Агафангел (Лагувардос)

Игумен Агафангел Ηγούμενος Αγαθάγγελος<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Игумен Монастыря Превели
1936 — 1944
Церковь:	Критская православная церковь
Игумен монастыря Бесплотных сил в Амари
1918 — 1927
Церковь:	Критская православная церковь
Имя при рождении:	Агафангелос Лагувардос
Оригинал имени при рождении:	Αγαθάγγελος Λαγουβάρδος
Рождение:	1887(1887) Крит, Османская империя
Смерть:	25 октября 1944(1944-10-25) Александрия, Египет

Игумен Агафангел (греч. Ηγούμενος Αγαθάγγελος в миру Агафангелос Лагувардос греч. Αγαθάγγελος Λαγουβάρδος; 1887, Апостоли, Крит, Османская империя — 25 октября 1944, Александрия, Египет) — греческий монах, революционер и военный священник Критской православной церкви.

Будучи игуменом монастыря Превели на Крите, в годы Второй мировой войны спас от пленения несколько тысяч союзных солдат. Награждён военными орденами Греции, Великобритании, Австралии и Новой Зеландии. Фигура игумена Агафангела установлена на памятнике воздвигнутом союзниками на территории монастыря Превели.

Биография

Агафангел Лагувардос родился в 1887 году в горном селе Апостоли, в 30 км к югу от города Ретимнон. Происходил из старинного рода с боевыми традициями.

Дед, Димитрис Лагувардос, отличился в Критском восстании 1866 года, за что генерал-майор Панос Коронеос удостоил его званием тысячника. В последующих критских восстаниях отличились и отец Агафангела, Константин, и его дядя, Георгий. Сам Агафангел добровольцем принял участие в Балканских войнах (1912—1913), воюя в рядах иррегулярных отрядов критян в Македонии и Эпире.

Игумен Монастыря небесный сил бесплотных

Агафангел стал игуменом Монастыря бесплотных сил (Μονή Ασωμάτων) в Амари дважды, в периоды 1918—1921 и 1923—1927. Он отремонтировал и перестроил монастырскую церковь и, с помощью мастера Маркакиса, вернул ей прежнюю крестово-купольную форму.

Он позаботился о возделывании монастырских угодий и подписал предоставление зданий и земель для деятельности только что созданного Практического сельскохозяйственного училища. После распада монастыря, в период 1928—1933, был викарием епископии Лампи и Сфакия. В 1936 году стал игуменом монастыря Превели.

Оккупация

В конце мая 1941 года, сразу после занятия Крита немцами, в монастыре Превели стали собираться разрозненные греческие, английские, австралийские и новозеландские солдаты. Более 5 тысяч человек прошли через монастырь, были накормлены, нашли здесь ночлег, были снабжены необходимым. Солдаты Британского содружества переправлялись на подводных лодках на Ближний Восток. Для этого были задействованы британские подводные лодки «Thrasher» и «Torbay».

Для спасения остававшихся ещё на острове союзных солдат Агафангел создал целую сеть на западе Крита. Его деятельность вскоре стала известна немцам.

25 августа 1941 года немцы разрушили монастырь. Многие монахи были отправлены в тюрьму города Ханья. Сам Агафангел избежал ареста и был объявлен немцами в розыск.

Агафангел скрылся в горах и продолжал руководить своей сетью. Его здоровье было подорвано, но он продолжал свою миссию. Лишь в 1942 году, когда взятая им на себя миссия была практически завершена, соратники по Сопротивлению убедили больного Агафангела покинуть Крит

Ближний Восток

Агафангел покинул Крит и морем добрался до Александрии. В звании капитана, он стал военным священником в греческой армии на Ближнем Востоке.

В Египте ему присягнуло эмиграционное правительство Софокла Венизелоса и первое «Правительство национального единства» Георгиоса Папандреу. За день до своего возвращения в Грецию, освобождённую силами Народно-освободительной армии Греции, Агафангел умер при «загадочных обстоятельствах».

Не располагая достаточной и достоверной информацией, отметим только существование слухов о его ухудшихся отношениях с англичанами, в силу политики последних в греческих вопросах.

Союзнический памятник

Австралийский солдат Джефф Эдвардс (Geoff Edwards) оказался в апреле 1941 года на северном склоне Олимпа, пытаясь, как он писал, оказать посильную помощь Греции, которая «несмотря на невероятное неравенство сил, написала в те месяцы ещё одну страницу в своей длинной и славной истрии». Отступая, австралиец оказался на Крите, был взят в плен, бежал вместе с другим австралийским солдатом.

Как писал Эдвардс, «мы были побеждёнными, и жители не ожидали от нас ничего хорошего, кроме как смерть за укрытие».

Однако критяне, несмотря на угрозу для собственной жизни и жизни их близких, не нарушали свои древние традиции защиты своих гостей, тем более союзников.

С помощью сети организованной игуменом Агафангелом, австралийцы, под прикрытием отряда Михалиса Пападакиса, добрались до монастыря Превели, откуда на подводной лодке были переправлены на Ближний Восток.

