Фихте, Иммануил Герман

Фихте, Иммануил Герман
Дата рождения:	18 июля 1796(1796-07-18)
Место рождения:	Йена
Дата смерти:	8 августа 1879(1879-08-08) (83 года)
Место смерти:	Штутгарт

Иммануил Герман Фихте (нем. Immanuel Hermann von Fichte; 1796—1879) — немецкий философ, сын Иоганна Готлиба Фихте; в отличие от последнего называется обыкновенно Младшим.

Был профессором философии в Бонне и Тюбингене. В 1837 г. основал журнал «Zeitschrift für Philosophie und speculative Theologie», в котором, кроме разработки теологических вопросов в духе христианства, сосредоточивалась полемика против пантеизма, господствовавшего в то время под влиянием философии Гегеля. В 1847 г. журнал этот был переименован в «Zeitschrift für Philosophie und philosophische Kritik» и издавался под редакцией Фихте и Ульрици. В числе своих врагов журнал начал считать окрепший в то время в Германии сенсуализм и материализм.

Характерной чертой философской деятельности Фихте было постоянное стремление объединить разрозненные силы для построения философского миросозерцания, могущего удовлетворить научным требованиям, а также нравственному и религиозному чувству. Бессилие философии произвести что-нибудь законченное и твердо установленное имеет, по мнению Фихте, своей ближайшей причиной полную изолированность и отчужденность отдельных представителей философии. В науке самого высокого и универсального интереса каждый упорно говорит своим языком, следует только собственной терминологии, вообще силится прежде всего стать оригинальным, вместо того чтобы искать общего и связующего. В результате — временный успех той или иной системы и никаких осязательных последствий для исторического развития философии. По мнению Фихте, необходимо прекратить эту фабрикацию отдельных систем (Systemmacherei) и перейти к коллективной работе, состоящей в систематической разработке того, что уже сделано предшествующими великими философами, и в соединении всех истинных философских принципов в одно органическое целое. Одушевляемый идеей философского общения, Фихте напечатал в 1846 г. приглашение на философский конгресс. Оно вызвало много возражений и споров, но конгресс всё-таки состоялся, в 1848 г., в Готе. Результаты его далеко не оправдали тех надежд, которые возлагал на него Фихте, и вообще идея философских конгрессов не получила дальнейшего развития и практического осуществления.

Мировоззрение Фихте имеет свой источник в идеалистических системах Фихте Старшего, Шеллинга и Гегеля. По его собственному признанию, исходным пунктом его философии была точка зрения «Наукоучения» в его позднейшей обработке. С Шеллингом и Гегелем роднит его понимание мира как одухотворенной идейной действительности. Тем не менее, по многим пунктам Фихте относится полемически к названным философам, в особенности к Гегелю. Главная ошибка идеализма состоит, по Фихте, в том, что он исходит из понятия бесконечного и абсолютного и через посредство этих понятий определяет природу конечной. Вследствие этого реальность конечного сводится к признанию его лишь временным проявлением или феноменом бесконечного. Не находя ничего устойчивого и пребывающего в конечном идеализме, его рассматривают как деятельность. Такой взгляд переносится затем и на весь мир, вследствие чего само абсолютное понимается как саморазвивающийся безличный мировой процесс. Этому методу, приводящему к пантеизму, Фихте противополагает свой, состоящий в развитии идеи абсолютного через изучение конечных вещей. Абсолютное является проблемой, разрешаемой на основании эмпирически данного. Лишь таким путём может быть построено истинное понятие о мире, в основании которого лежит идея личности.

