Столкновение над Ленинградом (1952)

Рейсы 376 и 381 Столкновение над Ленинградом
Общие сведения
Дата	5 октября 1952 года
Время	16:02
Характер	Столкновение в воздухе
Причина	Ошибка УВД
Место	у деревни Скворицы, Гатчинский район Ленинградской области, близ аэропорта Шоссейная (РСФСР, СССР)
Погибшие	31 (24+7)
Воздушное судно
Модель	Ил-12
Авиакомпания	Аэрофлот (Северное ТУ ГВФ, 67 ато)
Пункт вылета	Адлер, Сочи, РСФСР
Остановки в пути	Минск-1, Минск, БССР
Пункт назначения	Шоссейная, Ленинград, РСФСР
Рейс	376
Бортовой номер	СССР-Л1328
Дата выпуска	30 июня 1948 года
Пассажиры	19
Экипаж	5
Погибшие	24 (все)
Второе воздушное судно
С-47 (прототип ТС-62)
Модель	ТС-62
Авиакомпания	Аэрофлот (Северное ТУ ГВФ, Сыктывкарская авиагруппа)
Пункт вылета	Шоссейная, Ленинград, РСФСР
Остановки в пути	Минск-1, Минск, БССР
Пункт назначения	Одесса, УССР
Рейс	381
Бортовой номер	СССР-Л1055
Дата выпуска	21 июля 1945 года
Пассажиры	3
Экипаж	4
Погибшие	7 (все)

См. также: Рейс 381

В воскресенье 5 октября 1952 года в небе над Гатчинским районом Ленинградской области столкнулись Ил-12 и ТС-62, в результате чего погиб 31 человек.

Самолёты

Ил-12 с бортовым номером СССР-Л1328 (заводской —30054, производства ММЗ «Знамя Труда») совершал рейс 376 из Сочи в Ленинград. Пилотировал его экипаж, состоящий из командира Виктора Павлова, второго пилота Сергея Курицына, бортмеханика Константина Поливанова и бортрадиста Александра Соколова. В салоне работала стюардесса Тамара Селяво. В 13:39 Ил-12 вылетел из Минска — последней промежуточной остановки, после чего занял высоту 1800 метров, летя при этом в облаках. На его борту находились 24 пассажира.

Над Ленинградом небо было полностью затянуто тучами, дымка, а видимость составляла 2 километра. Сохраняя высоту 1800 метров, Ил-12 вошёл в зону ленинградского аэропорта Шоссейная по воздушному коридору № 2. В это время из самого аэропорта вылетел ТС-62 (переделка из С-47) с бортовым номером СССР-Л1055 (заводской — 45-970). Данный самолёт выполнял рейс 381 из Ленинграда в Одессу с первой промежуточной посадкой в Минске. Пилотировал его экипаж в составе командира Муртазы Халикова, второго пилота Александра Наумова, бортмеханика Бориса Балашова и бортрадиста Юрия Алексеева. На борту находились 3 пассажира. После вылета, самолёт занял высоту 900 метров и по коридору № 2 направился на выход из Ленинградской воздушной зоны.

Катастрофа

Руководитель полётов, он же — начальник аэропорта Шоссейная, наблюдал по обзорному радиолокатору, что самолёты направляются друг к другу, находясь на одной прямой. Тем не менее, он дал команду экипажу Ил-12 осуществлять спуск до 1200 метров, а экипажу ТС-62 — подниматься до 2700 метров. Диспетчер предупредил руководителя полётов, что такое пересечение эшелонов недопустимо, однако тот его успокоил, сказав: не беспокойтесь, я за ними слежу и я отвечаю. Однако и командир Ил-12 выразил тревогу, что его высоту будет пересекать встречный самолёт, на что начальник аэропорта ему ответил: вас обоих вижу, слежу за вами. После этого пилоты обоих самолётов начали выполнять полученные команды: Ил-12 — на спуск, ТС-62 — на подъём

В 16:02 летя в облаках навстречу друг другу, примерно в 25 километрах от аэропорта самолёты столкнулись правыми плоскостями (крыльями), после чего рухнули вниз и взорвались близ деревни Скворицы (Гатчинский район Ленинградской области). ТС-62 упал всего в 250 метрах северо-восточнее её, а Ил-12 — в 1200 метрах северо-северо-восточней от ТС-62. Части их правых крыльев упали северней деревни. Все находящиеся в обоих самолётах 9 членов экипажей и 22 пассажира погибли.

Причина

Причиной катастрофы стало грубое нарушение руководителем полётов правил эшелонирования, который проигнорировал замечания диспетчера и экипажа Ил-12, а видя по радару сближение обоих самолётов, не принял никаких мер по их разведению.

