Треуголка

Треуго́лка (англ. cocked hat, фр. tricorne ) — головной убор с полями, загнутыми так, что они образуют три угла. Обычно, такая шляпа является морским или французским головным убором. Получила распространение во второй половине XVII века и была популярна до конца XVIII века, пока не была заменена двууголкой.

Появление треуголки

В первой половине XVII века в армиях Западной Европы была распространена широкополая шляпа: она всем знакома по иллюстрациям к «Трём мушкетёрам». Широкие поля мешали военным запрокидывать голову и были помехой, когда на плече лежало громоздкое ружье. Края шляпы постепенно подгибались, пока не появился принципиально новый, прогрессивный фасон — с тремя загнутыми полями. Распространение треуголки-tricorne в армии относится к эпохе правления Людовика XIV. Со временем эту моду переняли и штатские. Треугольные шляпы, украшенные галуном и перьями, носили до того момента, пока в моду не вошли громоздкие парики — аллонж.

После этого штатские лица носили треуголку под локтем и использовали её при поклонах, описывая ею замысловатые фигуры. В армии же tricorne прижилась и была в ходу до появления в конце XVIII века двууголки.

История треуголки

В конце ХVII — в начале XVIII века треуголка довольно значительна по размеру. Кроме того, она украшена страусовыми перьями, галуном, нередко — пышным бантом. Постепенно шляпа становится меньше и декоративнее. Исчезает пышный плюмаж из перьев, утрачивается значительная часть декорирующих деталей. Это происходит в связи с тем, что треуголка всё больше становится декоративным аксессуаром, который кавалер держит в руке или под локтем: пудреные парики «не нуждались» в шляпе. Иное дело — охотничий костюм. В его состав непременно входила шляпа. В армии также прижилась треуголка в качестве основного головного убора. В первой половине XVIII века треуголку охотно носили женщины. Это было связано с небывалым доселе «сближением» мужской и женской моды.

Постепенно и «три угла» стали не слишком компактными. В армии, а затем и среди штатского населения, приобрела популярность двуугольная шляпа. Двууголка легко складывалась и занимала меньше места — качества важные, тем более что на приемах и балах кавалеры не расставались со своими шляпами.

Треуголка в России

В России треуголки стали появляться в последней четверти XVII и просуществовали, в ней как головные уборы, примерно 100 лет. В середине екатерининского правления они уходят уступив место двуугольным головным уборам.

Треуголка как атрибут эпохи

В XIX—XX веках треуголка стала характерным символом ушедшей и притягательной «галантной эпохи». Так, Константин Сомов в своей «Книге маркизы» изображает tricorne довольно часто, не всегда следуя исторической правде.

В кинематографе и в театре треуголка используется также довольно широко. Её можно видеть во французском кинофильме об Анжелике, в советской ленте Юность Петра, в серии фильмов о пиратах, в экранизациях пьес Карло Гольдони, в постановках Бомарше.

Литература

• Головные уборы // Военная энциклопедия : [в 18 т.] / под ред. В. Ф. Новицкого [и др.]. — СПб. ; [М.] : Тип. т-ва И. В. Сытина, 1911—1915.</span>
• М. Н. Мерцалова История костюма. М., 1972
• Иллюстрированная энциклопедия моды. М., 1987

Отрывок, характеризующий Треуголка

– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил: