Сухонен, Алпо

Алпо Сухонен
Позиция	левый нападающий
Гражданство	Финляндия Финляндия
Родился	Валкеакоски, Финляндия
Игровая карьера
1964—1967 Кархут 1967—1969 Эссят 1969—1970 Йокерит 1970—1971 Эссят 1971—1975 ФПС
Тренерская карьера
1974—1978 ФПС 1978—1979 Амбри-Пиотта 1980—1981 СайПа 1986—1988 Цюрих 1988—1989 ХПК 1988—1989 Монктон Хокс 1989—1993 Виннипег Джетс (помощник) 1993—1994 Йокерит 1994—1996 Клотен Флайерз 1996—1997 Цюрих 1997 Чикаго Вулвз 1997—1998 ХПК 1998—2000 Торонто Мейпл Лифс (помощник) 2000—2001 Чикаго Блэкхокс 2002—2003 ХИФК 2004—2006 Берн 2007—2009 Эссят 2011—2012 Банска-Бистрица 1976—1977 Сборная Финляндии (помощник) 1977—1982 Сборная Финляндии (юн.) 1982—1986 Сборная Финляндии

Алпо Сухонен (фин. Alpo Suhonen; род. 17 июня 1948, Валкеакоски) — финский хоккеист и хоккейный тренер, член Зала хоккейной славы Финляндии с 2004 года. В составе клуба «Эссят» — чемпион Финляндии 1971 года. В качестве тренера привёл сборную Финляндии среди юниоров к званию чемпионов Европы 1978 года, а клуб «Клотен Флайерз» — к титулу чемпионов Швейцарии 1995 и 1996 годов. С 1982 по 1986 годы главный тренер национальной сборной Финляндии, в сезоне 2000/01 был главным тренером клуба «Чикаго Блэкхокс», став первым европейским тренером на таком посту в НХЛ.

Спортивная карьера

Алпо Сухонен, сын коммивояжёра, начал свою хоккейную карьеру в 14 лет и в 17-летнем возрасте уже играл в высшей лиге чемпионата Финляндии. За годы выступлений в командах высшей лиги Сухонен, игравший на позиции левого нападающего, провёл 103 матча, забросив 25 шайб и сделав 13 результативных передач. Большую часть игровой карьеры он выступал за клубы из Пори — сначала «Кархут», а затем «Эссят», с которым в 1971 году стал чемпионом Финляндии, один сезон также отыграв за «Йокерит». Концовку игровой карьеры Сухонен отыграл за клуб ФПС из Форссы, где он учился на журналиста. Его клуб каждый год поднимался в следующий дивизион чемпионата Финляндии, пока не достиг высшей лиги; к этому времени Сухонен стал играющим тренером ФПС, а с 1975 года занял пост главного тренера клуба.

В 1976 году молодой тренер ФПС был приглашён в национальную сборную Финляндии на должность помощника главного тренера, а в следующем году возглавил юниорскую сборную страны. В 1978 году финны, принимавшие юниорский чемпионат Европы, впервые за историю этого турнира стали его победителями. В команде, возглавляемой Сухоненом, которому в это время и самому было только 29 лет, выделялся будущий лидер финского хоккея — 17-летний Яри Курри, забросивший решающую шайбу во втором овертайме последнего матча чемпионата в ворота сборной СССР. На следующий год он стал первым иностранцем на посту главного тренера клуба «Амбри-Пиотта» в швейцарской Национальной лиге «А». Затем он тренировал финскую команду «СайПа» и швейцарский «Цюрих», совмещая эти должности с работой с юниорской сборной Финляндии.

В 1982 году на чемпионате мира среди молодёжных команд сборная Финляндии под руководством Сухонена завоевала бронзовые медали. В 1982 году Сухонен был назначен на пост главного тренера национальной сборной Финляндии, который занимал до 1986 года. За это время финская команда одержала 30 побед при 11 ничьих и 45 поражениях. Отработав ещё несколько лет в Финляндии и Швейцарии, Сухонен отправился за океан — вначале как главный тренер команды АХЛ «Монктон Хокс», а потом как помощник главного тренера клуба НХЛ «Виннипег Джетс», где провёл два года.