Гносеологический анализ приводит к различению во всех конечных видах внешней, или феноменальной, стороны и внутренней, пребывающей, то есть субстанциальной, сущности. Эту субстанциальную сущность следует понимать не как некоторую универсальную, всюду одинаковую основу, а как множественность отдельных индивидуальностей. Кроме того, эти последние ни в каком случае не могут быть представляемы материалистически, то есть в предикатах чувственности. Все реальное образует непрерывную градацию индивидуальных сущностей (Realwesen), отличающихся друг от друга сложностью содержания, задатками к различным проявлениям и степенью возбудимости. Сознание обусловливается именно высокой степенью возбудимости. Таким образом, сознающий дух и реальности, лежащие в основе феноменов косной материи, по существу принадлежат к одной и той же духовной природе. Каждая реальность обладает известной индивидуальной качественностью, более или менее интенсивно выраженной. Во взаимодействии реальностей эта интенсивность обнаруживается как сила. Не существует силы вообще, но лишь качественно определённая сила. Сила служит основой всех количественных определений. В свою очередь количественная сторона является экстенсивностью и интенсивностью. Эти последние внешним образом обнаруживаются в телесности. Всё реально-сущее обладает вечностью.

В этом пункте Фихте становится на монадологическую точку зрения и отклоняется от Лейбница лишь признанием взаимодействия между реальностями-монадами. Взаимодействие, по Фихте, есть необходимое условие жизни. Поскольку каждая отдельная реальность предоставлена самой себе, она бездеятельна: только внешнее воздействие может вызвать деятельность, обнаруживающую природу вещей. Учение о душе и отношении её к телу развито Ф. в его капитальном труде «Psychologie». Душа, по Фихте, есть организующее начало тела и, как таковое, предшествует ему и переживает его после разрушения. В призвании предсознательного (Vorbewusste) существования души, включающего в себе в зародышевом состоянии все существенные черты её развитого состояния, Фихте пытается соединить свою точку зрения с учением Канта об априорных принципах познания.

По Фихте, априорно или предэмпирично не только познание, но все существо души. Рассматривая тело как продукт души, Ф. различает в нём внешнее и внутреннее тело. К внешнему относится вся материальная сущность тела, лишь временно входящая в его состав и удаляющаяся из тела в процессах обмена веществ. Внутреннее тело есть тот постоянный принцип, который производит и поддерживает структуру внешнего тела. В этом смысле внутреннее тело есть ближайшее пространственное выражение души и посредствующее звено между нею и внешним телом. Самое образование тела происходит, по Ф., таким образом, что внешние реальности вовлекаются в его состав, ассимилируются и группируются в определённые пространственные соотношения. Эту пространственно-координирующую деятельность души Ф. называет воображением или фантазией. Таким образом тело, по Ф., является в известном смысле продуктом фантазии; рассматриваемое с точки зрения его пространственной или математической природы, оно называется фантастическим, с точки зрения вещественности или осязательности — физическим.

Поскольку душа характеризуется постоянными свойствами и определёнными типами душевных движений, и в теле можно различать постоянные соотношения частей и известные формы двигательных взаимоотношений (жесты, мимика). И то, и другое, взятое в целом, есть полное выражение души («Vollgeberde»). Весьма важную роль в антропологии и психологии Ф. играет его теория «гениуса». Человек — не только экземпляр своей природы, но содержит в себе также небольшие и в каждом отдельном случае своеобразные задатки отклонения от существующего типа. Эта своеобразность коренится не в общечеловеческих формах мышления, но в сфере идей. Все идеи имманентны или потенциально присущи человеческой душе, но каждому человеку свойственно особое своеобразное сочетание идей, составляющее устойчивый, центральный пункт его души. Своеобразность идейного, пребывающего содержания в каждом человеке и есть его гениус. Как активная сила, гениус представляет высшее духовное влечение, подчиняющее и координирующее около себя все низшие влечения. Он же является источником всяческого совершенствования. Гениус присущ всем людям, и если на низших ступенях развития идейная сторона души не имеет никакого обнаружения, то это не указывает на отсутствие гениуса, но лишь на его скрытое состояние. Универсальность гениуса доказывается способностью самого некультурного человека к восприятию и развитию в себе всех идей человеческой культуры. Гениальность в обычном смысле слова есть лишь высшая ступень развития и обнаружения гениуса; но этот последний присущ также и тем людям, которые способны понимать гениальность другого человека и проникаться ею.

