Фридман, Алексей Максимович

Алексей Максимович Фридман
Дата рождения:	17 февраля 1940(1940-02-17)
Место рождения:	Москва, РСФСР, СССР
Дата смерти:	29 октября 2010(2010-10-29) (70 лет)
Место смерти:	Иерусалим, Израиль
Страна:	СССР, Россия
Научная сфера:	астрономия
Место работы:	МФТИ, МГУ, Институт астрономии РАН
Учёная степень:	доктор физико-математических наук (1972)
Учёное звание:	профессор, академик РАН (2000)
Альма-матер:	Новосибирский государственный университет
Известен как:	специалист в области астрофизики и физики гравитирующих систем
Награды и премии:

Алексе́й Макси́мович Фри́дман (17 февраля 1940, Москва — 29 октября 2010, Иерусалим) — советский и российский учёный, специалист в области астрофизики и физики гравитирующих систем. Академик РАН (2000, член-корреспондент РАН с 1994). Доктор физико-математических наук (1972), профессор. Лауреат Государственной премии СССР (1989), дважды лауреат Государственной премии России (2003, 2008).

Биография

Родился в семье хирурга, доктора медицинских наук Максима Ефимовича Фридмана (1903—1990) и учителя французского языка Фелиции Яковлевны Шейнбаум (1907—1999).

• в 1963 закончил Новосибирский государственный университет, учёба в аспирантуре.
• с 1966—1969 младший научный сотрудник Института ядерной физики СО АН СССР.
• с 1969—1971 старший научный сотрудник Института ядерной физики СО АН СССР
• в 1971 переведен на должность заведующего лабораторией ИЗМИРАН СО АН СССР (работал на данной должности до 1979).
• одновременно с 1963—1966 ассистент, 1966—1971 доцент, а с 1971 по 1979 заведующий кафедрой Иркутского государственного университета
• с 1979 по 1985 старший научный сотрудник, а с 1985 по 1986 зав. отделом и ведущий научный сотрудник Астросовета АН СССР.
• с 1979 по 1986 профессор МФТИ, затем с 1986 Института астрономии РАН.
• с 1991 член Комиссии оргкомитета Международного астрономического союза.
• 2010 год — скончался 29 октября в Иерусалиме, похоронен в Москве на Троекуровском кладбище.

Научные достижения

• 1975—1995 открыл новые типы неустойчивостей гравитирующей среды.
• 1971—1985 построил теорию планетных колец и предсказал открытые впоследствии малые спутники Урана.
• 1972—1996 создал гидродинамическую теорию спиральной структуры галактик

Автор около 250 научных работ по физике плазмы, квантовой физике твердого тела, теоретической физике, космологии, релятивистской астрофизики, общим вопросам гравифизики, динамики звездных систем, гравигидродинамики, нелинейной динамики (солитоны, ударные волны, вихри, турбулентность), динамики газовых галактических дисков, проблемам образования спиральной структуры галактик, лабораторному моделированию образования спирально-вихревой структуры, динамики аккреционных дисков, космогонии, физики планетных колец, динамики космических натянутых структур.

Монографии

• Равновесие и устойчивость гравитирующих систем (1984, в соавт.);
• Physics of Gravitating Systems (т. 1 — 2, 1984);
• Физика планетных колец (т. 1 — 2, 1994).

Награды

• Государственная премия СССР (1989)
• Государственная премия Российской Федерации (2003)
• Государственная премия Российской Федерации в области науки и технологий (2008) (совместно с Д. А. Варшаловичем и А. М. Черепащуком)
• Премия «Триумф»

Ссылки

• [www.inasan.rssi.ru/rus/fridman.html Памяти А. М. Фридмана] на сайте Института астрономии РАН
• [www.ras.ru/win/db/show_per.asp?P=.id-397.ln-ru Профиль Алексея Максимовича Фридмана] на официальном сайте РАН
• [ufn.ru/ru/authors/1144/fridman-aleksei-m/ Профиль на сайте журнала УФН]
• [www.mathnet.ru/php/person.phtml?option_lang=rus&personid=45332 Профиль на сайте mathnet.ru]
• [www.literatura.kg/articles/?aid=135 Bоспоминания одноклассника]

Отрывок, характеризующий Фридман, Алексей Максимович

Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.


Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.