В 1995 и 1996 годах Сухонен дважды выиграл чемпионат Швейцарии с клубом «Клотен Флайерз», а в 1997 году вернулся в Северную Америку, став главным тренером команды Международной хоккейной лиги «Чикаго Вулвз». Оттуда он вторично перешёл в НХЛ, заняв пост помощника тренера «Торонто Мейпл Лифс».

В 2000 году Майк Смит, работавший с Сухоненом как в Виннипеге, так и в Торонто, а в тот момент бывший директором по спортивным операциям клуба НХЛ «Чикаго Блэкхокс», предложил Сухонену занять в этой команде пост главного тренера. Таким образом, Сухонен, буквально на неколько недель опередив чеха Ивана Глинку, возглавившего «Питтсбург Пингвинз», стал первым европейским тренером, назначенным на должность главного тренера в клубе НХЛ (но не первым рождённым в Европе: Иоганнес (Джонни) Гоцелиг, в 1940-е годы возглавлявший «Чикаго», вырос в США, но родился в Российской империи). Сухонен стал пятым за два года тренером «Ястребов», последние три сезона не попадавших в плей-офф Кубка Стэнли.

Работа Сухонена с «Чикаго» завершилась незадолго до окончания регулярного сезона 2000/01. За семь игр до конца года тренер, чей клуб в четвёртый раз подряд не попал в плей-офф, объявил об уходе в отставку из-за проблем с сердцем — тесты показали, что у него закупорена одна из артерий. Возвратившись в Европу, Сухонен тренировал клубы Финляндии, Швейцарии и Словакии, а в начале второго десятилетия XXI века был назначен спортивным директором Федерации хоккея Австрии и генеральным менеджером сборной этой страны. В 2004 году его имя было внесено в списки Зала хоккейной славы Финляндии.

Прочая деятельность

Помимо хоккея, Алпо Сухонен активно участвует в культурной и общественной жизни. Он был организатором джазовых фестивалей в Пори, а в начале 1990-х на два года оставил хоккей, чтобы занять должность директора городского театра Турку. Он пробовал себя в режиссуре, поставив на финском языке «Кошку на раскалённой крыше» Теннесси Уильямса, консультировал художественный фильм «Ледоколы» и баллотировался в 1999 году в Европарламент от Финляндии от «зелёных». Любовь Сухонена к джазу нашла отражение в его наставлениях молодым игрокам; по словам Сакари Салминена, его тренер любил говорить: «Нужно не только по нотам играть, как в классической музыке, нужно импровизировать».

Ссылки

• [www.eurohockey.com/player/55145-.html Алпо Сухонен] — статистика на [www.eurohockey.com/ European Ice Hockey Online AB]  (англ.)
• [jaakiekkomuseo.vapriikki.fi/leijonat/suhonen.htm Профиль] на сайте Зала спортивной славы Финляндии  (фин.)

</div>

Отрывок, характеризующий Сухонен, Алпо

– Я вас люблю, – сказал князь Андрей.
– Простите…
– Что простить? – спросил князь Андрей.
– Простите меня за то, что я сделала, – чуть слышным, прерывным шепотом проговорила Наташа и чаще стала, чуть дотрогиваясь губами, целовать руку.
– Я люблю тебя больше, лучше, чем прежде, – сказал князь Андрей, поднимая рукой ее лицо так, чтобы он мог глядеть в ее глаза.
Глаза эти, налитые счастливыми слезами, робко, сострадательно и радостно любовно смотрели на него. Худое и бледное лицо Наташи с распухшими губами было более чем некрасиво, оно было страшно. Но князь Андрей не видел этого лица, он видел сияющие глаза, которые были прекрасны. Сзади их послышался говор.
Петр камердинер, теперь совсем очнувшийся от сна, разбудил доктора. Тимохин, не спавший все время от боли в ноге, давно уже видел все, что делалось, и, старательно закрывая простыней свое неодетое тело, ежился на лавке.
– Это что такое? – сказал доктор, приподнявшись с своего ложа. – Извольте идти, сударыня.
В это же время в дверь стучалась девушка, посланная графиней, хватившейся дочери.
Как сомнамбулка, которую разбудили в середине ее сна, Наташа вышла из комнаты и, вернувшись в свою избу, рыдая упала на свою постель.

