Зарайская стоянка

Зарайская стоянка

Зара́йская стоянка — древнейший археологический памятник эпохи верхнего палеолита на территории Московской области.

Зарайская верхнепалеолитическая стоянка является памятником мирового значения. Стоянка расположена в самом центре старинного русского города Зарайска Московской области. Стоянка относится к костёнковско-авдеевской культуре (в более широком представлении — к костёнковско-виллендорфскому единству) и является памятником из круга т. н. восточного граветта. Археологические раскопки на стоянке велись с 1980 года А. В. Трусовым, а впоследствии возобновились в 1995 г. и продолжаются под руководством члена-корреспондента РАН, доктора исторических наук X. А. Амирханова (Институт археологии РАН, Отдел археологии каменного века) и к.и.н. С. Ю. Льва (Институт археологии РАН, Отдел археологии каменного века). К 2006 году общая площадь вскрытой поверхности составила около 450 м².

История открытия и изучения

Первый этап раскопок на Зарайской стоянке начинается в 1980 г., продолжается в 1982—1983 гг. до 1989 года и связан с работами на памятнике А. В. Трусова. К северу от Никольских ворот Зарайского кремля участок стоянки, примыкающий к пологому склону начинающегося здесь оврага, подвержен эрозии. Склон частично срезает довольно насыщенный палеолитический культурный слой. Жители Зарайска уже давно обнаруживали здесь кремневые предметы и кости животных. Первые небольшие специальные сборы кремневого материала тут были проведены сотрудницей Зарайского историко-художественного музея Л. И. Максимовой. Эти материалы послужили толчком для научного открытия памятника и начала целенаправленных раскопочных работ, которые начал осуществлять с 1980 года А. В. Трусов, заложивший в том же году первый шурф.

Исследования стоянки в 1980—1989 годах доставили ценную информацию и дали возможность для постановки многих важных вопросов. Этими работами получена богатая коллекция кремневых изделий, насчитывающая более 15000 экземпляров. Среди орудий наибольшее внимание привлекли два наконечника с боковой выемкой и большая группа ножей костёнковского типа. Изучение коллекции подвело А. В. Трусова к выводу о принадлежности памятника к костёнковско-авдеевской культуре. Было высказано предположение о наличии на стоянке обширной жилой площадки, аналогичной тем, которые известны в Авдеево и верхнем слое Костенки 1. Также была выдвинута гипотеза о том, что стоянка на протяжении тысячелетий неоднократно заселялась и покидалась людьми — то есть о наличии нескольких уровней обитания. Однако А. В. Трусову не удалось практически подтвердить данные выводы; необходимые для этого методика раскопок и методология интерпретации им так и не были выработаны.

В 1994 г. работы на Зарайской стоянке были возобновлены и с 1995 г. ведутся под общим руководством члена-корреспондента РАН, доктора исторических наук, профессора Х. А. Амирханова. Заместителем начальника экспедиции с 1998 г. является кандидат исторических наук С. Ю. Лев.

Х. А. Амирханову удалось вывести изучение памятника на качественно новый уровень. Повышенное внимание к стратиграфии (даже микростратиграфии — стратиграфии отдельных объектов и участков культурного слоя), геоморфологии, привлечение к исследованию памятника ведущих специалистов в области палеонтологии, геологии, а также коллег-археологов, в том числе и зарубежных, позволило провести действительно комплексную научную работу. Методика раскопок предполагала стратиграфическое и планиграфическое выявление разновременных слоев и объектов и, соответственно, отдельную разборку каждого из них. На разных участках раскопов и поперек крупных объектов оставлялись вертикальные бровки для изучения стратиграфии. Это сильно усложнило раскопки, но значительно повысило их качество. Стала производиться промывка заполнения каждого объекта в отдельности. В ходе изучения мерзлотных трещин, нарушивших культурный слой, было установлено наличие нескольких этапов (генераций) их образования, которые предшествовали или последовали тем или иным этапам заселения стоянки (ледник приближался — люди уходили и наоборот), что явилось дополнительным аргументом в пользу выделения подобных этапов формирования культурных отложений. Была окончательно установлена принадлежность Зарайской стоянки к памятникам костёнковско-авдеевского круга. Было решено в ходе раскопок не разрушать материк, в котором были выкопаны жилые и хозяйственные объекты и оставлять на месте некоторые крупные кости, а также консервировать раскоп стерильным песком после завершения работ — с тем, чтобы в будущем была возможность открыть в Зарайске археологический музей, подобный тому, что имеется в Костенках.