См. также

• Столкновение над Внуковом (1948)

Отрывок, характеризующий Столкновение над Ленинградом (1952)

– Господину барону Ашу от генерала аншефа князя Болконского, – провозгласил он так торжественно и значительно, что чиновник обратился к нему и взял его письмо. Через несколько минут губернатор принял Алпатыча и поспешно сказал ему:
– Доложи князю и княжне, что мне ничего не известно было: я поступал по высшим приказаниям – вот…
Он дал бумагу Алпатычу.
– А впрочем, так как князь нездоров, мой совет им ехать в Москву. Я сам сейчас еду. Доложи… – Но губернатор не договорил: в дверь вбежал запыленный и запотелый офицер и начал что то говорить по французски. На лице губернатора изобразился ужас.
– Иди, – сказал он, кивнув головой Алпатычу, и стал что то спрашивать у офицера. Жадные, испуганные, беспомощные взгляды обратились на Алпатыча, когда он вышел из кабинета губернатора. Невольно прислушиваясь теперь к близким и все усиливавшимся выстрелам, Алпатыч поспешил на постоялый двор. Бумага, которую дал губернатор Алпатычу, была следующая:
«Уверяю вас, что городу Смоленску не предстоит еще ни малейшей опасности, и невероятно, чтобы оный ею угрожаем был. Я с одной, а князь Багратион с другой стороны идем на соединение перед Смоленском, которое совершится 22 го числа, и обе армии совокупными силами станут оборонять соотечественников своих вверенной вам губернии, пока усилия их удалят от них врагов отечества или пока не истребится в храбрых их рядах до последнего воина. Вы видите из сего, что вы имеете совершенное право успокоить жителей Смоленска, ибо кто защищаем двумя столь храбрыми войсками, тот может быть уверен в победе их». (Предписание Барклая де Толли смоленскому гражданскому губернатору, барону Ашу, 1812 года.)
Народ беспокойно сновал по улицам.
Наложенные верхом возы с домашней посудой, стульями, шкафчиками то и дело выезжали из ворот домов и ехали по улицам. В соседнем доме Ферапонтова стояли повозки и, прощаясь, выли и приговаривали бабы. Дворняжка собака, лая, вертелась перед заложенными лошадьми.
Алпатыч более поспешным шагом, чем он ходил обыкновенно, вошел во двор и прямо пошел под сарай к своим лошадям и повозке. Кучер спал; он разбудил его, велел закладывать и вошел в сени. В хозяйской горнице слышался детский плач, надрывающиеся рыдания женщины и гневный, хриплый крик Ферапонтова. Кухарка, как испуганная курица, встрепыхалась в сенях, как только вошел Алпатыч.
– До смерти убил – хозяйку бил!.. Так бил, так волочил!..
– За что? – спросил Алпатыч.
– Ехать просилась. Дело женское! Увези ты, говорит, меня, не погуби ты меня с малыми детьми; народ, говорит, весь уехал, что, говорит, мы то? Как зачал бить. Так бил, так волочил!
Алпатыч как бы одобрительно кивнул головой на эти слова и, не желая более ничего знать, подошел к противоположной – хозяйской двери горницы, в которой оставались его покупки.
– Злодей ты, губитель, – прокричала в это время худая, бледная женщина с ребенком на руках и с сорванным с головы платком, вырываясь из дверей и сбегая по лестнице на двор. Ферапонтов вышел за ней и, увидав Алпатыча, оправил жилет, волосы, зевнул и вошел в горницу за Алпатычем.
– Аль уж ехать хочешь? – спросил он.
Не отвечая на вопрос и не оглядываясь на хозяина, перебирая свои покупки, Алпатыч спросил, сколько за постой следовало хозяину.
– Сочтем! Что ж, у губернатора был? – спросил Ферапонтов. – Какое решение вышло?
Алпатыч отвечал, что губернатор ничего решительно не сказал ему.
– По нашему делу разве увеземся? – сказал Ферапонтов. – Дай до Дорогобужа по семи рублей за подводу. И я говорю: креста на них нет! – сказал он.
– Селиванов, тот угодил в четверг, продал муку в армию по девяти рублей за куль. Что же, чай пить будете? – прибавил он. Пока закладывали лошадей, Алпатыч с Ферапонтовым напились чаю и разговорились о цене хлебов, об урожае и благоприятной погоде для уборки.
– Однако затихать стала, – сказал Ферапонтов, выпив три чашки чая и поднимаясь, – должно, наша взяла. Сказано, не пустят. Значит, сила… А намесь, сказывали, Матвей Иваныч Платов их в реку Марину загнал, тысяч осьмнадцать, что ли, в один день потопил.
Алпатыч собрал свои покупки, передал их вошедшему кучеру, расчелся с хозяином. В воротах прозвучал звук колес, копыт и бубенчиков выезжавшей кибиточки.
Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.