С этого дня, во время всего дальнейшего путешествия Ростовых, на всех отдыхах и ночлегах, Наташа не отходила от раненого Болконского, и доктор должен был признаться, что он не ожидал от девицы ни такой твердости, ни такого искусства ходить за раненым.
Как ни страшна казалась для графини мысль, что князь Андрей мог (весьма вероятно, по словам доктора) умереть во время дороги на руках ее дочери, она не могла противиться Наташе. Хотя вследствие теперь установившегося сближения между раненым князем Андреем и Наташей приходило в голову, что в случае выздоровления прежние отношения жениха и невесты будут возобновлены, никто, еще менее Наташа и князь Андрей, не говорил об этом: нерешенный, висящий вопрос жизни или смерти не только над Болконским, но над Россией заслонял все другие предположения.


Пьер проснулся 3 го сентября поздно. Голова его болела, платье, в котором он спал не раздеваясь, тяготило его тело, и на душе было смутное сознание чего то постыдного, совершенного накануне; это постыдное был вчерашний разговор с капитаном Рамбалем.
Часы показывали одиннадцать, но на дворе казалось особенно пасмурно. Пьер встал, протер глаза и, увидав пистолет с вырезным ложем, который Герасим положил опять на письменный стол, Пьер вспомнил то, где он находился и что ему предстояло именно в нынешний день.
«Уж не опоздал ли я? – подумал Пьер. – Нет, вероятно, он сделает свой въезд в Москву не ранее двенадцати». Пьер не позволял себе размышлять о том, что ему предстояло, но торопился поскорее действовать.
Оправив на себе платье, Пьер взял в руки пистолет и сбирался уже идти. Но тут ему в первый раз пришла мысль о том, каким образом, не в руке же, по улице нести ему это оружие. Даже и под широким кафтаном трудно было спрятать большой пистолет. Ни за поясом, ни под мышкой нельзя было поместить его незаметным. Кроме того, пистолет был разряжен, а Пьер не успел зарядить его. «Все равно, кинжал», – сказал себе Пьер, хотя он не раз, обсуживая исполнение своего намерения, решал сам с собою, что главная ошибка студента в 1809 году состояла в том, что он хотел убить Наполеона кинжалом. Но, как будто главная цель Пьера состояла не в том, чтобы исполнить задуманное дело, а в том, чтобы показать самому себе, что не отрекается от своего намерения и делает все для исполнения его, Пьер поспешно взял купленный им у Сухаревой башни вместе с пистолетом тупой зазубренный кинжал в зеленых ножнах и спрятал его под жилет.
Подпоясав кафтан и надвинув шапку, Пьер, стараясь не шуметь и не встретить капитана, прошел по коридору и вышел на улицу.
Тот пожар, на который так равнодушно смотрел он накануне вечером, за ночь значительно увеличился. Москва горела уже с разных сторон. Горели в одно и то же время Каретный ряд, Замоскворечье, Гостиный двор, Поварская, барки на Москве реке и дровяной рынок у Дорогомиловского моста.
Путь Пьера лежал через переулки на Поварскую и оттуда на Арбат, к Николе Явленному, у которого он в воображении своем давно определил место, на котором должно быть совершено его дело. У большей части домов были заперты ворота и ставни. Улицы и переулки были пустынны. В воздухе пахло гарью и дымом. Изредка встречались русские с беспокойно робкими лицами и французы с негородским, лагерным видом, шедшие по серединам улиц. И те и другие с удивлением смотрели на Пьера. Кроме большого роста и толщины, кроме странного мрачно сосредоточенного и страдальческого выражения лица и всей фигуры, русские присматривались к Пьеру, потому что не понимали, к какому сословию мог принадлежать этот человек. Французы же с удивлением провожали его глазами, в особенности потому, что Пьер, противно всем другим русским, испуганно или любопытна смотревшим на французов, не обращал на них никакого внимания. У ворот одного дома три француза, толковавшие что то не понимавшим их русским людям, остановили Пьера, спрашивая, не знает ли он по французски?
