Палладианство

Палладианизм или Палладиева архитектура — ранняя форма классицизма, выросшая из идей итальянского архитектора Андреа Палладио (1508—1580). В основе стиля лежат строгое следование симметрии, учёт перспективы и заимствование принципов классической храмовой архитектуры Древней Греции и Рима.

Основная информация

Почти все здания, спроектированные Андреа Палладио, находятся в области Венеция, в Венеции и Виченце, последнюю по этой причине нередко называют Городом Палладио. В основном это разнообразные виллы и церкви, как, например, церковь Иль Реденторе в Венеции. Научные труды Палладио, включающие в себя четыре книги об архитектуре, продолжают идеи римского инженера-теоретика Витрувия и его последователя в XV веке Леона Баттисты Альберти, который придерживался принципов классической римской архитектуры, основанной на точных геометрических пропорциях, вместо богатого декоративными изысками стиля эпохи возрождения.

«Палладио как будто бы задался целью показать, что всё разумное в формах и пропорциях древней архитектуры годится для всякой эпохи и для всякой страны с теми изменениями, которых не отвергли бы и сами строители древности. Он как бы поставил себе задачу сделать не то, что уже было сделано ими, но то, что они должны были бы сделать и сделали бы, конечно, если бы, возвратясь к жизни, стали работать для наших жилищ. Отсюда проистекает вполне свободное, лёгкое и находчивое применение им планов, линий и украшений античности во всех родах архитектуры, к которым обращался его талант».

Катрмер-де-Кенси

Все свои виллы Палладио проектировал с учётом окружающей их обстановки. Если зданию было суждено находиться на возвышенности, как в случае виллы Капра, он устраивал все фасады абсолютно идентичными, чтобы строение со всех сторон выглядело одинаково хорошо. Кроме того, в этом случае со всех четырёх направлений обычно организовывались портики, чтобы хозяева могли созерцать все свои земли, постоянно находясь под защитой от солнца — во многом это напоминает сегодняшние американские крыльца, устраиваемые вокруг домов в сельской местности. В качестве альтернативы портикам Палладио иногда использовал лоджии. Обычно это были или более утопленные портики, или обычные помещения с большими проёмами в стенах, открывающими внутренне пространство комнат природной среде. Иногда лоджии располагались ещё и на втором этаже, формируя так называемые двойные лоджии. Нередко лоджии закрывались фронтонами, что придавало им особое значение в общем строении фасадов. На вилле Годи, например, точкой равновесия вместо портика выступает лоджия, кроме того, лоджии завершают каждый край здания.

Конструкцию фасадов Палладио разрабатывал по примеру древнеримских храмов. Влияние храмов, в плане обычно имеющих форму креста, позже стало его визитной карточкой. Палладианские виллы чаще всего ограничены тремя этажами. У основания рустованные подвал или цокольный этаж, включающие служебные и подсобные помещения. Затем бельэтаж, доступ к которому открывается через внешний лестничный проём портика, включающий в себя главную приёмную и спальни, а выше над ним мезонин с дополнительными спальнями и прочими жилыми помещениями. Пропорции каждой комнаты, находящейся внутри виллы, задавались с помощью простейших математических отношений типа 3:4 и 4:5, как правило размеры помещений выбирались по одному из них или принимались кратными им. Ранние архитекторы использовали эти формулы только лишь для уравновешивания двусимметричных фасадов, тогда как Палладио обычно применял их при проектировании квадратных и прямоугольных зданий с двумя осями симметрии.

Большое внимание Палладио уделял двойственному назначению своих вилл: с одной стороны они должны были быть опорными пунктами при ведении сельского хозяйства, с другой — роскошными местами отдыха зажиточных купцов. Для обеспечения обоих этих функций сельскохозяйственные строения выносились в отдельные крылья, которые, тем не менее, располагались симметрично основному зданию виллы. Иногда крылья устраивались в отдалении от виллы и соединялись с ней колоннадами, которые применялись не столько ради практического применения, сколько для дополнения и усиления общего вида виллы. При этом второстепенные крылья никогда не были частью основного здания, возможность их объединения последователи Палладио начали рассматривать только в XVIII веке.