Общая информация

В геологическом отношении место расположения стоянки связано с областью распространения отложений подольского горизонта среднего карбона, сложенного в основном глинами. Примерно в 4 км к северу от стоянки и почти непосредственно от неё на юг залегают известняки и доломиты с прослоями мергелей каширского горизонта среднего карбона. В этих отложениях на стыках пачек известняков встречаются горизонты плитчатого кремня коричневатых оттенков. Поверхность Зарайской стоянки связана с уровнем перегиба плато к склону долины. По геоморфологическому микрорайонированию место расположения стоянки приходится на Зарайскую равнину, ограниченную с востока микрорайоном водораздела рек Осётр и Вожа, и с запада — микрорайоном долины реки Осётр.

Основная часть площади стоянки приходится на среднюю часть мыса, образуемого верхним выступом излучины реки и крупным оврагом. Этот овраг прорезает коренной берег и направлен в сторону реки. Исследовавшаяся раскопками площадь в основном примыкает к Никольским въездным воротам северной стены Зарайского кремля XVI века. Рассеянные находки в виде обработанных кремней и единичных костей животных плейстоценового времени обнаруживаются в шурфах и случайных вскрытиях почти на всем пространстве мыса, практически полностью занятого кремлем. В восточном и северном направлениях от стоянки подобные разрозненные находки выявлены на расстоянии до 200 метров и за пределами мыса.

Несмотря на то, что значительная часть стоянки оказалась разрушена кремлём и крепостным рвом, большой фрагмент центральной её части сохранился до наших дней и стал основным объектом раскопок. Как уже упоминалось, на этой территории люди обитали неоднократно, и приходили сюда с перерывами в несколько сотен и даже тысяч лет. Было выявлено 4 этапа заселения стоянки. Самый поздний из них приурочен к горизонту погребенной почвы и имеет радиоуглеродные датировки в пределах 15—17 тыс. л. н. Самый ранний этап имеет возраст 22—23 тыс. л. н. «Классический» период в жизни стоянки пришелся на второй этап, очень близкий по времени к первому, когда структура поселения стала полностью аналогичной Костёнкам-1 (граветтская культура). Третий этап заселения отстоял от первых двух примерно на 2 тысячелетия, за это время здесь успела образоваться система мерзлотных трещин 2-й генерации (1-я существовала ещё до заселения стоянки). Кроме стоянки Зарайская к гмелинскому интерстадиалу (23000—21000 лет назад) в центре Русской равнины относятся стоянки: Гагарино, Карачарово, Пенская, Чулатово 1, Костёнки 11 слой 2, Костёнки 21 слой 3, Костёнки 5 слой 3, Костёнки 4 слои 1 и 2, слой Костёнок 1 комплексы 1-4, Костёнки 13, Костёнки 18, Костёнки слой 1, Елисеевичи 1 и Елисеевичи 2, Октябрьское 2 слой 1, Новгород-Северская, Клюсы, Авдеевская комплексы 1 и 2.

Свидетельства первого этапа заселения стоянки дошли до нас в несколько худшей сохранности, поскольку они были повреждены и видоизменены последующими постройками и мерзлотными структурами. Однако можно говорить о том, что поселение этого этапа уже было четко структурировано. Прослеживается линия очагов (в направлении северо-запад-юго-восток), вокруг которой располагались ямы-хранилища. В одной из таких ям-хранилищ была обнаружена статуэтка бизона, о которой пойдет речь ниже.

На втором этапе заселения структура поселения сместилась, в концептуальном плане оставшись прежней. Очаги были расположены в том же направлении на расстоянии 1-1,5 м от линии первого этапа, но стали крупнее и глубже (1 м в диаметре, до 50 см в глубину). Жилища располагались вокруг этой линии и представляли собой вытянутые полуземлянки длиной до 5 м, шириной и глубиной до 1 м. Сверху, они, видимо, были перекрыты бивнями мамонта, покрытыми шкурами. Возле землянок были выкопаны ямы-хранилища диаметром 50 см и глубиной до 1,5 м. Ямы-хранилища, как правило, накрывались лопатками мамонта с проделанным в них круглым отверстием. Подобная структура поселения встречается в Костёнках-1 и Авдеево, там было обнаружено по два соседствующих жилищно-хозяйственных комплекса.

Третий этап заселения характеризуется небольшим числом ям, менее крупными и глубокими очагами (до 20 см в глубину) и предположительно появлением наземных жилищных конструкций. Культурный слой третьего этапа насыщен крупными костями мамонта, в большинстве своем имеющих четкие концентрации, вероятно связанные с остатками жилых построек. Основным строительным материалом служили черепа, нижние челюсти и бивни мамонтов.