Пьер отрицательно покачал головой и пошел дальше. В другом переулке на него крикнул часовой, стоявший у зеленого ящика, и Пьер только на повторенный грозный крик и звук ружья, взятого часовым на руку, понял, что он должен был обойти другой стороной улицы. Он ничего не слышал и не видел вокруг себя. Он, как что то страшное и чуждое ему, с поспешностью и ужасом нес в себе свое намерение, боясь – наученный опытом прошлой ночи – как нибудь растерять его. Но Пьеру не суждено было донести в целости свое настроение до того места, куда он направлялся. Кроме того, ежели бы даже он и не был ничем задержан на пути, намерение его не могло быть исполнено уже потому, что Наполеон тому назад более четырех часов проехал из Дорогомиловского предместья через Арбат в Кремль и теперь в самом мрачном расположении духа сидел в царском кабинете кремлевского дворца и отдавал подробные, обстоятельные приказания о мерах, которые немедленно должны были бытт, приняты для тушения пожара, предупреждения мародерства и успокоения жителей. Но Пьер не знал этого; он, весь поглощенный предстоящим, мучился, как мучаются люди, упрямо предпринявшие дело невозможное – не по трудностям, но по несвойственности дела с своей природой; он мучился страхом того, что он ослабеет в решительную минуту и, вследствие того, потеряет уважение к себе.
Он хотя ничего не видел и не слышал вокруг себя, но инстинктом соображал дорогу и не ошибался переулками, выводившими его на Поварскую.
По мере того как Пьер приближался к Поварской, дым становился сильнее и сильнее, становилось даже тепло от огня пожара. Изредка взвивались огненные языка из за крыш домов. Больше народу встречалось на улицах, и народ этот был тревожнее. Но Пьер, хотя и чувствовал, что что то такое необыкновенное творилось вокруг него, не отдавал себе отчета о том, что он подходил к пожару. Проходя по тропинке, шедшей по большому незастроенному месту, примыкавшему одной стороной к Поварской, другой к садам дома князя Грузинского, Пьер вдруг услыхал подле самого себя отчаянный плач женщины. Он остановился, как бы пробудившись от сна, и поднял голову.
В стороне от тропинки, на засохшей пыльной траве, были свалены кучей домашние пожитки: перины, самовар, образа и сундуки. На земле подле сундуков сидела немолодая худая женщина, с длинными высунувшимися верхними зубами, одетая в черный салоп и чепчик. Женщина эта, качаясь и приговаривая что то, надрываясь плакала. Две девочки, от десяти до двенадцати лет, одетые в грязные коротенькие платьица и салопчики, с выражением недоумения на бледных, испуганных лицах, смотрели на мать. Меньшой мальчик, лет семи, в чуйке и в чужом огромном картузе, плакал на руках старухи няньки. Босоногая грязная девка сидела на сундуке и, распустив белесую косу, обдергивала опаленные волосы, принюхиваясь к ним. Муж, невысокий сутуловатый человек в вицмундире, с колесообразными бакенбардочками и гладкими височками, видневшимися из под прямо надетого картуза, с неподвижным лицом раздвигал сундуки, поставленные один на другом, и вытаскивал из под них какие то одеяния.
Женщина почти бросилась к ногам Пьера, когда она увидала его.
– Батюшки родимые, христиане православные, спасите, помогите, голубчик!.. кто нибудь помогите, – выговаривала она сквозь рыдания. – Девочку!.. Дочь!.. Дочь мою меньшую оставили!.. Сгорела! О о оо! для того я тебя леле… О о оо!
– Полно, Марья Николаевна, – тихим голосом обратился муж к жене, очевидно, для того только, чтобы оправдаться пред посторонним человеком. – Должно, сестрица унесла, а то больше где же быть? – прибавил он.
– Истукан! Злодей! – злобно закричала женщина, вдруг прекратив плач. – Сердца в тебе нет, свое детище не жалеешь. Другой бы из огня достал. А это истукан, а не человек, не отец. Вы благородный человек, – скороговоркой, всхлипывая, обратилась женщина к Пьеру. – Загорелось рядом, – бросило к нам. Девка закричала: горит! Бросились собирать. В чем были, в том и выскочили… Вот что захватили… Божье благословенье да приданую постель, а то все пропало. Хвать детей, Катечки нет. О, господи! О о о! – и опять она зарыдала. – Дитятко мое милое, сгорело! сгорело!
– Да где, где же она осталась? – сказал Пьер. По выражению оживившегося лица его женщина поняла, что этот человек мог помочь ей.