Палладианские окна

Для раннего Палладио характерны особые окна, которые в его честь обычно называют палладианскими. Такое окно состоит из трёх просветов: большого центрального просвета, сверху завершающегося полукруглой аркой, формирующей своеобразный антаблемент, и двух маленьких боковых просветов, отделённых от центрального двумя пилястрами. Иногда вместо пилястр, как например в Библиотеке Святого Марка, спроектированной Якопо Сансовино (1486—1570), используются небольшие колонны. Нельзя, тем не менее, считать происхождение этих окон исключительно палладианским, так как ранее их уже применял Донато Браманте (1444—1514), а подробное их описание приводил ещё Себастьяно Серлио (1475—1554) — в своём семитомном труде «Tutte l’opere d’architettura et prospetiva» он писал, что окна подобного типа были разработаны под влиянием триумфальных арок древнего Рима, где так же имелись большие арочные просветы, у которых с обеих сторон располагались два меньших просвета. Поэтому в литературе нередко встречается название серлианские окна, по имени человека, впервые их описавшего. А палладианскими их называют из-за того, что именно Андреа Палладио стал использовать их широко и повсеместно, придавая им особое значение в общем композиционном строе, что отчётливо наблюдается, например, в аркадах Палладианской базилики, находящейся в Виченце. Нечто подобное устроено перед входами на виллы Годи и Форни Черато. Впоследствии окна распространились по всей Венеции, поэтому иногда их ещё называют венецианскими.

Раннее палладианство

В 1570 году Палладио издал свои Четыре книги об архитектуре, которые оказали большое влияние на многих архитекторов по всей Европе. В ходе XVII века многие зодчие-иностранцы, обучавшиеся в Италии, изучали труды Палладио как учебные пособия. Получив образование, они возвращались домой и пытались приспособить палладианский стиль для другого климата, другой топографии и других предпочтений заказчиков. Подобным образом идеи палладианской архитектуры распространились практически по всему миру. Пиком популярности палладианства считается начало XVIII века, особенно в Англии, Ирландии и позднее в Северной Америке.

Английское палладианство

Расцвет палладианства в Англии пришёлся на XVII—XVIII века. Первым выдающимся палладианцем на севере Европы считается Иниго Джонс. Даже в период всеобщего увлечения барокко (на рубеже XVIII века) английские архитекторы редко отходили от Палладиева идеала прямолинейной кровли. Наиболее популярной среди палладианцев работой тандема Палладио-Скамоцци была вилла Капра близ Виченцы.

В начале XVIII века благодаря усилиям лорда Берлингтона и У. Кента палладианизм вновь вошёл в моду, особенно в Шотландии, где его самым выдающимся мастером был Роберт Адам. К середине XVIII века поветрие распространилось по всей Европе, шотландские архитекторы (напр., Чарльз Камерон) были востребованы даже в Польше и России.

Русское палладианство

«Палладианские здания — архитектурное эсперанто, пунктир цивилизации. Одинаковые парламенты, суды, театры, музеи, особняки и виллы покрыли планету задолго до «Макдоналдса» — назойливые, но необходимые ориентиры».

Пётр Вайль. «Гений места»

• 1 этап — 1780-е годы — начале XIX века. Палладианский тип «дома с циркумференциями» был впервые применён Камероном во дворце в Павловске (1782 г.), затем Кваренги в усадебных домах Завадовского в Ляличах и графа Безбородко в Полюстрове. Большое значение в развитии и распространении палладианства в России сыграла деятельность архитектора Н. А. Львова. Палладианский стиль повсеместно применялся в русском усадебном строительстве.
• 2 этап — на рубеже XIX–XX веков возрождается интерес к палладианству, к нему вновь обращаются в усадебной практике. Став предметом для размышлений зодчих-неоклассиков, и, прежде всего, И. В. Жолтовского, оно неожиданно оказалось востребовано и последующей сталинской эпохой, многообразно воплотившись в «палладианской» до и послевоенной застройке городов СССР.