Последний, четвёртый этап заселения стоянки приходится на эпоху некоторого потепления климата. Он связан с верхней погребенной почвой, в которой залегают находки. В ней хуже сохранялась органика, и кости мамонта здесь встречаются в основном в виде трухи. Четких данных о плане поселения и жилищах этого этапа пока не удалось собрать в достаточном количестве (хотя А. В. Трусовым было обнаружено несколько очагов-«зольников» и один объект, интерпретируемый как жилище). Тем не менее, из этого горизонта происходит богатый кремневый материал. Значительная концентрация каменных изделий позволяет делать некоторые выводы о структуре поселения и хозяйственной специализации тех или иных его участков. Таким образом, изучение культурного слоя, приуроченного к верхней погребенной почве, является перспективным для данного памятника.

Большое количество костей мамонта, обнаруженных на стоянке, вызывает вопросы относительно их происхождения. Маловероятно, чтобы подобный объём костей стал результатом охотничьей добычи. Учитывая, что огромное количество костей сжигалось в очагах (в приледниковой тундре в то время нельзя было найти древесины в достаточном количестве), относительно небольшое племя (несколько десятков чел.) не могло добыть столько мамонтов. По-видимому, неподалеку находилось т. н. «кладбище мамонтов», погибших или утонувших в реке (Осётр в те времена был гораздо полноводнее), и люди периодически наведывались к излучине реки, добывая необходимые кости (примечательно, что практически все бивни, использовавшиеся в качестве строительного материала, имеют одинаковые габариты, что свидетельствует об их предварительном отборе). В пользу этой гипотезы говорит и то, что многие кости, найденные на стоянке, иногда на несколько тысячелетий старше предельного возраста культурного слоя.

Помимо костей мамонта, на стоянке были обнаружены также кости северного оленя, зайца, бизона, птиц, грызунов. Из мелких костей изготавливались инструменты типа проколок, из крупных — мотыги для копания земли. Обнаружено много лапок песца — скорее всего, они использовались как декоративный элемент меховой одежды.

Важным элементом сакральной жизни стоянки была природная красная краска — охра, которую изготавливали, видимо, путём длительного пережигания конкреций самородного железа, в большом количестве встречающихся в песчаном материке. Охрой посыпали полы жилищ, маркировали ямы-хранилища и ямки-«кладики». Иногда охру смешивали с красной глиной или жиром. На стоянке в большом количестве обнаружены керамические фрагменты, часто смешанные с охрой или обожженные. На данный момент их предназначение остается не вполне ясным. Возможно, имели место попытки изготовления керамических поделок, известных на стоянках Центральной Европы.

Коллекция кремневых орудий с Зарайской стоянки чрезвычайно богата и насчитывает сотни тысяч изделий. Важным фактором, определяющим специфику памятника, является доступность сырьевой базы. Это коренным образом отличает Зарайскую стоянку от однокультурных, значительно удаленных от источника сырья стоянок. Близость естественных выходов кремня позволяла не экономить сырье, поэтому в коллекции можно встретить наконечники длиной 16 см и пластины длиной более 20 см. В 2001—2002 годах была вскрыта яма третьего этапа (переделанная из более древней землянки), полностью заполненная преформами — крупными кремневыми желваками массой до 4 кг. На стоянке обнаружено и много массивных нуклеусов. Это позволяет в деталях восстанавливать всю технологическую цепочку изготовления каменных орудий.

Подавляющее большинство кремневого материала составляют отходы скалывания. Чрезвычайно много найдено отщепов. При этом орудия на отщепах крайне немногочисленны (речь не идет об отщепах с ретушью), что свидетельствует о том, что сами отщепы, в основном, были лишь побочным продуктом при оформлении нуклеуса. Технология скалывания, таким образом, была направлена на получение пластинчатой заготовки — как в Костёнках и Авдеево. Именно на этих широких массивных пластинах изготовлено подавляющее большинство орудий, найденных на стоянке.

Среди орудий культуроопределяющими для данной стоянки признаны т. н. «ножи костёнковского типа» (НКТ), наконечники с боковой выемкой (НБВ) и листовидные наконечники, а также пластинки с притупленным краем (ППК). НБВ и листовидные наконечники являются культурноопределяющими не только для данной, костёнковско-авдеевской культуры, но и для всего костёнковско-виллендорфского единства. Пластинки и микропластинки с притупленным краем являются интересным видом миниатюрного орудия; их могли использовать в качестве вкладышей в костяную или деревянную оправу для получения составного орудия (например, наконечника или ножа). Пластинки и микропластинки скалывали со специально подготовленных небольших или вторичных нуклеусов (то есть полученных из крупных пластин или отщепов). Среди прочих орудий следует отметить большое количество резцов разных типов, а также скребки, скребла, проколки, острия, обушковые ножи, а также отбойники из песчаника, известняка, кварцита и даже кремня. Встречаются и комбинированные орудия (резец-НКТ, НКТ-скребок и т. п.). К орудиям можно отнести также ретушированные отщепы, пластинчатые отщепы и пластины — все вместе они составляют более половины всех орудий.

