Фрамхейм

Фрамхе́йм (норв. Framheim — «Фрамовский» дом) — стационарная база экспедиции Руаля Амундсена в Антарктиде, предназначенная для зимовки перед походом к Южному полюсу. Располагалась на шельфовом леднике Росса в Китовой бухте примерно в 4 км от морского побережья. В те времена считалось, что это область материка (судя по картам Росса 1842 г. и Шеклтона 1908 г., не было обламываний барьера с образованием айсбергов). Функционировала с 21 января 1911 г. по 30 января 1912 г.

Строительство и обустройство

Основой базы был деревянный жилой дом, построенный в саду усадьбы Амундсена в 1910 г. братьями Хансом и Йоргеном Стюбберудами, причём Йорген в качестве приза за отличное качество работы был включён в состав экспедиции. Официально дом назывался для прессы «Обсервационной будкой», так как план похода в Антарктику скрывался. Это вызывало много недоумения:

Обычно под наблюдательным пунктом разумеют относительно простое сооружение, в котором можно укрыться от непогоды и ветра. Наш дом был на диво капитальным: тройные стены, двойной пол и потолок. Меблировка — десять удобных коек, плита и стол, к тому же с новёхонькой клеенкой. — Ну, ладно, я ещё могу допустить, что им хочется наблюдать в тепле и с удобствами, — говорил Хельмер Хансен, — но клеёнка на столе, этого я не понимаю.

Позднее дом был разобран для складирования на «Фраме» и вновь собран уже на месте зимовки (Бьяландом и Стюбберудом), причём пол был углублён в лёд на 120 см. Перевозка строительных материалов проходила 14-16 января 1911 г., под крышу дом был подведён уже 21 января. Новоселье отпраздновали 28 января, перевезя более 900 ящиков с провиантом. Дом имел размер 8 на 4 м в длину и ширину, высота от конька крыши до пола — 4 м. Жилой отсек имел площадь 24 кв. м., там располагался общий стол и 10 коек вдоль стен (6 с одной стороны, 4 — с другой в два яруса). Так как членов экспедиции было только 9 (Амундсен, Хансен, Бьяланд, Вистинг, Хассель, Йохансен, Линдстрём, Преструд и Стубберуд), вместо одной койки были установлены хронометры. Стол мог подтягиваться к потолку, чтобы не загромождать помещения. Кухонный блок имел размер 2 на 4 метра, а кухонный очаг был единственным отопительным средством. Для теплоизоляции был устроен чердак, в котором хранились деликатесные продукты и спиртное, а также библиотека (всего 80 книг). Там же располагалась фотолаборатория (экспедиция располагала и съёмочным киноаппаратом).

Стены были из трёхдюймовых (ок. 7 см.) досок с воздушной и картонной изоляцией. Пол и потолок были двойными, крыша — одинарная, стены — в четыре доски. Двери были герметически подогнаны к косякам. Окон два в торцовых стенах: с тройной рамой в жилом отсеке, с двойной — на камбузе. Крыша толевая, пол дополнительно был обит линолеумом. Освещался дом 200-свечовыми газокалильными лампами фирмы «Люкс», которые также давали тепло. Вентиляция осуществлялась через две шахты и вытяжную трубу камбуза. По Амундсену, 24 июня 1911 г. при топке камбуза углем, температура в доме повышалась до +35 °C.

Дом не имел фундамента, и крепился к земле четырьмя угловыми столбами и шестью рым-болтами (длиной 1 м), ввинченными в лёд. Крыша дополнительно крепилась цепями.

Помимо жилого дома, «Фрамхейм» включал 15 шестнадцатиместных армейских палаток с брезентовым полом. Палатки держались на центральном шесте и четырёх кольях. В палатках располагались собаки, хранились горючие материалы и свежее мясо (в январе-феврале команда заготовила более 60 т. тюленины для людей и собак). Уже в марте 1911 г. дом был сильно занесён снегом, после чего зимовщики построили тамбур, чтобы не выходить прямо на мороз. Постепенно в сугробе были выкопаны туннели для добычи свежего питьевого льда, а также устроены мастерские, баня (сидячая сухая баня, нагреваемая от двух примусов) и санузел. При помощи примуса в ледяных помещениях поддерживалась положительная температура, одновременно собиралась талая вода, идущая на хозяйственные нужды. Амундсен стремился к тому, чтобы хотя бы несколько часов в день члены команды могли уединяться. Работы в жилом помещении, за исключением портняжных, запрещались.

