Шатилов, Михаил Бонифатьевич

Михаил Бонифатьевич Шатилов
Дата рождения:	23 мая 1882(1882-05-23)
Место рождения:	село Смоленское Бийского округа Томской губернии (ныне Алтайского края)
Гражданство:	Российская империя, РСФСР
Дата смерти:	12 декабря 1937(1937-12-12) (55 лет)
Место смерти:	Ленинград

Михаи́л Бонифатьевич Шатилов (23 мая 1882, село Смоленское Бийского округа Томской губернии (ныне Смоленского района Алтайского края) — 12 декабря 1937, Ленинград) — сибирский общественный и политический деятель, публицист, этнограф, эсер.

Биография

Михаил Бонифатьевич родился в семье сельского учителя, окончил духовное училище и духовную семинарию в Томске (1904). В 1909 году — юридический факультет Томского университета. Позже, по некоторым сведениям, также окончил два курса историко-филологического факультета того же университета.

Служил помощником крестьянского начальника в Змеиногорском, Бийском и Барнаульском уездах Томской губернии, затем — присяжным поверенным. Со студенческих лет работал в газете «Сибирская жизнь» и «Ежемесячном журнале» В. С. Мироедова. Редактировал и издавал журнал «Сибирский студент» в 1914—1917 годах. С 25 марта по 27 июня и с 31 августа по 3 ноября 1917 года — редактор газеты «Голос Свободы», издательства Томского губернского комитета общественного порядка и безопасности (после 20 мая 1917 года — Губернского народного собрания).

Шатилов был учеником и последователем Григория Николаевича Потанина, сторонником идей автономии Сибири. При царизме неоднократно подвергался арестам.

В начале Февральской революции вступил в партию эсеров. Состоял помощником комиссара Временного правительства в Томской губернии, участвовал в работе московского Государственного совещания, был избран депутатом Всероссийского учредительного собрания от Алтайской горной думы, Алтайского губернского совета крестьянских депутатов и ПСР, но в его работе участия не принимал.

Будучи членом исполкома Томского губернского собрания, Шатилов стал одним из организаторов комиссии по областному самоуправлению в Сибири. По его докладу 1я сессия Губернского народного собрания приняла резолюцию «Об Областной Думе» и «По областному самоуправлению».

На первом Сибирском областном съезде в Томске (8 — 17 октября 1917) Шатилов выступил с докладом «Сибирь как составная часть Российской Федеративной Республики». Был избран в состав временного исполкома Сибирского областного съезда. На Чрезвычайном общесибирском съезде (6 — 15 декабря 1917 года) был избран от фракции эсеров в состав Временного Сибирского Областного Совета.

В ночь на 26 января 1918 года вместе с другими депутатами Областной думы был по постановлению исполкома Совета рабочих и красноармейских депутатов арестован. Находился в заключении до 3 февраля 1918 года.

Участники нелегальной сессии Сибирской Областной Думы в Томске в ночь на 29 января 1918 года заочно избрали Шатилова в состав Временного Правительства Автономной Сибири (П. Я. Дербера) в качестве министра без портфеля.

После падения советской власти в Сибири 30 июня 1918 года Шатилов вошёл в состав Временного Правительства Автономной Сибири в качестве министра туземных дел. Будучи единственным эсером в правительстве, Шатилов вызвал неприязнь со стороны правой его части, в ночь на 21 сентября 1918 года был арестован и под угрозой расстрела подал прошение об отставке.

После восстановления советской власти в Томске в декабре 1919 года Шатилов работал в университете на кафедре «Туземное право и быт» с 1920 по 1922 год, был одним из инициаторов создания и директором Томского краевого музея (1922—1933), занимался этнографическими исследованиями. В 1924 и 1926 годах организовал и провёл этнографические экспедиции в Нарымский край и на реку Вах. В 1927—1928 занимался изучением русского населения в районах рек Чулым и Шегарка.

Публично через газету отрёкся от партии эсеров в декабре 1923 года. Несмотря на это, неоднократно задерживался органами ВЧК-ОГПУ (1920, 1921, 1931).

В апреле 1933 года Шатилов был арестован по сфабрикованному обвинению в принадлежности и руководстве организацией «Белогвардейский заговор». Свою «вину» признал и 5 августа 1933 года коллегией ОГПУ СССР был приговорён к 10 годам исправительно-трудовых лагерей. Отбывал заключение на Соловках. В 1937 г. был этапирован в Ленинград и 25 ноября 1937 г. приговорён к высшей мере наказания и расстрелян 12 декабря 1937 г. Место захоронения точно неизвестно. В июне 1959 года военным трибуналом Сибирского военного округа Шатилов был реабилитирован.