Специфика памятника (наличие нескольких этапов обитания при отсутствии разделяющих их стерильных прослоек) на данный момент не позволяет в полной мере проследить эволюцию кремневых изделий на разных этапах заселения стоянки. Однако можно говорить о том, что принципиальных различий в ассортименте и технологии изготовления кремневых орудий не наблюдается. Изделия, относящиеся к верхней погребенной почве (четвертый этап) смотрятся порой как несколько атипичные по отношению к более древним формам. Видно, что, например, подбору заготовки стали уделять меньше внимания. Тем не менее, можно говорить о преемственности каменной индустрии на Зарайской стоянке, сохранявшей на протяжении тысячелетий фактически неизменность базовых форм.

До настоящего времени на Зарайской стоянке не найдено никаких следов антропологических остатков, кроме молочного зуба ребёнка, обнаруженного при сортировке промывки. Погребения не обнаружены и невозможно с достоверностью судить, как именно выглядел внешне типичный зарайский кроманьонец.

Наиболее значительные находки

На протяжении 20 лет раскопок стоянки исследователи все больше убеждались в том, что они изучают следы действительно высокоорганизованной первобытной культуры. Об этом свидетельствовало наличие регулярной структуры поселения, широкая диверсификация кремневых изделий и т. п. Среди наиболее интересных находок выделялись ожерелье из зубов песца, мотыга из бивня мамонта и крупные кости с нанесенным на них крестообразным орнаментом (особенно много орнаментированных костей мамонта было обнаружено впоследствии в ходе раскопок 2005 г.).

Однако первое значительное открытие, поставившее Зарайскую стоянку в один ряд с наиболее известными палеолитическими памятниками Европы, было сделано в сентябре 2001 г. Тогда при разборке т. н. «ямы 71» С. Ю. Львом была обнаружена выдающаяся по своему натурализму статуэтка бизона из бивня мамонта. Она лежала в подбое ямы на боку, на специально для неё выкопанном «подиуме». С левой стороны туловище было повреждено острым предметом, а с правой густо выкрашено красной охрой, обе левые ножки отломаны. По всей видимости, статуэтка была повреждена и положена в яму намеренно. Согласно выводам Х. А. Амирханова и С. Ю. Льва, «захоронение» статуэтки бизона было произведено в ходе магического охотничьего обряда — поразить добычу, а затем не дать ей убежать предполагалось и в действительности. В пользу данной интерпретации свидетельствует то, что первобытный скульптор изображал не взрослого бизона-самца, а молодую самку, которую легче было добыть на охоте. Максимальное сходство изображения с оригиналом должно было способствовать удачной охоте. «Яма 71» относится к древнейшему этапу заселения стоянки, и возраст статуэтки — 22—23 тыс. лет.

В 2005 году были сделаны открытия ещё нескольких произведений палеолитического искусства, столь характерных для круга памятников костёнковско-виллендорфского единства. В яме-хранилище второго этапа была обнаружена классическая статуэтка «венеры» из бивня мамонта, а в соседней яме ещё одна статуэтка малых размеров. Зарайская «венера» не отличается пышными формами, что сближает её с «худыми» авдеевскими статуэтками, при этом она имеет одно существенное отличие — её ножки не сведены вместе (это характерно и для Виллендорфа), а вырезаны раздельно, выделены даже ступни. Такой стиль в литературе принято называть авдеевским. Это может свидетельствовать об определенном культурном своеобразии Зарайской стоянки, объединяющей в себе особенности и Костёнок, и Авдеева.

В 2009 г. вышла в свет коллективная монография, обобщающая ряд аспектов исследования памятника. Книга посвящена анализу и обобщению археологических материалов комплекса зарайских верхнепалеолитических памятников, которые получены в основном раскопками последних семи лет

Музейная экспозиция

В октябре 2014 года [museumzaraysk.ru Государственный историко-архитектурный, художественный и археологический музей «Зарайский Кремль»] открылся в новом месте. Это [museumzaraysk.ru/wp-content/uploads/2010/10/image.jpg здание] постройки конца XIX в., расположенное в кремле. Экспозиции Зарайской стоянки посвящён целый зал. Представлены подлинники произведений искусства из бивня и кости мамонта, коллекции каменных и костяных изделий. Интерактивный экран и видеоролики дают представление о богатстве коллекций, искусства, методике работ археологов и образе жизни первобытных обитателей приледниковой зоны.

