Фатима аш-Шариф
| Фатима эль-Шариф араб. فاطمة الشريف<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;">  </td></tr>
| ||||
| ||||
|---|---|---|---|---|
| 24 декабря 1951 года — 1 сентября 1969 года | ||||
| Предшественник: | Образование государства | |||
| Преемник: | Должность упразднена | |||
| Наследник: | Хасан ас-Сенусси | |||
| Вероисповедание: | Ислам суннитского толка | |||
| Рождение: | 1911 Триполитания | |||
| Смерть: | 3 октября 2009 Египет, Каир
| |||
| Род: | Сануситы | |||
| Отец: | Ахмед Шариф ас-Сенуси | |||
| Супруг: | Идрис I | |||
Сеида Фатима эль-Шариф (после замужества — Эль-Сенуси), также Фатима аль-Шифа аль-Сенуси[1] (1911, Триполитания — 3 октября 2009, Каир) — супруга ливийского короля Идриса I, королева Ливии (1951—1969).
Содержание
Биография
Ранние годы
Фатима эль-Шариф, родившаяся в 1911 году, была единственной дочерью Ахмеда Шарифа ас-Сенуси, бывшего вождя исламского религиозного ордена Сенусийя. Её отец активно сопротивлялся европейской колонизации в отношении мусульманских государств. После Ливийской войны, закончившейся в 1912 году, территория Ливии перешла под контроль Итальянского королевства.
В 1929 году, после прихода к власти в Италии фашистов и возобновления ими военных действий в Ливии, Фатима на верблюде пересекла границу Египта, спасаясь от преследований со стороны итальянцев во главе с маршалом Грациани. В 1931 году в Сиве она вышла замуж за Мухаммеда Идриса аль-Махди ас-Сенуси, преемника её отца на посту лидера ордена Сенусийя. В 1951 году Фатима эль-Сенуси стала королевой Ливии.
Королева Ливии
На протяжении всей своей жизни супруги не имели детей. Их единственный сын — мальчик, родившийся в 1953 году — умер на следующий день после рождения. Отсутствие наследника престола представлялось серьёзной проблемой для короля и государства. В 1954 году племянник королевы убил советника Идриса I, Ибрагима аль-Шельхи, из-за слухов, что тот убедил короля развестись с Фатимой в пользу брака с его дочерью. Позже Идрис приказал казнить племянника Фатимы[2].
Спустя некоторое время Идрис решил выбрать для себя ещё одну жену, которая могла бы родить ему наследника. Фатима сама предложила ему две подходящие кандидатуры, но он не выбрал ни одну из них. В 1955 году король взял в жёны Алию Абдель Кадер Ламлум[3]. Несмотря на неудовлетворённость решением мужа, Фатима осталась в королевской резиденции в Тобруке и вскоре примирилась с ним. В дальнейшем Идрис и Фатима стали приёмными родителями для нескольких детей своих погибших родственников.
Современники характеризовали королеву Фатиму как тактичную женщину, наделённую чувством юмора и легко находящую общий язык с людьми, а в особенности детьми, и как верную супругу Идриса I. Она стала образцом для подражания для ливийских женщин[2] . Фатима не носила паранджу или вуаль, одевалась по-европейски, не вела замкнутый, аскетичный образ жизни, а напротив, принимала активное участие в политической и общественной жизни государства, присутствовала на государственных мероприятиях[2].
Жизнь после низложения
На момент восстания во главе с Муаммаром Каддафи, произошедшем в Ливии в 1969 году, королевская чета находилась в Турции. После падения монархии 1 сентября 1969 года и до самой смерти она жила в египетской столице Каире. Революционный трибунал в Ливии заочно приговорил бывшую королеву к пяти годам лишения свободы и лишению всех привилегий.
В 2007 году ливийские власти возвратили Фатиме её дом в Триполи, но она не захотела жить в Ливии. 3 октября 2009 года она, после сорока лет изгнания, умерла в возрасте 98 лет в Каире.
Напишите отзыв о статье "Фатима аш-Шариф"
Примечания
Ссылки
- www.timesonline.co.uk/tol/comment/obituaries/article6873242.ece
- www.time.com/time/magazine/article/0,9171,807255,00.html
- [www.webcitation.org/5qW32bavA The Times: Fatima al-Sanussi, Queen of Libya]
Отрывок, характеризующий Фатима аш-Шариф
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