G. Edwards не забыл дела своей молодости и благородное самопожертвование критян. Он основал село Превели в Западной Австралии, построил там православную часовню Св. Иоанна Богослова и передал её греческой общине Западной Австралии.

В 1984 году он создал фонд стипендий для студентов с Крита, назвав его именем игумена Агафангела. В последние годы своей жизни он настойчиво добивался от правительств Греции, Великобритании, Австралии и Новой Зеландии возведения межсоюзнического памятника в Превели.

Свою лепту в создание памятника внесли как Джефф Эдвардс и сотни союзных солдат ветеранов и членов семей спасённых солдат, так и сотни критян, включая также монастырь Превели.

В центре памятника установлена плита с флагами четырёх союзников. По обе стороны стоят фигура союзного солдата и фигура игумена Агафангела, вооружённого винтовкой.

Отрывок, характеризующий Агафангел (Лагувардос)

Борис остановился посереди комнаты, оглянулся, смахнул рукой соринки с рукава мундира и подошел к зеркалу, рассматривая свое красивое лицо. Наташа, притихнув, выглядывала из своей засады, ожидая, что он будет делать. Он постоял несколько времени перед зеркалом, улыбнулся и пошел к выходной двери. Наташа хотела его окликнуть, но потом раздумала. «Пускай ищет», сказала она себе. Только что Борис вышел, как из другой двери вышла раскрасневшаяся Соня, сквозь слезы что то злобно шепчущая. Наташа удержалась от своего первого движения выбежать к ней и осталась в своей засаде, как под шапкой невидимкой, высматривая, что делалось на свете. Она испытывала особое новое наслаждение. Соня шептала что то и оглядывалась на дверь гостиной. Из двери вышел Николай.
– Соня! Что с тобой? Можно ли это? – сказал Николай, подбегая к ней.
– Ничего, ничего, оставьте меня! – Соня зарыдала.
– Нет, я знаю что.
– Ну знаете, и прекрасно, и подите к ней.
– Соооня! Одно слово! Можно ли так мучить меня и себя из за фантазии? – говорил Николай, взяв ее за руку.
Соня не вырывала у него руки и перестала плакать.
Наташа, не шевелясь и не дыша, блестящими главами смотрела из своей засады. «Что теперь будет»? думала она.
– Соня! Мне весь мир не нужен! Ты одна для меня всё, – говорил Николай. – Я докажу тебе.
– Я не люблю, когда ты так говоришь.
– Ну не буду, ну прости, Соня! – Он притянул ее к себе и поцеловал.
«Ах, как хорошо!» подумала Наташа, и когда Соня с Николаем вышли из комнаты, она пошла за ними и вызвала к себе Бориса.
– Борис, подите сюда, – сказала она с значительным и хитрым видом. – Мне нужно сказать вам одну вещь. Сюда, сюда, – сказала она и привела его в цветочную на то место между кадок, где она была спрятана. Борис, улыбаясь, шел за нею.
– Какая же это одна вещь ? – спросил он.
Она смутилась, оглянулась вокруг себя и, увидев брошенную на кадке свою куклу, взяла ее в руки.
– Поцелуйте куклу, – сказала она.
Борис внимательным, ласковым взглядом смотрел в ее оживленное лицо и ничего не отвечал.
– Не хотите? Ну, так подите сюда, – сказала она и глубже ушла в цветы и бросила куклу. – Ближе, ближе! – шептала она. Она поймала руками офицера за обшлага, и в покрасневшем лице ее видны были торжественность и страх.
– А меня хотите поцеловать? – прошептала она чуть слышно, исподлобья глядя на него, улыбаясь и чуть не плача от волненья.
Борис покраснел.
– Какая вы смешная! – проговорил он, нагибаясь к ней, еще более краснея, но ничего не предпринимая и выжидая.
Она вдруг вскочила на кадку, так что стала выше его, обняла его обеими руками, так что тонкие голые ручки согнулись выше его шеи и, откинув движением головы волосы назад, поцеловала его в самые губы.
Она проскользнула между горшками на другую сторону цветов и, опустив голову, остановилась.
– Наташа, – сказал он, – вы знаете, что я люблю вас, но…
– Вы влюблены в меня? – перебила его Наташа.
– Да, влюблен, но, пожалуйста, не будем делать того, что сейчас… Еще четыре года… Тогда я буду просить вашей руки.
Наташа подумала.
– Тринадцать, четырнадцать, пятнадцать, шестнадцать… – сказала она, считая по тоненьким пальчикам. – Хорошо! Так кончено?
И улыбка радости и успокоения осветила ее оживленное лицо.
– Кончено! – сказал Борис.
– Навсегда? – сказала девочка. – До самой смерти?
И, взяв его под руку, она с счастливым лицом тихо пошла с ним рядом в диванную.


