Хорремшехр

Город Хорремшехр перс. خرمشهر‎ Страна ИранИран Остан ХузестанХузестан Шахрестан Хорремшехр Координаты 30°26′00″ с. ш. 48°11′00″ в. д.30.43333° с. ш. 48.18333° в. д. / 30.43333; 48.18333    Население 123 866 человек (2006) Часовой пояс UTC+3:30

Хорремше́хр (перс. خرمشهر‎ — Xorramšahr, араб. المُحمرة‎ — al-Muḥammarah) — портовый город на реке Шатт-эль-Араб в Иране. Расположен в остане Хузестан на юго-западе страны, примерно в 10 км севернее Абадана. Население, по разным данным, составляет 338 922 чел. (2006 год) или 624 321 чел. (2005 год). В городе имеется судостроительная, нефтеперерабатывающая, кожевенная промышленность.

История

Шахский Иран

В Х веке вассальный эмир Фана-Хосров (перс.: فنا خسرو‎‎), более известный под арабским именем Абуд-аль-Даула (арабс.: عضد الدولة‎, 936 – 983), приказал вырыть судоходный канал, соединивший реку Карун с Шатт-эль-Арабом. Канал, получивший имя Хафар, дожил до наших дней. За старым руслом Каруна, которое несёт свои воды напрямую в Персидский залив, закрепилось название Бахманшир.

Город Мохаммера (современный Хорремшехр) был заложен в 1812 году, в устье Хафара, шейхом Юсуфом бин-Мардо Аль-Кааби (иранским арабом из племени Бану-Кааб), чьи потомки правили как автономные правители вплоть до 1930-х годов. Город носил арабское название Мохаммера (Кут-аль-Мохамарра) вплоть до 1924 или 1925 года, когда шах Реза Пехлеви переименовал его в Хорремшехр.

В 1819 году шейх Юсуф бин-Мардо Аль-Кааби скончался. Ему наследовал шейх Джабир Аль-Кааби-хан бин-Мардо. Он ушёл из жизни в 1881 году. Перед смертью он назвал преемником своего старшего сына — шейха Мазаль-хана ибн-Джабир-хана (чаще именуемого Муаз-ос-Султане). Его младший брат — шейх Хазаль-хан ибн-Джабир, чаще именуемый Сардар-и-Нишан-э-Агдаз - организовал заговор против брата Мазаля, убил его и захватил власть. В апреле 1898 года Хазал был утверждён эмиром в Тегеране. В 1899 году Хазал захватил близлежащий к Мохаммере город Ховейзу. Вплоть до начала XX века Хазал исправно платил центральным властям налоги, с 1902 года фактически контролировал все таможенные сборы в Арабистане (как тогда назывался Хузестан) и получил право самостоятельно назначать чиновников в провинциях своего эмирата. С начала XX века Хазал установил контакты с британцами, подписав с ними договор, признающий его эмиром. В 1908 году в окрестностях Мохаммеры были открыты большие запасы нефти. После образования в 1909 году Англо-персидской нефтяной компании, Хазал стал в своей политике ещё больше ориентироваться на англичан и закупать у них винтовки, взамен позволив хозяйничать в его владениях и допустив к себе их советников, чему центральные персидские власти не могли воспрепятствовать; в итоге все месторождения нефти юго-запада Ирана оказались под контролем англичан.

В 1913—1914 гг. в Мохаммере работала международная комиссия по Турецко-персидскому разграничению. Комиссия была четырёхсторонней: русско-британско-турецко-персидской. Британским комиссаром был назначен дипломатический чиновник со славянской фамилией Вратислав, а его помощником — капитан Вильсон…

По условиям Разграничительного акта, вся водная полоса нижнего течения Шатт-эль-Араба признана турецким владением, исключением некоторых островов и «Порта Мохаммеры», т. е. пространства воды вверх и вниз по реке у впадения в неё реки Карун (приблизительно на протяжении между островом Агават и пунктом Тувейиджат). Эта часть границы была быстро закончена путём двух выездов комиссии по реке, сперва на турецкой канонерке «Мармарис», а затем на маленьком персидском пароходике. Был намечен и пункт на левом берегу канала Хаййен (один из левых притоков Шатт-эль-Араба), откуда д. б. начаться сухопутная граница по безводной пустыне в тылу Мохаммеры.

— писал русский комиссар, известный востоковед В. Ф. Минорский.

В 1914 году Хазал поддержал Великобританию в Первой мировой войне против Османской империи; Хузестан служил для британцев одной из их баз в регионе, сформированные эмиром батальоны южно-персидских стрелков (South Persia Rifles) сражались против турок в составе британских дивизий. В конце Первой мировой войны Мохаммера была оккупирована турками. В 1917 г. турецкие контингенты покинули Мохаммеру — и несколько лет она вновь пребывала фактически независимым городом-государством. В 1920 году Хазал ввёл собственный флаг.

