Шольц, Георг

Георг Шольц
нем. Georg Scholz
Автопортрет на фоне рекламной тумбы
Жанр:	живописец
Учёба:	Академия художеств Карлсруэ
Стиль:	реализм, кубизм, футуризм
Работы на Викискладе

Георг Шольц (нем. Georg Scholz; 10 октября 1890 – 27 ноября 1945) — немецкий художник.

Биография

Георг Шольц родился в Вольфенбюттеле. Художественное образование получил в Академии художеств Карлсруэ, где его преподавателями были Ганс Тома и Вильгельм Трюбнер. По окончании академии продолжил обучение в Берлине у Ловиса Коринта. После службы в армии в Первую мировую войну с 1915 по 1918 год вернулся к живописи, обратившись к идеям кубизма и футуризма.

В 1919 году Шольц вступил в Коммунистическую партию Германии, и его работы последующих ха этим лет становятся выражением резкой критики общественного и экономического порядка послевоенной Германии. Например, его картина 1920 года Industriebauern изображает уродливую семью, глава которой сжимает Библию, а из его головы появляются деньги; его жена качает на руках поросёнка; а рядом их сын с пустой головой мучает лягушку. Возможно, это произведение является наиболее известным у Шольца, оно типично для работ периода 1920-х годов и сочетает в себе очень контролируемый, точное исполнения, исполненное едкого сарказма.

Шольц быстро стал одним из лидеров «Новой вещественности» — группы художников, практиковавших наиболее циничную форму реализма. Известными представителями этого течения были Макс Бекман, Георг Гросс и Отто Дикс, в своих работах Шольц некоторое время соперничали с ними по ярости посыла. Однако к 1925 году его подход к картинам стал мягче и в чём-то ближе к неоклассицизму, что видно в таких работах как «Автопортрет перед рекламной тумбой» (1926) и Sitzender Akt mit Gipsbüste (1927).

В 1925 году он получил должность профессора Государственной академии искусств в Карлсруэ. Среди его учеников был Рудольф Дишингер. В 1926 году Шольц начал сотрудничать с сатирическим журналом  «Симплициссимус», а в 1928 году посетил Париж , где особенно тепло отзывался о работах Пьера Боннара.

После прихода в 1933 году к власти в Германии Гитлера и национал-социалистов Шольц быстро потерял работу преподавателя. Его творчество было объявлено дегенеративным искусством, в 1937 году его произведения были изъяты в рамках кампании по «очищению» немецкой культуру, а самому художнику в 1939 году было запрещено рисовать.

В 1945 году французские оккупационные войска назначили Шольца мэром Вальдкирха, но в ноябре того же года он умер.

Галерея

• Industriebauern by Georg Scholz.jpg

  Industriebauern (1920)

• Arbeit schändet - Georg Scholz.jpg

  Arbeit schändet (1920/1921)

• Georg Scholz Kakteen und Semaphore.jpg

  Kakteen und Semaphore (1923)

• Sitzender Akt mit Gipsbüste - Georg Scholz.jpg

  Sitzender Akt mit Gipsbüste (1927)

Литература

• Michalski, Sergiusz (1994). New Objectivity. Cologne: Benedikt Taschen. ISBN 3-8228-9650-0
• Schmied, Wieland (1978). Neue Sachlichkeit and German Realism of the Twenties. London: Arts Council of Great Britain. ISBN 0-7287-0184-7