Международный статус памятника

Зарайская стоянка является археологическим памятником мирового значения, широко известным не только в нашей стране, но и за её пределами. Стоянку часто посещают крупные отечественные и иностранные исследователи. В Зарайск приезжают на практику российские и иностранные студенты. В сентябре 1997 г. в Зарайске и Москве проходил международный коллоквиум «Восточный Граветт», посвящённый проблематике исследования памятников средней поры верхнего палеолита Восточной и Центральной Европы. Участниками коллоквиума было подчеркнуто большое значение Зарайской стоянки для изучения эпохи верхнего палеолита в нашей стране и в мире в целом.

Ссылки

• [www.zaraysk.narod.ru/ Официальный сайт зарайской экспедиции (давно не обновлялся)]
• [www.primtech.net/zaraysk/zaraysk97.html Информация о конференции «Восточный граветт»]
• Х.А. Амирханов, С.Ю. Лев. Раскопки палеолита в Зарайске i-podmoskovie.ru/php/podmoskovnii-letopisets/articles/5520-raskopki-paleolita-v-zarajske.html
• [vivovoco.astronet.ru/VV/NEWS/PRIRODA/2006/PR_07_06.HTM Статья про «венеру»]

Литература

• Амирханов Х. А.. Зарайская стоянка. М., 2000.
• Амирханов Х. А., Лев С. Ю. Сравнительная характеристика и стилистический анализ статуэтки бизона с Зарайской стоянки// Археология, этнография и антропология Евразии. 2002. № 3 (11)
• Амирханов Х. А., Лев С. Ю. Статуэтка бизона с Зарайской стоянки: археологический и знаково-символический аспекты изучения//Российская археология. 2003. № 1.
• Амирханов Х. А., Лев С. Ю. Палеолитическая венера из Зарайской стоянки // Природа. 2006. N 7.
• Амирханов Х. А., Ахметгалеева Н. Б., Бужилова А. П., Бурова Н. Д., Лев С. Ю., Мащенко Е. Н. Исследования палеолита в Зарайске. 1999—2005. Ответ. ред. Х. А. Амирханов. Палеограф, 2009, 466 с.
• Восточный граветт. Тезисы докладов международного коллоквиума. (Зарайск-Москва, 1-7 сентября 1997), М., 1998.
• Лев С. Ю. Каменный инвентарь Зарайской стоянки (типологический аспект). Дис. к.и.н., М., 2003.
• Трусов А. В. Культурный слой Зарайской верхнепалеолитической стоянки// Древности Оки (Тр. ГИМ. Вып. 85). М., 1994

Отрывок, характеризующий Зарайская стоянка

– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.
– Соня!… Nicolas!… – только сказали они. Они подбежали к амбару и вернулись назад каждый с своего крыльца.