К началу 1920-х годов британское присутствие в регионе начало ослабевать, чем воспользовались центральные власти. В ноябре 1923 года Хазал формально достиг с ними соглашения о регулярной выплате налогов, - однако, в Тегеране в сентябре 1924 года он был официально объявлен изменником за его договор с британцами 1903 года. 19 апреля 1925 года, несмотря на уверения аль-Каби принять любые условия, персидская армия вторглась в Арабистан и заняла его за несколько недель. Эта территория была официально переименована в Хузестан, эмир был заменён губернатором, а Хазал аль-Кааби арестован и доставлен в Тегеран, где его заставили публично отречься от престола в пользу своего сына и осудить свой договор с британцами, а также все вассальные договоры, которые заключены с ними какими-либо другими мусульманскими правителями, после чего помещён под домашний арест в персидской столице, прожив под ним вместе с женой одиннадцать лет, до конца жизни. Губернатором Хорремшехра назначен Фадлалла-хан-Захиди.

В Хорремшехре происходит действие романа Жерара де Вилье «САС против ЦРУ» (SAS contre CIA, 1965).

Ирано-иракская война

В сентябре 1980 года началась война между Ираком и Ираном. Хорремшехр как пограничный город в первые же дни войны оказался на осадном положении. Город защищали местные ополченцы и небольшое число солдат регулярной армии Ирана. Первые попытки иракских войск взять город были отбиты; иракские бронетанковые подразделения понесли большие потери в городских условиях. Хорремшехр стал местом долгих и упорных уличных боёв, получив название «Иранский Сталинград». Пересмотрев свою тактику и подготовив подразделения для боя в городе, иракскому командованию удалось занять город в конце октября, через месяц после начала осады. Хорремшехр стал единственным крупным иранским городом, захваченным Ираком в ходе этой войны. Во время боёв город был сильно разрушен. В ходе оккупации он был разграблен иракскими солдатами; по некоторым данным, многие иранские женщины, не успевшие покинуть город, были изнасилованы.

Весной 1982 года Иран провёл серию наступательных операций под общим названием «Иерусалим», нанеся ряд поражений иракским войскам. 24 мая 1982 года Хорремшехр был освобождён, что стало одним из крупнейших военных успехов Ирана в ходе ирано-иракской войны. В плен было захвачено большое количество иракских солдат, причём более 2000 из них были казнены — как утверждается, это была месть за массовые изнасилования в начале войны. Хорремшехр после освобождения был переименован в Хуниншехр («город крови»).

Отрывок, характеризующий Хорремшехр

Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.
– Ах, душа моя! – отвечала княгиня Анна Михайловна. – Не дай Бог тебе узнать, как тяжело остаться вдовой без подпоры и с сыном, которого любишь до обожания. Всему научишься, – продолжала она с некоторою гордостью. – Процесс мой меня научил. Ежели мне нужно видеть кого нибудь из этих тузов, я пишу записку: «princesse une telle [княгиня такая то] желает видеть такого то» и еду сама на извозчике хоть два, хоть три раза, хоть четыре, до тех пор, пока не добьюсь того, что мне надо. Мне всё равно, что бы обо мне ни думали.
– Ну, как же, кого ты просила о Бореньке? – спросила графиня. – Ведь вот твой уже офицер гвардии, а Николушка идет юнкером. Некому похлопотать. Ты кого просила?
– Князя Василия. Он был очень мил. Сейчас на всё согласился, доложил государю, – говорила княгиня Анна Михайловна с восторгом, совершенно забыв всё унижение, через которое она прошла для достижения своей цели.
– Что он постарел, князь Василий? – спросила графиня. – Я его не видала с наших театров у Румянцевых. И думаю, забыл про меня. Il me faisait la cour, [Он за мной волочился,] – вспомнила графиня с улыбкой.
– Всё такой же, – отвечала Анна Михайловна, – любезен, рассыпается. Les grandeurs ne lui ont pas touriene la tete du tout. [Высокое положение не вскружило ему головы нисколько.] «Я жалею, что слишком мало могу вам сделать, милая княгиня, – он мне говорит, – приказывайте». Нет, он славный человек и родной прекрасный. Но ты знаешь, Nathalieie, мою любовь к сыну. Я не знаю, чего я не сделала бы для его счастья. А обстоятельства мои до того дурны, – продолжала Анна Михайловна с грустью и понижая голос, – до того дурны, что я теперь в самом ужасном положении. Мой несчастный процесс съедает всё, что я имею, и не подвигается. У меня нет, можешь себе представить, a la lettre [буквально] нет гривенника денег, и я не знаю, на что обмундировать Бориса. – Она вынула платок и заплакала. – Мне нужно пятьсот рублей, а у меня одна двадцатипятирублевая бумажка. Я в таком положении… Одна моя надежда теперь на графа Кирилла Владимировича Безухова. Ежели он не захочет поддержать своего крестника, – ведь он крестил Борю, – и назначить ему что нибудь на содержание, то все мои хлопоты пропадут: мне не на что будет обмундировать его.
Графиня прослезилась и молча соображала что то.
– Часто думаю, может, это и грех, – сказала княгиня, – а часто думаю: вот граф Кирилл Владимирович Безухой живет один… это огромное состояние… и для чего живет? Ему жизнь в тягость, а Боре только начинать жить.
– Он, верно, оставит что нибудь Борису, – сказала графиня.
– Бог знает, chere amie! [милый друг!] Эти богачи и вельможи такие эгоисты. Но я всё таки поеду сейчас к нему с Борисом и прямо скажу, в чем дело. Пускай обо мне думают, что хотят, мне, право, всё равно, когда судьба сына зависит от этого. – Княгиня поднялась. – Теперь два часа, а в четыре часа вы обедаете. Я успею съездить.