Сочинения

• «Культурно-экономические перспективы Сибири», Сибирский студент, 1914, № 2,3
• «Исторический очерк и обзор Томского краеведческого музея», Труды Томского краеведческого музея, Томск, 1927, т.1
• «Остяко-самоеды и тунгусы Принарымского района», Труды Томского краеведческого музея, Томск, 1927, т.1
• «Ваховские остяки (Родовые и семейные отношения, управление, суд и обычное право)», Труды Томского краеведческого музея, Томск, 1929, т.2
• «Ваховские остяки (Этнографические очерки)», Труды Томского краеведческого музея, Томск, 1931, т.4

Источники

• Гинс Г. К. [istmat.info/node/25476 «Сибирь, союзники и Колчак»], Пекин, 1921, т.1
• [oblastnichestvo.lib.tomsk.ru/page.php?id=14 Шатилов Михаил Бонифатьевич], oblastnichestvo.lib.tomsk.ru  (Проверено 9 марта 2011)
• «Былое и новь: Краеведческий альманах», Томск, 1992
• Вибе П. П. «Шатилов Михаил Бонифатьевич», Омский историко-краеведческий словарь, М., 1994
• Лукина Н. В. «Шатилов как этнограф», Труды Томского краеведческого музея, Томск, 1994, т.7
• Уйманов В. Н. «Репрессии. Как это было…: Западная Сибирь в конце 20х — начале 50х годов», Томск, 1995
• «Томск от А до Я: Краткая энциклопедия города», Томск, 2004

Отрывок, характеризующий Шатилов, Михаил Бонифатьевич

В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
– Священную древнюю столицу России! – вдруг заговорил он, сердитым голосом повторяя слова Бенигсена и этим указывая на фальшивую ноту этих слов. – Позвольте вам сказать, ваше сиятельство, что вопрос этот не имеет смысла для русского человека. (Он перевалился вперед своим тяжелым телом.) Такой вопрос нельзя ставить, и такой вопрос не имеет смысла. Вопрос, для которого я просил собраться этих господ, это вопрос военный. Вопрос следующий: «Спасенье России в армии. Выгоднее ли рисковать потерею армии и Москвы, приняв сраженье, или отдать Москву без сражения? Вот на какой вопрос я желаю знать ваше мнение». (Он откачнулся назад на спинку кресла.)
Начались прения. Бенигсен не считал еще игру проигранною. Допуская мнение Барклая и других о невозможности принять оборонительное сражение под Филями, он, проникнувшись русским патриотизмом и любовью к Москве, предлагал перевести войска в ночи с правого на левый фланг и ударить на другой день на правое крыло французов. Мнения разделились, были споры в пользу и против этого мнения. Ермолов, Дохтуров и Раевский согласились с мнением Бенигсена. Руководимые ли чувством потребности жертвы пред оставлением столицы или другими личными соображениями, но эти генералы как бы не понимали того, что настоящий совет не мог изменить неизбежного хода дел и что Москва уже теперь оставлена. Остальные генералы понимали это и, оставляя в стороне вопрос о Москве, говорили о том направлении, которое в своем отступлении должно было принять войско. Малаша, которая, не спуская глаз, смотрела на то, что делалось перед ней, иначе понимала значение этого совета. Ей казалось, что дело было только в личной борьбе между «дедушкой» и «длиннополым», как она называла Бенигсена. Она видела, что они злились, когда говорили друг с другом, и в душе своей она держала сторону дедушки. В средине разговора она заметила быстрый лукавый взгляд, брошенный дедушкой на Бенигсена, и вслед за тем, к радости своей, заметила, что дедушка, сказав что то длиннополому, осадил его: Бенигсен вдруг покраснел и сердито прошелся по избе. Слова, так подействовавшие на Бенигсена, были спокойным и тихим голосом выраженное Кутузовым мнение о выгоде и невыгоде предложения Бенигсена: о переводе в ночи войск с правого на левый фланг для атаки правого крыла французов.
– Я, господа, – сказал Кутузов, – не могу одобрить плана графа. Передвижения войск в близком расстоянии от неприятеля всегда бывают опасны, и военная история подтверждает это соображение. Так, например… (Кутузов как будто задумался, приискивая пример и светлым, наивным взглядом глядя на Бенигсена.) Да вот хоть бы Фридландское сражение, которое, как я думаю, граф хорошо помнит, было… не вполне удачно только оттого, что войска наши перестроивались в слишком близком расстоянии от неприятеля… – Последовало, показавшееся всем очень продолжительным, минутное молчание.
Прения опять возобновились, но часто наступали перерывы, и чувствовалось, что говорить больше не о чем.
Во время одного из таких перерывов Кутузов тяжело вздохнул, как бы сбираясь говорить. Все оглянулись на него.
– Eh bien, messieurs! Je vois que c'est moi qui payerai les pots casses, [Итак, господа, стало быть, мне платить за перебитые горшки,] – сказал он. И, медленно приподнявшись, он подошел к столу. – Господа, я слышал ваши мнения. Некоторые будут несогласны со мной. Но я (он остановился) властью, врученной мне моим государем и отечеством, я – приказываю отступление.
Вслед за этим генералы стали расходиться с той же торжественной и молчаливой осторожностью, с которой расходятся после похорон.
Некоторые из генералов негромким голосом, совсем в другом диапазоне, чем когда они говорили на совете, передали кое что главнокомандующему.