Абингтон (Пенсильвания)

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Тауншип
Абингтон
англ. Abington
Страна
США
Штат
Пенсильвания
Округ
Координаты
Основан
Площадь
40,1 км²
Население
55 310 человек (2010)
Плотность
1401,7 чел./км²
Национальный состав
белые — 79,7 %
афроамериканцы — 12,4 %
азиаты — 4,9 %
Часовой пояс
Официальный сайт
[www.abington.org/ Сайт тауншипа]
Показать/скрыть карты
К:Населённые пункты, основанные в 1696 году

Абингтон (англ. Abington Township) — это тауншип в округе Монтгомери, штат Пенсильвания, США. В 2010 году в местности проживало 55 310 человека. Тауншип Абингтон является вторым населённым пунктом по количеству жителей в округе после тауншипа Лоуэр-Мэрион. Находится в 19 км к северо-востоку от Филадельфии, южнее Пенсильванской платной автострады.

На момент появления в этих местах европейских поселенцев (конец XVI века) здесь жили делавары. Абингтон, названный так скорее всего в честь прихода в метрополии, образован в начале XVIII века. Абингтон основан в 1696 году. Городская община появилась в результате объединения нескольких пригородных населённых пунктов, в том числе Абингтона, Ардсли, Медоубрука, части Гленсайда, Маккинли, Нобла, Розлина. Во время войны за независимость место столкновения англичан и американцев у Эдж-Хилл 7 декабря 1777 года. В 1855 году Абингтон стал станцией железной дороги «Норт Пенсильвания».

В тауншипе работают производства стали, химикатов, товаров из пластмассы, металлообработка, расположено отделение Университета штата Пенсильвания (1950).

Напишите отзыв о статье "Абингтон (Пенсильвания)"



Ссылки

Отрывок, характеризующий Абингтон (Пенсильвания)

В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.