1616) — последний выдающийся архитектор итальянского ренессанса, самый талантливый ученик Палладио, вошедший в историю архитектуры как «отец классицизма».[books.google.com/books?id=YEMuAAAAMAAJ&dq=%22caused+Palladianism+to+influence&as_brr=0] Родом из Виченцы.

Его первым учителем был собственный отец — крупный подрядчик, находившийся под влиянием Серлио. После посещения Рима в 1579-80 гг. Скамоцци обосновался в Венеции, достраивая начатые Палладио в родном городе здания, включая театр Олимпико и виллу Капра. Развил традиции Палладио при строительстве виллы Молин под Падуей и театра Гонзага в Саббьонете.

Скамоцци одним из первых применил бастионную систему укреплений — при возведении крепости Пальманова у подножья итальянских Альп. В 1600 году ездил во Францию; его альбом зарисовок северной архитектуры был опубликован только в 1960 году. За пределами Италии участвовал в проектировании Зальцбургского собора.

Главный труд Скамоцци — «Идея универсальной архитектуры» — вышел из печати за год до его смерти. В этой работе архитектор отстаивал необходимость выработки единого архитектурного языка на основе освоения достижений античности. Под влияние идей Палладио-Скамоцци подпал посетивший Италию в те годы англичанин Иниго Джонс, с подачи которого палладианство надолго стало господствующей тенденцией в английской архитектуре.

Слева направо: Сан-Ладзаро-деи-Мендиканти, Новые Прокурации в Венеции, крепость Пальманова,
театр Гонзага в Саббьонетте, вилла Молин

Напишите отзыв о статье "Скамоцци, Винченцо"

Отрывок, характеризующий Скамоцци, Винченцо

Как только вошел Николай в своей гусарской форме, распространяя вокруг себя запах духов и вина, и сам сказал и слышал несколько раз сказанные ему слова: vaut mieux tard que jamais, его обступили; все взгляды обратились на него, и он сразу почувствовал, что вступил в подобающее ему в губернии и всегда приятное, но теперь, после долгого лишения, опьянившее его удовольствием положение всеобщего любимца. Не только на станциях, постоялых дворах и в коверной помещика были льстившиеся его вниманием служанки; но здесь, на вечере губернатора, было (как показалось Николаю) неисчерпаемое количество молоденьких дам и хорошеньких девиц, которые с нетерпением только ждали того, чтобы Николай обратил на них внимание. Дамы и девицы кокетничали с ним, и старушки с первого дня уже захлопотали о том, как бы женить и остепенить этого молодца повесу гусара. В числе этих последних была сама жена губернатора, которая приняла Ростова, как близкого родственника, и называла его «Nicolas» и «ты».
Катерина Петровна действительно стала играть вальсы и экосезы, и начались танцы, в которых Николай еще более пленил своей ловкостью все губернское общество. Он удивил даже всех своей особенной, развязной манерой в танцах. Николай сам был несколько удивлен своей манерой танцевать в этот вечер. Он никогда так не танцевал в Москве и счел бы даже неприличным и mauvais genre [дурным тоном] такую слишком развязную манеру танца; но здесь он чувствовал потребность удивить их всех чем нибудь необыкновенным, чем нибудь таким, что они должны были принять за обыкновенное в столицах, но неизвестное еще им в провинции.
Во весь вечер Николай обращал больше всего внимания на голубоглазую, полную и миловидную блондинку, жену одного из губернских чиновников. С тем наивным убеждением развеселившихся молодых людей, что чужие жены сотворены для них, Ростов не отходил от этой дамы и дружески, несколько заговорщически, обращался с ее мужем, как будто они хотя и не говорили этого, но знали, как славно они сойдутся – то есть Николай с женой этого мужа. Муж, однако, казалось, не разделял этого убеждения и старался мрачно обращаться с Ростовым. Но добродушная наивность Николая была так безгранична, что иногда муж невольно поддавался веселому настроению духа Николая. К концу вечера, однако, по мере того как лицо жены становилось все румянее и оживленнее, лицо ее мужа становилось все грустнее и бледнее, как будто доля оживления была одна на обоих, и по мере того как она увеличивалась в жене, она уменьшалась в муже.