Графиня так устала от визитов, что не велела принимать больше никого, и швейцару приказано было только звать непременно кушать всех, кто будет еще приезжать с поздравлениями. Графине хотелось с глазу на глаз поговорить с другом своего детства, княгиней Анной Михайловной, которую она не видала хорошенько с ее приезда из Петербурга. Анна Михайловна, с своим исплаканным и приятным лицом, подвинулась ближе к креслу графини.
– С тобой я буду совершенно откровенна, – сказала Анна Михайловна. – Уж мало нас осталось, старых друзей! От этого я так и дорожу твоею дружбой.
Анна Михайловна посмотрела на Веру и остановилась. Графиня пожала руку своему другу.
– Вера, – сказала графиня, обращаясь к старшей дочери, очевидно, нелюбимой. – Как у вас ни на что понятия нет? Разве ты не чувствуешь, что ты здесь лишняя? Поди к сестрам, или…
Красивая Вера презрительно улыбнулась, видимо не чувствуя ни малейшего оскорбления.
– Ежели бы вы мне сказали давно, маменька, я бы тотчас ушла, – сказала она, и пошла в свою комнату.
Но, проходя мимо диванной, она заметила, что в ней у двух окошек симметрично сидели две пары. Она остановилась и презрительно улыбнулась. Соня сидела близко подле Николая, который переписывал ей стихи, в первый раз сочиненные им. Борис с Наташей сидели у другого окна и замолчали, когда вошла Вера. Соня и Наташа с виноватыми и счастливыми лицами взглянули на Веру.
Весело и трогательно было смотреть на этих влюбленных девочек, но вид их, очевидно, не возбуждал в Вере приятного чувства.
– Сколько раз я вас просила, – сказала она, – не брать моих вещей, у вас есть своя комната.
Она взяла от Николая чернильницу.
– Сейчас, сейчас, – сказал он, мокая перо.
– Вы всё умеете делать не во время, – сказала Вера. – То прибежали в гостиную, так что всем совестно сделалось за вас.
Несмотря на то, или именно потому, что сказанное ею было совершенно справедливо, никто ей не отвечал, и все четверо только переглядывались между собой. Она медлила в комнате с чернильницей в руке.
– И какие могут быть в ваши года секреты между Наташей и Борисом и между вами, – всё одни глупости!
– Ну, что тебе за дело, Вера? – тихеньким голоском, заступнически проговорила Наташа.
Она, видимо, была ко всем еще более, чем всегда, в этот день добра и ласкова.
– Очень глупо, – сказала Вера, – мне совестно за вас. Что за секреты?…
– У каждого свои секреты. Мы тебя с Бергом не трогаем, – сказала Наташа разгорячаясь.
– Я думаю, не трогаете, – сказала Вера, – потому что в моих поступках никогда ничего не может быть дурного. А вот я маменьке скажу, как ты с Борисом обходишься.
– Наталья Ильинишна очень хорошо со мной обходится, – сказал Борис. – Я не могу жаловаться, – сказал он.
– Оставьте, Борис, вы такой дипломат (слово дипломат было в большом ходу у детей в том особом значении, какое они придавали этому слову); даже скучно, – сказала Наташа оскорбленным, дрожащим голосом. – За что она ко мне пристает? Ты этого никогда не поймешь, – сказала она, обращаясь к Вере, – потому что ты никогда никого не любила; у тебя сердца нет, ты только madame de Genlis [мадам Жанлис] (это прозвище, считавшееся очень обидным, было дано Вере Николаем), и твое первое удовольствие – делать неприятности другим. Ты кокетничай с Бергом, сколько хочешь, – проговорила она скоро.
– Да уж я верно не стану перед гостями бегать за молодым человеком…
– Ну, добилась своего, – вмешался Николай, – наговорила всем неприятностей, расстроила всех. Пойдемте в детскую.
Все четверо, как спугнутая стая птиц, поднялись и пошли из комнаты.
– Мне наговорили неприятностей, а я никому ничего, – сказала Вера.
– Madame de Genlis! Madame de Genlis! – проговорили смеющиеся голоса из за двери.
Красивая Вера, производившая на всех такое раздражающее, неприятное действие, улыбнулась и видимо не затронутая тем, что ей было сказано, подошла к зеркалу и оправила шарф и прическу. Глядя на свое красивое лицо, она стала, повидимому, еще холоднее и спокойнее.

В гостиной продолжался разговор.
– Ah! chere, – говорила графиня, – и в моей жизни tout n'est pas rose. Разве я не вижу, что du train, que nous allons, [не всё розы. – при нашем образе жизни,] нашего состояния нам не надолго! И всё это клуб, и его доброта. В деревне мы живем, разве мы отдыхаем? Театры, охоты и Бог знает что. Да что обо мне говорить! Ну, как же ты это всё устроила? Я часто на тебя удивляюсь, Annette, как это ты, в свои годы, скачешь в повозке одна, в Москву, в Петербург, ко всем министрам, ко всей знати, со всеми умеешь обойтись, удивляюсь! Ну, как же это устроилось? Вот я ничего этого не умею.