Шувалов, Пётр Андреевич (1771)

Пётр Андреевич Шувалов
Дата рождения:	29 июня 1771(1771-06-29)
Место рождения:	Российская империя
Дата смерти:	30 декабря 1808(1808-12-30) (37 лет)
Место смерти:	Санкт-Петербург
Отец:	Шувалов, Андрей Петрович
Мать:	Шувалова, Екатерина Петровна
Награды и премии:

Граф Пётр Андреевич Шувалов (29 июня 1771 — 30 декабря 1808, Санкт-Петербург) — генерал-лейтенант, генерал-адъютант императора Павла I, действительный камергер, сенатор из рода Шуваловых.

Биография

Сын действительного тайного советника Андрея Петровича и статс-дамы Екатерины Петровны (урожденной Салтыковой). Внук двух фельдмаршалов — графа Петра Ивановича Шувалова и графа Петра Семеновича Салтыкова. Его младший брат Павел Андреевич Шувалов (1776—1823) служил генерал-адъютантом при императоре Александре I.

С 1786 года камер-юнкер, с 1795 года действительный камергер, при Павле I, 28 марта 1798 года, произведён в генерал-лейтенанты, после получил чин генерал-адъютанта. С 28 марта 1798 по 21 января 1799 года — шеф Киевского кирасирского полка. Кавалер ордена Святой Анны 1-й степени.

При Александре I вышел в отставку. Обустроил на берегу реки Охты имение Вартемяки. Похоронен в некрополе Свя́то-Тро́ицкой Алекса́ндро-Не́вской ла́вры. В январе 1809 года А. Я. Булгаков писал брату:

… Умер также Шувалов, что на Щербатовой женат, оставив много детей, 600 тысяч долгу, а имения нет. Под конец пил с отчаяния.

Семья

С 1797 года был женат на княжне Софье Григорьевне Щербатовой (1776—1849), дочери князя Григория Алексеевича Щербатова и Анастасии Николаевны Долгоруковой; сестре князя А. Г. Щербатова. По словам Державина, в молодости была «прекрасна и оборачивала на себя глаза», но с возрастом стала очень толста.

Овдовев, перешла в католичество вместе с дочерью Анастасией. Вторым браком была замужем за французским графом Антуаном-Луи-Жоржем де Шленкур-Борни. Этот брак был совершен тайно и Софья Григорьевна, будучи вдовой, почему-то его скрывала. Граф Шленкур был моложе жены, собой недурен, ростом невелик и пузат. Имела двух дочерей и двух сыновей:

• Анастасия Петровна (1799—1818), умерла от чахотки, погребена в Пизе, в Кампо-Санто.

• Екатерина Петровна (1801—1858), в 1817 году окончила Екатерининский институт с золотым шифром средней величины; фрейлина двора, с июля 1823 года замужем за прусским графом Карлом фон Шлиффеном (1798—1845). Свадьба была в Павловске, после новобрачные уехали в Берлин. Современник писал, «не понимаю, как можно решиться выйти за иностранца и навсегда расстаться со своею родиною».

• Андрей Петрович (1802—1873), обер-камергер, в 1823 году был помолвлен с Софьей Дмитриевной Нарышкиной (1808—1824), дочерью императора Александра I и М. А. Нарышкиной, но незадолго до свадьбы невеста умерла от чахотки. В 1826 женился на Фёкле Игнатьевне Валентинович (1801—1873), вдове князя П. А. Зубова, их сыновья Пётр и Павел Шуваловы.

• Григорий Петрович (1804—1859), жил главным образом в Италии, где занимался литературной деятельностью и сочинял сонеты. После смерти жены принял католичество, умер монахом в монастыре под Миланом.

Отрывок, характеризующий Шувалов, Пётр Андреевич (1771)

– Непременно продолжать – утром и вечером, – сказал он, видимо, сам добросовестно довольный своим успехом. – Только, пожалуйста, аккуратнее. Будьте покойны, графиня, – сказал шутливо доктор, в мякоть руки ловко подхватывая золотой, – скоро опять запоет и зарезвится. Очень, очень ей в пользу последнее лекарство. Она очень посвежела.
Графиня посмотрела на ногти и поплевала, с веселым лицом возвращаясь в гостиную.