Все великие исторические гении только потому и могли влиять на современное им общество, а через него на исторический процесс, что их гениальность находила себе отзвук в родственных гениусах им конгениальных людей. Ф. подразделяет гениус на продуктивный и рецептивный. Гениус делает человека бессмертной личностью и полагает существенное различие между человеком и животным. — Обоснованию теизма посвящены главным образом два сочинения Ф.: «Speculative Theologie» и «Die theistische Weltansicht und ihre Berechtigung» — критический манифест к его противникам и изложение главных задач настоящего умозрения. Идея Бога как первоосновы всего существующего с необходимостью вытекает, по Ф., из рассмотрения всей совокупности реального. Мир не представляет простого агрегата или смешения реальностей, но замкнутую, координированную в частях и в целом систему. Так как ни отдельная реальность, ни общая сумма реальностей не может быть всеорганизующим началом, то весь порядок мировой системы должен быть признан не самостоятельным, а сотворенным и обусловленным (ordo ordinatus). Таким образом, необходимо прийти к признанию единого упорядочивающего начала мира (ordo ordinaus), которое и есть Бог.

Для человека возможно лишь косвенное познание Бога через изучение всех реальных отдельностей; это познание не может иметь характер наглядности, но состоит в чистом умозрении. Главная его сущность — в понимании Бога трансцендентным мировым единством. В признании Бога сверхмировой личностью заключается существеннейшее отличие защищаемого Ф. теизма от предшествовавших ему пантеистических учений, по которым природа Бога целиком исчерпывается общей совокупностью мирового процесса. Мнение (ведущее своё начало от Фихте Старшего), по которому понимание Бога абсолютной личностью заключает в себе противоречие, Ф. считает ошибочным и основанным на том, что понятие личности принимается в узком смысле человеческой личности с присущими ей предикатами конечности и обусловленности. Ф. опровергает также высказанное некоторыми из его современников положение о несовместимости понятия Бога с признанием вечных несотворенных реальностей, заставляющих будто бы мыслить Бога или ограниченным, или во всяком случае по отношению к ним бездеятельным. По мнению Ф., все недоразумение заключается здесь в узком и нефилософском понятии творения, которому придаётся значение возникновения во времени. Бог — творец мира, но не в том смысле, что творит его в известный момент времени из ничего, а в том, что вечно или безвременно создаёт общемировую координацию.

Индивидуальные элементы мира, понимаемые отдельно друг от друга, не сотворены, а существуют вечно; но их общая связь и развитие обусловлены Богом. Самой основной формой отношений между отдельными реальностями является отношение средства и цели. Неорганическая природа представляет средство для достижения высших форм бытия органического мира. Весь мир по своей внутренней координации есть непрерывная цепь средств и целей. Так как источник этой координации — в Боге, то деятельность Бога по отношению к миру следует признать целеположной. Первоначальная сущность отдельных вещей и общемирового порядка направлена к абсолютному благу и совершенству и потому может быть названа божественной. Зло, или недолжное, не лежит в первоначальной природе вещей, но имеет внешнее и случайное происхождение. В каждом взаимодействии отдельных существ открывается возможность для разного рода отклонений от первоначальной, заложенной во всякой индивидуальности нормы развития — внутренней цели. Превращение этой возможности в действительность зависит от произвола существ. Но сущность первоначальной безгрешной природы никогда не уничтожается вполне, и в ней находится постоянный источник возврата к добру. Однако полное нравственное возрождение не может быть произведено собственными силами отдельных существ и нуждается в помощи Бога. Такую божественную помощь человечество получило в лице Христа. Обычное возражение против теодицеи, состоящее в вопросе, как мог Бог допустить возможность зла, устраняется тем соображением, что понятие недолжного, или зла, вытекает из самого понятия свободной воли как возможности самоопределения. Если бы Бог сделал невозможным всякое отклонение от первоначальной нормы добра, то это было бы равносильно полной обусловленности существ, и такой фатально развивающийся мир был бы лишён всякого нравственного смысла и ценности.