Когда все поехали назад от Пелагеи Даниловны, Наташа, всегда всё видевшая и замечавшая, устроила так размещение, что Луиза Ивановна и она сели в сани с Диммлером, а Соня села с Николаем и девушками.
Николай, уже не перегоняясь, ровно ехал в обратный путь, и всё вглядываясь в этом странном, лунном свете в Соню, отыскивал при этом всё переменяющем свете, из под бровей и усов свою ту прежнюю и теперешнюю Соню, с которой он решил уже никогда не разлучаться. Он вглядывался, и когда узнавал всё ту же и другую и вспоминал, слышав этот запах пробки, смешанный с чувством поцелуя, он полной грудью вдыхал в себя морозный воздух и, глядя на уходящую землю и блестящее небо, он чувствовал себя опять в волшебном царстве.
– Соня, тебе хорошо? – изредка спрашивал он.
– Да, – отвечала Соня. – А тебе ?
На середине дороги Николай дал подержать лошадей кучеру, на минутку подбежал к саням Наташи и стал на отвод.
– Наташа, – сказал он ей шопотом по французски, – знаешь, я решился насчет Сони.
– Ты ей сказал? – спросила Наташа, вся вдруг просияв от радости.
– Ах, какая ты странная с этими усами и бровями, Наташа! Ты рада?
– Я так рада, так рада! Я уж сердилась на тебя. Я тебе не говорила, но ты дурно с ней поступал. Это такое сердце, Nicolas. Как я рада! Я бываю гадкая, но мне совестно было быть одной счастливой без Сони, – продолжала Наташа. – Теперь я так рада, ну, беги к ней.
– Нет, постой, ах какая ты смешная! – сказал Николай, всё всматриваясь в нее, и в сестре тоже находя что то новое, необыкновенное и обворожительно нежное, чего он прежде не видал в ней. – Наташа, что то волшебное. А?
– Да, – отвечала она, – ты прекрасно сделал.
«Если б я прежде видел ее такою, какою она теперь, – думал Николай, – я бы давно спросил, что сделать и сделал бы всё, что бы она ни велела, и всё бы было хорошо».
– Так ты рада, и я хорошо сделал?
– Ах, так хорошо! Я недавно с мамашей поссорилась за это. Мама сказала, что она тебя ловит. Как это можно говорить? Я с мама чуть не побранилась. И никому никогда не позволю ничего дурного про нее сказать и подумать, потому что в ней одно хорошее.
– Так хорошо? – сказал Николай, еще раз высматривая выражение лица сестры, чтобы узнать, правда ли это, и, скрыпя сапогами, он соскочил с отвода и побежал к своим саням. Всё тот же счастливый, улыбающийся черкес, с усиками и блестящими глазами, смотревший из под собольего капора, сидел там, и этот черкес был Соня, и эта Соня была наверное его будущая, счастливая и любящая жена.
Приехав домой и рассказав матери о том, как они провели время у Мелюковых, барышни ушли к себе. Раздевшись, но не стирая пробочных усов, они долго сидели, разговаривая о своем счастьи. Они говорили о том, как они будут жить замужем, как их мужья будут дружны и как они будут счастливы.
На Наташином столе стояли еще с вечера приготовленные Дуняшей зеркала. – Только когда всё это будет? Я боюсь, что никогда… Это было бы слишком хорошо! – сказала Наташа вставая и подходя к зеркалам.
– Садись, Наташа, может быть ты увидишь его, – сказала Соня. Наташа зажгла свечи и села. – Какого то с усами вижу, – сказала Наташа, видевшая свое лицо.
– Не надо смеяться, барышня, – сказала Дуняша.
Наташа нашла с помощью Сони и горничной положение зеркалу; лицо ее приняло серьезное выражение, и она замолкла. Долго она сидела, глядя на ряд уходящих свечей в зеркалах, предполагая (соображаясь с слышанными рассказами) то, что она увидит гроб, то, что увидит его, князя Андрея, в этом последнем, сливающемся, смутном квадрате. Но как ни готова она была принять малейшее пятно за образ человека или гроба, она ничего не видала. Она часто стала мигать и отошла от зеркала.
– Отчего другие видят, а я ничего не вижу? – сказала она. – Ну садись ты, Соня; нынче непременно тебе надо, – сказала она. – Только за меня… Мне так страшно нынче!
Соня села за зеркало, устроила положение, и стала смотреть.
– Вот Софья Александровна непременно увидят, – шопотом сказала Дуняша; – а вы всё смеетесь.
Соня слышала эти слова, и слышала, как Наташа шопотом сказала:
– И я знаю, что она увидит; она и прошлого года видела.
Минуты три все молчали. «Непременно!» прошептала Наташа и не докончила… Вдруг Соня отсторонила то зеркало, которое она держала, и закрыла глаза рукой.
– Ах, Наташа! – сказала она.
– Видела? Видела? Что видела? – вскрикнула Наташа, поддерживая зеркало.
Соня ничего не видала, она только что хотела замигать глазами и встать, когда услыхала голос Наташи, сказавшей «непременно»… Ей не хотелось обмануть ни Дуняшу, ни Наташу, и тяжело было сидеть. Она сама не знала, как и вследствие чего у нее вырвался крик, когда она закрыла глаза рукою.
– Его видела? – спросила Наташа, хватая ее за руку.
– Да. Постой… я… видела его, – невольно сказала Соня, еще не зная, кого разумела Наташа под словом его: его – Николая или его – Андрея.
«Но отчего же мне не сказать, что я видела? Ведь видят же другие! И кто же может уличить меня в том, что я видела или не видала?» мелькнуло в голове Сони.
– Да, я его видела, – сказала она.
– Как же? Как же? Стоит или лежит?
– Нет, я видела… То ничего не было, вдруг вижу, что он лежит.
– Андрей лежит? Он болен? – испуганно остановившимися глазами глядя на подругу, спрашивала Наташа.
– Нет, напротив, – напротив, веселое лицо, и он обернулся ко мне, – и в ту минуту как она говорила, ей самой казалось, что она видела то, что говорила.
– Ну а потом, Соня?…
– Тут я не рассмотрела, что то синее и красное…
– Соня! когда он вернется? Когда я увижу его! Боже мой, как я боюсь за него и за себя, и за всё мне страшно… – заговорила Наташа, и не отвечая ни слова на утешения Сони, легла в постель и долго после того, как потушили свечу, с открытыми глазами, неподвижно лежала на постели и смотрела на морозный, лунный свет сквозь замерзшие окна.


