Церковь Иль Реденторе

Церковь Иль Реденторе (итал. Il Redentore — Спаситель) — церковь в Венеции на набережной острова Джудекка.

Строительство было одобрено дожем Себастьяном Веньером и Большим Советом и поручено Андреа Палладио. В мае 1577 года церковь была заложена в честь благодарения Спасителя за избавление города от эпидемии чумы, которая разразилась в Венеции в 1575—1576 годах и унесла до трети населения города, или 46000 жизней. В 1592 году здание было построено и освящено. Церковь было отдана ордену Капуцинов.

В знак избавления от чумы с XVI века в Венеции празднуют праздник Феста дель Реденторе. Каждый год в третье воскресенье июля, дож посещал церковь, пройдя по понтонному мосту, который наводился от Дворца дожей до церкви. Там он служил мессу.

В церкви находятся шедевры Франческо Бассано, Лаццаро Бастиани, Карло Сарачени, Леандро Бассано, Джакомо Пальма, Якопо Бассано, Франческо Биссоло, Рокко Маркони, Паоло Веронезе, Альвизе Виварини, Тинторетто.

См. также

• Список церквей Венеции

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Церковь Иль Реденторе

Отрывок, характеризующий Церковь Иль Реденторе

Несмотря на то, что уже с 20 го числа августа почти все знакомые Ростовых повыехали из Москвы, несмотря на то, что все уговаривали графиню уезжать как можно скорее, она ничего не хотела слышать об отъезде до тех пор, пока не вернется ее сокровище, обожаемый Петя. 28 августа приехал Петя. Болезненно страстная нежность, с которою мать встретила его, не понравилась шестнадцатилетнему офицеру. Несмотря на то, что мать скрыла от него свое намеренье не выпускать его теперь из под своего крылышка, Петя понял ее замыслы и, инстинктивно боясь того, чтобы с матерью не разнежничаться, не обабиться (так он думал сам с собой), он холодно обошелся с ней, избегал ее и во время своего пребывания в Москве исключительно держался общества Наташи, к которой он всегда имел особенную, почти влюбленную братскую нежность.
По обычной беспечности графа, 28 августа ничто еще не было готово для отъезда, и ожидаемые из рязанской и московской деревень подводы для подъема из дома всего имущества пришли только 30 го.
С 28 по 31 августа вся Москва была в хлопотах и движении. Каждый день в Дорогомиловскую заставу ввозили и развозили по Москве тысячи раненых в Бородинском сражении, и тысячи подвод, с жителями и имуществом, выезжали в другие заставы. Несмотря на афишки Растопчина, или независимо от них, или вследствие их, самые противоречащие и странные новости передавались по городу. Кто говорил о том, что не велено никому выезжать; кто, напротив, рассказывал, что подняли все иконы из церквей и что всех высылают насильно; кто говорил, что было еще сраженье после Бородинского, в котором разбиты французы; кто говорил, напротив, что все русское войско уничтожено; кто говорил о московском ополчении, которое пойдет с духовенством впереди на Три Горы; кто потихоньку рассказывал, что Августину не ведено выезжать, что пойманы изменники, что мужики бунтуют и грабят тех, кто выезжает, и т. п., и т. п. Но это только говорили, а в сущности, и те, которые ехали, и те, которые оставались (несмотря на то, что еще не было совета в Филях, на котором решено было оставить Москву), – все чувствовали, хотя и не выказывали этого, что Москва непременно сдана будет и что надо как можно скорее убираться самим и спасать свое имущество. Чувствовалось, что все вдруг должно разорваться и измениться, но до 1 го числа ничто еще не изменялось. Как преступник, которого ведут на казнь, знает, что вот вот он должен погибнуть, но все еще приглядывается вокруг себя и поправляет дурно надетую шапку, так и Москва невольно продолжала свою обычную жизнь, хотя знала, что близко то время погибели, когда разорвутся все те условные отношения жизни, которым привыкли покоряться.