Важнейшие сочинения

• «Sätze zur Vorschule der Theologie» (1826);
• «Beiträge zur Charakteristik der neueren Philosophie» (1828 и 1841);
• «Ueber Gegensätze, Wendepunkt und Ziel heutiger Philosophie» (1832);
• «Das Erkennen als Selbsterkennen» (1833); «Ontologie» (1836);
• «Die Idee der Persönlichkeit und der individuellen Fortdauer» (1834 и 1855);
• «Speculative Theologie» (1846—1847);
• «System der Ethik» (1850—1853);
• «Anthropologie» (1856 и 1876);
• «Zur Seelenf rage» (1859);
• «Psychologie» (1864);
• «Die Seelenfortdauer und die Weltstellung des Menschen» (1867);
• «Vermischte Schriften» (1869);
• «Die theistische Weltansicht und ihre Berechtigung» (1873);
• «Fragen und Bedenken über die nächste Fortbildung deutscher Speculation» (1876);
• «Der neuere Spiritualismus, sein Werth und seine Täuschungen» (1878).

Литература

• Jung, «J. H. von Fichte» («Zeitschrift für Philosophie und philosoph. Kritik», 76);
• Волынский, «Профессоры философии в современной Германии; Фихте Младший» («Отеч. зап.», 1865, № 11);
• Гусев, «Теистическая тенденция в психологии Фихте Младшего и Ульрици» («Труды Киевск. дух. акад.», 1874, I и II);
• Дружинин, «Учение Фихте Младшего о воскресении и явлениях Христа» («Вера и разум», 1884, № 13 и 14).

При написании этой статьи использовался материал из Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона (1890—1907).