Вскоре после святок Николай объявил матери о своей любви к Соне и о твердом решении жениться на ней. Графиня, давно замечавшая то, что происходило между Соней и Николаем, и ожидавшая этого объяснения, молча выслушала его слова и сказала сыну, что он может жениться на ком хочет; но что ни она, ни отец не дадут ему благословения на такой брак. В первый раз Николай почувствовал, что мать недовольна им, что несмотря на всю свою любовь к нему, она не уступит ему. Она, холодно и не глядя на сына, послала за мужем; и, когда он пришел, графиня хотела коротко и холодно в присутствии Николая сообщить ему в чем дело, но не выдержала: заплакала слезами досады и вышла из комнаты. Старый граф стал нерешительно усовещивать Николая и просить его отказаться от своего намерения. Николай отвечал, что он не может изменить своему слову, и отец, вздохнув и очевидно смущенный, весьма скоро перервал свою речь и пошел к графине. При всех столкновениях с сыном, графа не оставляло сознание своей виноватости перед ним за расстройство дел, и потому он не мог сердиться на сына за отказ жениться на богатой невесте и за выбор бесприданной Сони, – он только при этом случае живее вспоминал то, что, ежели бы дела не были расстроены, нельзя было для Николая желать лучшей жены, чем Соня; и что виновен в расстройстве дел только один он с своим Митенькой и с своими непреодолимыми привычками.
Отец с матерью больше не говорили об этом деле с сыном; но несколько дней после этого, графиня позвала к себе Соню и с жестокостью, которой не ожидали ни та, ни другая, графиня упрекала племянницу в заманивании сына и в неблагодарности. Соня, молча с опущенными глазами, слушала жестокие слова графини и не понимала, чего от нее требуют. Она всем готова была пожертвовать для своих благодетелей. Мысль о самопожертвовании была любимой ее мыслью; но в этом случае она не могла понять, кому и чем ей надо жертвовать. Она не могла не любить графиню и всю семью Ростовых, но и не могла не любить Николая и не знать, что его счастие зависело от этой любви. Она была молчалива и грустна, и не отвечала. Николай не мог, как ему казалось, перенести долее этого положения и пошел объясниться с матерью. Николай то умолял мать простить его и Соню и согласиться на их брак, то угрожал матери тем, что, ежели Соню будут преследовать, то он сейчас же женится на ней тайно.
Графиня с холодностью, которой никогда не видал сын, отвечала ему, что он совершеннолетний, что князь Андрей женится без согласия отца, и что он может то же сделать, но что никогда она не признает эту интригантку своей дочерью.
Взорванный словом интригантка , Николай, возвысив голос, сказал матери, что он никогда не думал, чтобы она заставляла его продавать свои чувства, и что ежели это так, то он последний раз говорит… Но он не успел сказать того решительного слова, которого, судя по выражению его лица, с ужасом ждала мать и которое может быть навсегда бы осталось жестоким воспоминанием между ними. Он не успел договорить, потому что Наташа с бледным и серьезным лицом вошла в комнату от двери, у которой она подслушивала.
– Николинька, ты говоришь пустяки, замолчи, замолчи! Я тебе говорю, замолчи!.. – почти кричала она, чтобы заглушить его голос.
– Мама, голубчик, это совсем не оттого… душечка моя, бедная, – обращалась она к матери, которая, чувствуя себя на краю разрыва, с ужасом смотрела на сына, но, вследствие упрямства и увлечения борьбы, не хотела и не могла сдаться.
– Николинька, я тебе растолкую, ты уйди – вы послушайте, мама голубушка, – говорила она матери.
Слова ее были бессмысленны; но они достигли того результата, к которому она стремилась.
Графиня тяжело захлипав спрятала лицо на груди дочери, а Николай встал, схватился за голову и вышел из комнаты.
Наташа взялась за дело примирения и довела его до того, что Николай получил обещание от матери в том, что Соню не будут притеснять, и сам дал обещание, что он ничего не предпримет тайно от родителей.
С твердым намерением, устроив в полку свои дела, выйти в отставку, приехать и жениться на Соне, Николай, грустный и серьезный, в разладе с родными, но как ему казалось, страстно влюбленный, в начале января уехал в полк.
После отъезда Николая в доме Ростовых стало грустнее чем когда нибудь. Графиня от душевного расстройства сделалась больна.
Соня была печальна и от разлуки с Николаем и еще более от того враждебного тона, с которым не могла не обращаться с ней графиня. Граф более чем когда нибудь был озабочен дурным положением дел, требовавших каких нибудь решительных мер. Необходимо было продать московский дом и подмосковную, а для продажи дома нужно было ехать в Москву. Но здоровье графини заставляло со дня на день откладывать отъезд.
Наташа, легко и даже весело переносившая первое время разлуки с своим женихом, теперь с каждым днем становилась взволнованнее и нетерпеливее. Мысль о том, что так, даром, ни для кого пропадает ее лучшее время, которое бы она употребила на любовь к нему, неотступно мучила ее. Письма его большей частью сердили ее. Ей оскорбительно было думать, что тогда как она живет только мыслью о нем, он живет настоящею жизнью, видит новые места, новых людей, которые для него интересны. Чем занимательнее были его письма, тем ей было досаднее. Ее же письма к нему не только не доставляли ей утешения, но представлялись скучной и фальшивой обязанностью. Она не умела писать, потому что не могла постигнуть возможности выразить в письме правдиво хоть одну тысячную долю того, что она привыкла выражать голосом, улыбкой и взглядом. Она писала ему классически однообразные, сухие письма, которым сама не приписывала никакого значения и в которых, по брульонам, графиня поправляла ей орфографические ошибки.
Здоровье графини все не поправлялось; но откладывать поездку в Москву уже не было возможности. Нужно было делать приданое, нужно было продать дом, и притом князя Андрея ждали сперва в Москву, где в эту зиму жил князь Николай Андреич, и Наташа была уверена, что он уже приехал.
Графиня осталась в деревне, а граф, взяв с собой Соню и Наташу, в конце января поехал в Москву.