Походы 1911—1912 года

Зимовка

«Фрам» ушёл из Китовой бухты 15 февраля 1911 г. В период с февраля по апрель, команда Амундсена успела совершить три разведочных похода на юг до 84 ю.ш., куда были заброшены более 1200 кг провианта и была размечена трасса. Первоначально в качестве вех использовались бамбуковые шесты с флажками, но когда они закончились, была использована сушёная рыба. Эти вехи надёжно служили исследователям. Полярная ночь на широте «Фрамхейма» началась 24 апреля 1911 г. и длилась до 21 августа. Зимовка проходила в благоприятной обстановке. Зимовщики имели граммофон и набор пластинок, в основном, классического репертуара. Для развлечения служили карты и дартс, а также чтение. Амундсен вспоминал, что во «Фрамхейме» особой популярностью пользовался детектив «Экспресс Рим — Париж». Яльмар Йохансен писал в дневнике:

12 апреля: мы живём теперь поистине роскошно, при хорошей еде и хороших напитках. Сегодня подали великолепный обед: куриный суп, жареную телячью грудинку, спаржу, на десерт — пудинг, из напитков — водку, портвейн, фруктовую воду, кофе и ликёр «Бенедиктин». В двери уже стучится Пасха — впереди целая неделя отдыха и беззаботной жизни. Сегодня вечером настал черёд мне и Преструду основательно помыться: после ужина для двоих человек есть возможность принять в кухне ванну, и не воспользоваться этим было бы грешно

(В своё время Нансен считал алкогольные напитки огромным злом в полярных экспедициях. Амундсен придерживался противоположного мнения, поэтому на зимовке, как и во время плавания «Фрама», команда получала водочный паёк по средам и воскресениям, а также в праздники. В санных походах спиртное исключалось.)

Первая попытка похода к Южному полюсу была предпринята ещё 8 сентября 1911 года, но при температуре −56 °C лыжи не скользили, а собаки не могли спать. В полюсный отряд в августе входили: Амундсен, Вистинг, Йохансен, Хансен, Бьяланд и Хассель. 15 сентября Амундсен фактически бросил своих людей и вернулся на базу, после чего Йохансен высказал командиру свои претензии, и был исключён из полюсного отряда. Во второй раз команда стартовала 19 октября, и 14 декабря достигла Южного полюса. Весь поход на дистанцию 2993 км при экстремальных условиях (подъём и спуск на плато высотой 3000 м при постоянной температуре ниже −40 °C и сильных ветрах) занял 99 дней. В среднем команда проходила по 30 км в день.

В ноябре-декабре 1911 года Кристиан Престрюд, Йорген Стюбберуд и Яльмар Йохансен совершили короткий санный поход к Земле короля Эдуарда VII, предполагая отыскать Южный магнитный полюс. Это им не удалось. Хранителем базы весь этот период выступал кок экспедиции — Адольф Хенрик Линдстрём.

«Фрам» вторично прибыл в Китовую бухту 9 января 1912 года. 30 января 1912 года в 20:30 по местному времени база была навсегда оставлена. Недоиспользованным остался запас провианта, керосина и угля минимум на полтора года вперёд. Амундсен надеялся, что эти запасы пригодятся будущим экспедициям.

Дальнейшая судьба

Несмотря на кратковременность существования станции, её посетили представители ещё двух экспедиций: лейтенант Кемпбелл — командир барка «Terra Nova» экспедиции Скотта 4 февраля 1911 г. и лейтенант Нобу Сирасэ (白瀬矗, Shirase Nobu, 1861—1946) — командир японской экспедиции на «Кайнан-Мару» 16 января 1912 г. После 1912 г., насколько можно судить, базой никто не пользовался.

С 1928 г. «Фрамхейм» не существует: от шельфового ледника откололся айсберг, который унёс остатки станции в океан.

См. также

• Пульхейм

Литература

• Руаль Амундсен. Южный Полюс / Пер. А. А. Жданова. — М.: Мысль, 1972. — С. 266—267, 361—408. (План базы: С. 374).
• Саннес Т. Б. «Фрам»: Приключения полярных экспедиций / Пер. с нем. А. Л. Маковкина. — Л.: Судостроение, 1991. — С. 219—222, 226—239.

Отрывок, характеризующий Фрамхейм

– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.