Отрывок, характеризующий Фихте, Иммануил Герман

В ту же ночь, откланявшись военному министру, Болконский ехал в армию, сам не зная, где он найдет ее, и опасаясь по дороге к Кремсу быть перехваченным французами.
В Брюнне всё придворное население укладывалось, и уже отправлялись тяжести в Ольмюц. Около Эцельсдорфа князь Андрей выехал на дорогу, по которой с величайшею поспешностью и в величайшем беспорядке двигалась русская армия. Дорога была так запружена повозками, что невозможно было ехать в экипаже. Взяв у казачьего начальника лошадь и казака, князь Андрей, голодный и усталый, обгоняя обозы, ехал отыскивать главнокомандующего и свою повозку. Самые зловещие слухи о положении армии доходили до него дорогой, и вид беспорядочно бегущей армии подтверждал эти слухи.
«Cette armee russe que l'or de l'Angleterre a transportee, des extremites de l'univers, nous allons lui faire eprouver le meme sort (le sort de l'armee d'Ulm)», [«Эта русская армия, которую английское золото перенесло сюда с конца света, испытает ту же участь (участь ульмской армии)».] вспоминал он слова приказа Бонапарта своей армии перед началом кампании, и слова эти одинаково возбуждали в нем удивление к гениальному герою, чувство оскорбленной гордости и надежду славы. «А ежели ничего не остается, кроме как умереть? думал он. Что же, коли нужно! Я сделаю это не хуже других».
Князь Андрей с презрением смотрел на эти бесконечные, мешавшиеся команды, повозки, парки, артиллерию и опять повозки, повозки и повозки всех возможных видов, обгонявшие одна другую и в три, в четыре ряда запружавшие грязную дорогу. Со всех сторон, назади и впереди, покуда хватал слух, слышались звуки колес, громыхание кузовов, телег и лафетов, лошадиный топот, удары кнутом, крики понуканий, ругательства солдат, денщиков и офицеров. По краям дороги видны были беспрестанно то павшие ободранные и неободранные лошади, то сломанные повозки, у которых, дожидаясь чего то, сидели одинокие солдаты, то отделившиеся от команд солдаты, которые толпами направлялись в соседние деревни или тащили из деревень кур, баранов, сено или мешки, чем то наполненные.
На спусках и подъемах толпы делались гуще, и стоял непрерывный стон криков. Солдаты, утопая по колена в грязи, на руках подхватывали орудия и фуры; бились кнуты, скользили копыта, лопались постромки и надрывались криками груди. Офицеры, заведывавшие движением, то вперед, то назад проезжали между обозами. Голоса их были слабо слышны посреди общего гула, и по лицам их видно было, что они отчаивались в возможности остановить этот беспорядок. «Voila le cher [„Вот дорогое] православное воинство“, подумал Болконский, вспоминая слова Билибина.
Желая спросить у кого нибудь из этих людей, где главнокомандующий, он подъехал к обозу. Прямо против него ехал странный, в одну лошадь, экипаж, видимо, устроенный домашними солдатскими средствами, представлявший середину между телегой, кабриолетом и коляской. В экипаже правил солдат и сидела под кожаным верхом за фартуком женщина, вся обвязанная платками. Князь Андрей подъехал и уже обратился с вопросом к солдату, когда его внимание обратили отчаянные крики женщины, сидевшей в кибиточке. Офицер, заведывавший обозом, бил солдата, сидевшего кучером в этой колясочке, за то, что он хотел объехать других, и плеть попадала по фартуку экипажа. Женщина пронзительно кричала. Увидав князя Андрея, она высунулась из под фартука и, махая худыми руками, выскочившими из под коврового платка, кричала:
– Адъютант! Господин адъютант!… Ради Бога… защитите… Что ж это будет?… Я лекарская жена 7 го егерского… не пускают; мы отстали, своих потеряли…
– В лепешку расшибу, заворачивай! – кричал озлобленный офицер на солдата, – заворачивай назад со шлюхой своею.
– Господин адъютант, защитите. Что ж это? – кричала лекарша.
– Извольте пропустить эту повозку. Разве вы не видите, что это женщина? – сказал князь Андрей, подъезжая к офицеру.
Офицер взглянул на него и, не отвечая, поворотился опять к солдату: – Я те объеду… Назад!…
– Пропустите, я вам говорю, – опять повторил, поджимая губы, князь Андрей.
– А ты кто такой? – вдруг с пьяным бешенством обратился к нему офицер. – Ты кто такой? Ты (он особенно упирал на ты ) начальник, что ль? Здесь я начальник, а не ты. Ты, назад, – повторил он, – в лепешку расшибу.
Это выражение, видимо, понравилось офицеру.
– Важно отбрил адъютантика, – послышался голос сзади.
Князь Андрей видел, что офицер находился в том пьяном припадке беспричинного бешенства, в котором люди не помнят, что говорят. Он видел, что его заступничество за лекарскую жену в кибиточке исполнено того, чего он боялся больше всего в мире, того, что называется ridicule [смешное], но инстинкт его говорил другое. Не успел офицер договорить последних слов, как князь Андрей с изуродованным от бешенства лицом подъехал к нему и поднял нагайку:
– Из воль те про пус тить!
Офицер махнул рукой и торопливо отъехал прочь.
– Всё от этих, от штабных, беспорядок весь, – проворчал он. – Делайте ж, как знаете.
Князь Андрей торопливо, не поднимая глаз, отъехал от лекарской жены, называвшей его спасителем, и, с отвращением вспоминая мельчайшие подробности этой унизи тельной сцены, поскакал дальше к той деревне, где, как ему сказали, находился главнокомандующий.
Въехав в деревню, он слез с лошади и пошел к первому дому с намерением отдохнуть хоть на минуту, съесть что нибудь и привесть в ясность все эти оскорбительные, мучившие его мысли. «Это толпа мерзавцев, а не войско», думал он, подходя к окну первого дома, когда знакомый ему голос назвал его по имени.