Палладианство в других странах

В конце XVIII — начале XIX века такие города, как Эдинбург, Дублин, Варшава, Санкт-Петербург, Хельсинки, были полностью преображены архитекторами-палладианцами. Впрочем, в странах континентальной Европы термин «палладианство» употребляется редко. Палладиев стиль таких архитекторов, как Кваренги, Старов и Казаков, в российской литературе принято описывать как начальный этап развития классицизма.

В конце XVIII века уже не столь модный стиль обрёл вторую жизнь в Северной Америке, в числе использовавших его архитекторов был Томас Джефферсон. Яркий пример североамериканского палладианства — Белый дом в Вашингтоне.

Литература

• Ильин М. А. Наследие Палладио и русская архитектура конца XVIII века. — 1938. — (Архитектура СССР).
• Ильин М. А. О палладианстве в творчестве Д. Кваренги и Н. Львова. — 1973. — (Русское искусство XVIII века).
• James S. Ackerman. Palladio. — Penguin, 1994. — 208 с. — (Architect and Society). — ISBN 978-0140135008.
• Edward Chaney. George Berkeley's Grand Tours: The Immaterialist as Connoisseur of Art and Architecture. — 2-е изд. — Taylor & Francis, 2000. — 426 с. — ISBN 0-7146-4474-9.
• Trewin Copplestone. World Architecture. — Book Sales, 1976. — ISBN 978-0890090619.
• Adalbert Dal Lago. GVille Antiche. — Милан: Fratelli Fabbri, 1966.
• Kenneth Frampton. Studies in Tectonic Culture. — MIT Press, 2001. — ISBN 0-2625-6149-2.
• Frank Ernest Halliday. Cultural History of England. — Лондон: Thames & Hudson, 1967. — ISBN 0-5004-5020-X.
• Gervase Jackson-Stops. The English Country House in Perspective. — Нью-Йорк: Grove Weidenfeld, 1990. — ISBN 978-0802112286.
• Spiro Kostof. A History of Architecture. — 2-е изд. — Нью-Йорк: Oxford University Press, 1995. — 816 с. — ISBN 978-0195083798.
• Hilary Lewis, John O'Connor. Philip Johnson: The architect in His Own Words. — 1-е изд. — Нью-Йорк: Rizzoli, 1994. — 208 с. — ISBN 978-0847818235.
• Marten Paolo. Palladio. — Кёльн: Benedikt Taschen Verlag GmbH, 1993.
• Henry Hope Reed, Joseph C. Farber. Palladio's Architecture and Its Influence. — Нью-Йорк: Dover Publications, 1980. — 144 с. — ISBN 978-0486239224.
• Robert Tavernor. Palladio and Palladianism. — Лондон: Thames & Hudson, 1991. — 216 с. — (World of Art). — ISBN 978-0500202425.
• David Watkin. English Architecture. — Лондон: Thames & Hudson, 2001. — 224 с. — (World of Art). — ISBN 978-0500203385.
• Rudolf Wittkower. Architectural Principles in the Age of Humanism. — W. W. Norton & Company, 1971. — 244 с. — ISBN 978-0393005998.

Ссылки

• Палладианство — статья из Большой советской энциклопедии.
• [www.cisapalladio.org/index.php?lingua=i CISA] — Международный центр по изучению архитектуры Андреа Палладио  (итал.)
• Ruhl, Carsten: [nbn-resolving.de/urn:nbn:de:0159-2011020199 Palladianism: From the Italian Villa to International Architecture], [www.ieg-ego.eu/ EGO – European History Online], Майнц: [www.ieg-mainz.de/likecms/index.php Institute of European History], 2011, проверено 23 мая 2011.
• Статья: [tartle.net/petrova.katerina/blog/72-palladianizm/ Палладианизм - Следуя классическому примеру Палладио].

Отрывок, характеризующий Палладианство

– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.