Отрывок, характеризующий Шольц, Георг

– Уехали, – отвечал денщик Ермолова. Кавалергардский офицер пошел к генералу, у которого часто бывал Ермолов.
– Нет, и генерала нет.
Кавалергардский офицер, сев верхом, поехал к другому.
– Нет, уехали.
«Как бы мне не отвечать за промедление! Вот досада!» – думал офицер. Он объездил весь лагерь. Кто говорил, что видели, как Ермолов проехал с другими генералами куда то, кто говорил, что он, верно, опять дома. Офицер, не обедая, искал до шести часов вечера. Нигде Ермолова не было и никто не знал, где он был. Офицер наскоро перекусил у товарища и поехал опять в авангард к Милорадовичу. Милорадовича не было тоже дома, но тут ему сказали, что Милорадович на балу у генерала Кикина, что, должно быть, и Ермолов там.
– Да где же это?
– А вон, в Ечкине, – сказал казачий офицер, указывая на далекий помещичий дом.
– Да как же там, за цепью?
– Выслали два полка наших в цепь, там нынче такой кутеж идет, беда! Две музыки, три хора песенников.
Офицер поехал за цепь к Ечкину. Издалека еще, подъезжая к дому, он услыхал дружные, веселые звуки плясовой солдатской песни.
«Во олузя а ах… во олузях!..» – с присвистом и с торбаном слышалось ему, изредка заглушаемое криком голосов. Офицеру и весело стало на душе от этих звуков, но вместе с тем и страшно за то, что он виноват, так долго не передав важного, порученного ему приказания. Был уже девятый час. Он слез с лошади и вошел на крыльцо и в переднюю большого, сохранившегося в целости помещичьего дома, находившегося между русских и французов. В буфетной и в передней суетились лакеи с винами и яствами. Под окнами стояли песенники. Офицера ввели в дверь, и он увидал вдруг всех вместе важнейших генералов армии, в том числе и большую, заметную фигуру Ермолова. Все генералы были в расстегнутых сюртуках, с красными, оживленными лицами и громко смеялись, стоя полукругом. В середине залы красивый невысокий генерал с красным лицом бойко и ловко выделывал трепака.
– Ха, ха, ха! Ай да Николай Иванович! ха, ха, ха!..
Офицер чувствовал, что, входя в эту минуту с важным приказанием, он делается вдвойне виноват, и он хотел подождать; но один из генералов увидал его и, узнав, зачем он, сказал Ермолову. Ермолов с нахмуренным лицом вышел к офицеру и, выслушав, взял от него бумагу, ничего не сказав ему.
– Ты думаешь, это нечаянно он уехал? – сказал в этот вечер штабный товарищ кавалергардскому офицеру про Ермолова. – Это штуки, это все нарочно. Коновницына подкатить. Посмотри, завтра каша какая будет!


На другой день, рано утром, дряхлый Кутузов встал, помолился богу, оделся и с неприятным сознанием того, что он должен руководить сражением, которого он не одобрял, сел в коляску и выехал из Леташевки, в пяти верстах позади Тарутина, к тому месту, где должны были быть собраны наступающие колонны. Кутузов ехал, засыпая и просыпаясь и прислушиваясь, нет ли справа выстрелов, не начиналось ли дело? Но все еще было тихо. Только начинался рассвет сырого и пасмурного осеннего дня. Подъезжая к Тарутину, Кутузов заметил кавалеристов, ведших на водопой лошадей через дорогу, по которой ехала коляска. Кутузов присмотрелся к ним, остановил коляску и спросил, какого полка? Кавалеристы были из той колонны, которая должна была быть уже далеко впереди в засаде. «Ошибка, может быть», – подумал старый главнокомандующий. Но, проехав еще дальше, Кутузов увидал пехотные полки, ружья в козлах, солдат за кашей и с дровами, в подштанниках. Позвали офицера. Офицер доложил, что никакого приказания о выступлении не было.
– Как не бы… – начал Кутузов, но тотчас же замолчал и приказал позвать к себе старшего офицера. Вылезши из коляски, опустив голову и тяжело дыша, молча ожидая, ходил он взад и вперед. Когда явился потребованный офицер генерального штаба Эйхен, Кутузов побагровел не оттого, что этот офицер был виною ошибки, но оттого, что он был достойный предмет для выражения гнева. И, трясясь, задыхаясь, старый человек, придя в то состояние бешенства, в которое он в состоянии был приходить, когда валялся по земле от гнева, он напустился на Эйхена, угрожая руками, крича и ругаясь площадными словами. Другой подвернувшийся, капитан Брозин, ни в чем не виноватый, потерпел ту же участь.