Он оглянулся. Из маленького окна высовывалось красивое лицо Несвицкого. Несвицкий, пережевывая что то сочным ртом и махая руками, звал его к себе.
– Болконский, Болконский! Не слышишь, что ли? Иди скорее, – кричал он.
Войдя в дом, князь Андрей увидал Несвицкого и еще другого адъютанта, закусывавших что то. Они поспешно обратились к Болконскому с вопросом, не знает ли он чего нового. На их столь знакомых ему лицах князь Андрей прочел выражение тревоги и беспокойства. Выражение это особенно заметно было на всегда смеющемся лице Несвицкого.
– Где главнокомандующий? – спросил Болконский.
– Здесь, в том доме, – отвечал адъютант.
– Ну, что ж, правда, что мир и капитуляция? – спрашивал Несвицкий.
– Я у вас спрашиваю. Я ничего не знаю, кроме того, что я насилу добрался до вас.
– А у нас, брат, что! Ужас! Винюсь, брат, над Маком смеялись, а самим еще хуже приходится, – сказал Несвицкий. – Да садись же, поешь чего нибудь.
– Теперь, князь, ни повозок, ничего не найдете, и ваш Петр Бог его знает где, – сказал другой адъютант.
– Где ж главная квартира?
– В Цнайме ночуем.
– А я так перевьючил себе всё, что мне нужно, на двух лошадей, – сказал Несвицкий, – и вьюки отличные мне сделали. Хоть через Богемские горы удирать. Плохо, брат. Да что ты, верно нездоров, что так вздрагиваешь? – спросил Несвицкий, заметив, как князя Андрея дернуло, будто от прикосновения к лейденской банке.
– Ничего, – отвечал князь Андрей.
Он вспомнил в эту минуту о недавнем столкновении с лекарскою женой и фурштатским офицером.
– Что главнокомандующий здесь делает? – спросил он.
– Ничего не понимаю, – сказал Несвицкий.
– Я одно понимаю, что всё мерзко, мерзко и мерзко, – сказал князь Андрей и пошел в дом, где стоял главнокомандующий.
Пройдя мимо экипажа Кутузова, верховых замученных лошадей свиты и казаков, громко говоривших между собою, князь Андрей вошел в сени. Сам Кутузов, как сказали князю Андрею, находился в избе с князем Багратионом и Вейротером. Вейротер был австрийский генерал, заменивший убитого Шмита. В сенях маленький Козловский сидел на корточках перед писарем. Писарь на перевернутой кадушке, заворотив обшлага мундира, поспешно писал. Лицо Козловского было измученное – он, видно, тоже не спал ночь. Он взглянул на князя Андрея и даже не кивнул ему головой.
– Вторая линия… Написал? – продолжал он, диктуя писарю, – Киевский гренадерский, Подольский…
– Не поспеешь, ваше высокоблагородие, – отвечал писарь непочтительно и сердито, оглядываясь на Козловского.
Из за двери слышен был в это время оживленно недовольный голос Кутузова, перебиваемый другим, незнакомым голосом. По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки,и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что нибудь важное и несчастливое.
Князь Андрей настоятельно обратился к Козловскому с вопросами.
– Сейчас, князь, – сказал Козловский. – Диспозиция Багратиону.
– А капитуляция?
– Никакой нет; сделаны распоряжения к сражению.
Князь Андрей направился к двери, из за которой слышны были голоса. Но в то время, как он хотел отворить дверь, голоса в комнате замолкли, дверь сама отворилась, и Кутузов, с своим орлиным носом на пухлом лице, показался на пороге.
Князь Андрей стоял прямо против Кутузова; но по выражению единственного зрячего глаза главнокомандующего видно было, что мысль и забота так сильно занимали его, что как будто застилали ему зрение. Он прямо смотрел на лицо своего адъютанта и не узнавал его.
– Ну, что, кончил? – обратился он к Козловскому.
– Сию секунду, ваше высокопревосходительство.
Багратион, невысокий, с восточным типом твердого и неподвижного лица, сухой, еще не старый человек, вышел за главнокомандующим.
– Честь имею явиться, – повторил довольно громко князь Андрей, подавая конверт.
– А, из Вены? Хорошо. После, после!
Кутузов вышел с Багратионом на крыльцо.
– Ну, князь, прощай, – сказал он Багратиону. – Христос с тобой. Благословляю тебя на великий подвиг.
Лицо Кутузова неожиданно смягчилось, и слезы показались в его глазах. Он притянул к себе левою рукой Багратиона, а правой, на которой было кольцо, видимо привычным жестом перекрестил его и подставил ему пухлую щеку, вместо которой Багратион поцеловал его в шею.
– Христос с тобой! – повторил Кутузов и подошел к коляске. – Садись со мной, – сказал он Болконскому.
– Ваше высокопревосходительство, я желал бы быть полезен здесь. Позвольте мне остаться в отряде князя Багратиона.
– Садись, – сказал Кутузов и, заметив, что Болконский медлит, – мне хорошие офицеры самому нужны, самому нужны.
Они сели в коляску и молча проехали несколько минут.
– Еще впереди много, много всего будет, – сказал он со старческим выражением проницательности, как будто поняв всё, что делалось в душе Болконского. – Ежели из отряда его придет завтра одна десятая часть, я буду Бога благодарить, – прибавил Кутузов, как бы говоря сам с собой.
Князь Андрей взглянул на Кутузова, и ему невольно бросились в глаза, в полуаршине от него, чисто промытые сборки шрама на виске Кутузова, где измаильская пуля пронизала ему голову, и его вытекший глаз. «Да, он имеет право так спокойно говорить о погибели этих людей!» подумал Болконский.
– От этого я и прошу отправить меня в этот отряд, – сказал он.
Кутузов не ответил. Он, казалось, уж забыл о том, что было сказано им, и сидел задумавшись. Через пять минут, плавно раскачиваясь на мягких рессорах коляски, Кутузов обратился к князю Андрею. На лице его не было и следа волнения. Он с тонкою насмешливостью расспрашивал князя Андрея о подробностях его свидания с императором, об отзывах, слышанных при дворе о кремском деле, и о некоторых общих знакомых женщинах.