Пьер после сватовства князя Андрея и Наташи, без всякой очевидной причины, вдруг почувствовал невозможность продолжать прежнюю жизнь. Как ни твердо он был убежден в истинах, открытых ему его благодетелем, как ни радостно ему было то первое время увлечения внутренней работой самосовершенствования, которой он предался с таким жаром, после помолвки князя Андрея с Наташей и после смерти Иосифа Алексеевича, о которой он получил известие почти в то же время, – вся прелесть этой прежней жизни вдруг пропала для него. Остался один остов жизни: его дом с блестящею женой, пользовавшеюся теперь милостями одного важного лица, знакомство со всем Петербургом и служба с скучными формальностями. И эта прежняя жизнь вдруг с неожиданной мерзостью представилась Пьеру. Он перестал писать свой дневник, избегал общества братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание. Пьер почувствовав, что она была права, и чтобы не компрометировать свою жену, уехал в Москву.
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.
Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
На Пьера не находили, как прежде, минуты отчаяния, хандры и отвращения к жизни; но та же болезнь, выражавшаяся прежде резкими припадками, была вогнана внутрь и ни на мгновенье не покидала его. «К чему? Зачем? Что такое творится на свете?» спрашивал он себя с недоумением по нескольку раз в день, невольно начиная вдумываться в смысл явлений жизни; но опытом зная, что на вопросы эти не было ответов, он поспешно старался отвернуться от них, брался за книгу, или спешил в клуб, или к Аполлону Николаевичу болтать о городских сплетнях.
«Елена Васильевна, никогда ничего не любившая кроме своего тела и одна из самых глупых женщин в мире, – думал Пьер – представляется людям верхом ума и утонченности, и перед ней преклоняются. Наполеон Бонапарт был презираем всеми до тех пор, пока он был велик, и с тех пор как он стал жалким комедиантом – император Франц добивается предложить ему свою дочь в незаконные супруги. Испанцы воссылают мольбы Богу через католическое духовенство в благодарность за то, что они победили 14 го июня французов, а французы воссылают мольбы через то же католическое духовенство о том, что они 14 го июня победили испанцев. Братья мои масоны клянутся кровью в том, что они всем готовы жертвовать для ближнего, а не платят по одному рублю на сборы бедных и интригуют Астрея против Ищущих манны, и хлопочут о настоящем Шотландском ковре и об акте, смысла которого не знает и тот, кто писал его, и которого никому не нужно. Все мы исповедуем христианский закон прощения обид и любви к ближнему – закон, вследствие которого мы воздвигли в Москве сорок сороков церквей, а вчера засекли кнутом бежавшего человека, и служитель того же самого закона любви и прощения, священник, давал целовать солдату крест перед казнью». Так думал Пьер, и эта вся, общая, всеми признаваемая ложь, как он ни привык к ней, как будто что то новое, всякий раз изумляла его. – «Я понимаю эту ложь и путаницу, думал он, – но как мне рассказать им всё, что я понимаю? Я пробовал и всегда находил, что и они в глубине души понимают то же, что и я, но стараются только не видеть ее . Стало быть так надо! Но мне то, мне куда деваться?» думал Пьер. Он испытывал несчастную способность многих, особенно русских людей, – способность видеть и верить в возможность добра и правды, и слишком ясно видеть зло и ложь жизни, для того чтобы быть в силах принимать в ней серьезное участие. Всякая область труда в глазах его соединялась со злом и обманом. Чем он ни пробовал быть, за что он ни брался – зло и ложь отталкивали его и загораживали ему все пути деятельности. А между тем надо было жить, надо было быть заняту. Слишком страшно было быть под гнетом этих неразрешимых вопросов жизни, и он отдавался первым увлечениям, чтобы только забыть их. Он ездил во всевозможные общества, много пил, покупал картины и строил, а главное читал.