В начале июля в Москве распространялись все более и более тревожные слухи о ходе войны: говорили о воззвании государя к народу, о приезде самого государя из армии в Москву. И так как до 11 го июля манифест и воззвание не были получены, то о них и о положении России ходили преувеличенные слухи. Говорили, что государь уезжает потому, что армия в опасности, говорили, что Смоленск сдан, что у Наполеона миллион войска и что только чудо может спасти Россию.
11 го июля, в субботу, был получен манифест, но еще не напечатан; и Пьер, бывший у Ростовых, обещал на другой день, в воскресенье, приехать обедать и привезти манифест и воззвание, которые он достанет у графа Растопчина.
В это воскресенье Ростовы, по обыкновению, поехали к обедне в домовую церковь Разумовских. Был жаркий июльский день. Уже в десять часов, когда Ростовы выходили из кареты перед церковью, в жарком воздухе, в криках разносчиков, в ярких и светлых летних платьях толпы, в запыленных листьях дерев бульвара, в звуках музыки и белых панталонах прошедшего на развод батальона, в громе мостовой и ярком блеске жаркого солнца было то летнее томление, довольство и недовольство настоящим, которое особенно резко чувствуется в ясный жаркий день в городе. В церкви Разумовских была вся знать московская, все знакомые Ростовых (в этот год, как бы ожидая чего то, очень много богатых семей, обыкновенно разъезжающихся по деревням, остались в городе). Проходя позади ливрейного лакея, раздвигавшего толпу подле матери, Наташа услыхала голос молодого человека, слишком громким шепотом говорившего о ней:
– Это Ростова, та самая…
– Как похудела, а все таки хороша!
Она слышала, или ей показалось, что были упомянуты имена Курагина и Болконского. Впрочем, ей всегда это казалось. Ей всегда казалось, что все, глядя на нее, только и думают о том, что с ней случилось. Страдая и замирая в душе, как всегда в толпе, Наташа шла в своем лиловом шелковом с черными кружевами платье так, как умеют ходить женщины, – тем спокойнее и величавее, чем больнее и стыднее у ней было на душе. Она знала и не ошибалась, что она хороша, но это теперь не радовало ее, как прежде. Напротив, это мучило ее больше всего в последнее время и в особенности в этот яркий, жаркий летний день в городе. «Еще воскресенье, еще неделя, – говорила она себе, вспоминая, как она была тут в то воскресенье, – и все та же жизнь без жизни, и все те же условия, в которых так легко бывало жить прежде. Хороша, молода, и я знаю, что теперь добра, прежде я была дурная, а теперь я добра, я знаю, – думала она, – а так даром, ни для кого, проходят лучшие годы». Она стала подле матери и перекинулась с близко стоявшими знакомыми. Наташа по привычке рассмотрела туалеты дам, осудила tenue [манеру держаться] и неприличный способ креститься рукой на малом пространстве одной близко стоявшей дамы, опять с досадой подумала о том, что про нее судят, что и она судит, и вдруг, услыхав звуки службы, ужаснулась своей мерзости, ужаснулась тому, что прежняя чистота опять потеряна ею.
Благообразный, тихий старичок служил с той кроткой торжественностью, которая так величаво, успокоительно действует на души молящихся. Царские двери затворились, медленно задернулась завеса; таинственный тихий голос произнес что то оттуда. Непонятные для нее самой слезы стояли в груди Наташи, и радостное и томительное чувство волновало ее.
«Научи меня, что мне делать, как мне исправиться навсегда, навсегда, как мне быть с моей жизнью… – думала она.
Дьякон вышел на амвон, выправил, широко отставив большой палец, длинные волосы из под стихаря и, положив на груди крест, громко и торжественно стал читать слова молитвы:
– «Миром господу помолимся».
«Миром, – все вместе, без различия сословий, без вражды, а соединенные братской любовью – будем молиться», – думала Наташа.
– О свышнем мире и о спасении душ наших!
«О мире ангелов и душ всех бестелесных существ, которые живут над нами», – молилась Наташа.
Когда молились за воинство, она вспомнила брата и Денисова. Когда молились за плавающих и путешествующих, она вспомнила князя Андрея и молилась за него, и молилась за то, чтобы бог простил ей то зло, которое она ему сделала. Когда молились за любящих нас, она молилась о своих домашних, об отце, матери, Соне, в первый раз теперь понимая всю свою вину перед ними и чувствуя всю силу своей любви к ним. Когда молились о ненавидящих нас, она придумала себе врагов и ненавидящих для того, чтобы молиться за них. Она причисляла к врагам кредиторов и всех тех, которые имели дело с ее отцом, и всякий раз, при мысли о врагах и ненавидящих, она вспоминала Анатоля, сделавшего ей столько зла, и хотя он не был ненавидящий, она радостно молилась за него как за врага. Только на молитве она чувствовала себя в силах ясно и спокойно вспоминать и о князе Андрее, и об Анатоле, как об людях, к которым чувства ее уничтожались в сравнении с ее чувством страха и благоговения к богу. Когда молились за царскую фамилию и за Синод, она особенно низко кланялась и крестилась, говоря себе, что, ежели она не понимает, она не может сомневаться и все таки любит правительствующий Синод и молится за него.