Кутузов чрез своего лазутчика получил 1 го ноября известие, ставившее командуемую им армию почти в безвыходное положение. Лазутчик доносил, что французы в огромных силах, перейдя венский мост, направились на путь сообщения Кутузова с войсками, шедшими из России. Ежели бы Кутузов решился оставаться в Кремсе, то полуторастатысячная армия Наполеона отрезала бы его от всех сообщений, окружила бы его сорокатысячную изнуренную армию, и он находился бы в положении Мака под Ульмом. Ежели бы Кутузов решился оставить дорогу, ведшую на сообщения с войсками из России, то он должен был вступить без дороги в неизвестные края Богемских
гор, защищаясь от превосходного силами неприятеля, и оставить всякую надежду на сообщение с Буксгевденом. Ежели бы Кутузов решился отступать по дороге из Кремса в Ольмюц на соединение с войсками из России, то он рисковал быть предупрежденным на этой дороге французами, перешедшими мост в Вене, и таким образом быть принужденным принять сражение на походе, со всеми тяжестями и обозами, и имея дело с неприятелем, втрое превосходившим его и окружавшим его с двух сторон.
Кутузов избрал этот последний выход.
Французы, как доносил лазутчик, перейдя мост в Вене, усиленным маршем шли на Цнайм, лежавший на пути отступления Кутузова, впереди его более чем на сто верст. Достигнуть Цнайма прежде французов – значило получить большую надежду на спасение армии; дать французам предупредить себя в Цнайме – значило наверное подвергнуть всю армию позору, подобному ульмскому, или общей гибели. Но предупредить французов со всею армией было невозможно. Дорога французов от Вены до Цнайма была короче и лучше, чем дорога русских от Кремса до Цнайма.
В ночь получения известия Кутузов послал четырехтысячный авангард Багратиона направо горами с кремско цнаймской дороги на венско цнаймскую. Багратион должен был пройти без отдыха этот переход, остановиться лицом к Вене и задом к Цнайму, и ежели бы ему удалось предупредить французов, то он должен был задерживать их, сколько мог. Сам же Кутузов со всеми тяжестями тронулся к Цнайму.