Балканские войны
| Балканские войны | |||
| Дата | |||
|---|---|---|---|
| Место | |||
| Причина |
Стремление Балканского Союза лишить Турцию территории в Европе. | ||
| Итог |
Фактическая независимость Албании от Османской Империи,Победа балканских государств,Турция лишена многих территории в Европе оставив за собой только Стамбул. | ||
| Противники | |||
| |||
| Командующие | |||
| |||
| Силы сторон | |||
| |||
| Потери | |||
| |||
Балка́нские во́йны — две войны, произошедшие в 1912—1913 годах незадолго до Первой мировой войны, в результате которых страны Балканского полуострова потеснили турок с европейской территории.
Первая война носила освободительный, антитурецкий характер. Балканский союз (Сербия, Черногория, Греция и Болгария) планировал полностью лишить Османскую империю владений в Европе, что ему и удалось сделать (за Турцией сохранился лишь Стамбул и небольшие территории возле него).
Однако, вскоре, противоречия между победителями привели к началу войны между Болгарией с одной стороны и Сербией, Грецией, Румынией, Черногорией и Турцией с другой. Болгария была побеждена и лишилась большей части своих приобретений в первой войне, Османская империя вернула Адрианополь с окрестностями.
Содержание
Предпосылки Первой Балканской войны
Предыстория
Ещё во времена Великого переселения народов на Балканском полуострове стали появляться народы, ранее не проживавшие там. К моменту раздела Римской империи в конце IV века регион входил в состав Восточной Римской империи и новые народы вели постоянную борьбу с константинопольскими императорами. Впервые появившись в 354 году в Европе тюркские народы (гунны, булгары, авары) уже к 395 году вынудили Римскую империю ослабнуть и расколоться на два государства — Западно-Римскую империю и Византию. Многолетняя гегемония Римской империи над Балканами была свергнута.
Ситуация изменилась в начале XV века, когда турки-османы из Малой Азии начали проникать на Балканы. Ликвидация Византийской империи и падение Константинополя в 1453 году позволили Османской империи, мощь которой постоянно росла, полностью занять Балканский полуостров. Народы, проживавшие там, оказались в составе мусульманской турецкой империи. Ситуацию усугубляло то, что все они различались по происхождению, вероисповеданию и национальной принадлежности[1][2].
На Балканском полуострове часто происходили антитурецкие восстания, большинство из которых завершались поражением восставших. Несмотря на это, в XIX веке начали формироваться этнократические государства. Процесс происходил при поддержке заинтересованной в ослаблении Турции Российской империи. В результате, к началу XX века из состава Османской империи вышли Греция, Болгария, Сербия, Черногория, а Румыния сняла свою вассальную зависимость. Несмотря на это, не все населённые тем или иным народом земли принадлежали соответствующему государству. Так, большое количество болгар и сербов проживало в Македонии, на островах Эгейского моря жили греки, на сопредельных турецких территориях с Черногорией проживало определённое количество черногорцев[3]. Албанцы вообще не имели своего государства, хотя отдельные вилайеты Османской империи были полностью ими населены[2].
Политика великих держав
Османская империя, начиная с XVII века, постепенно ослабевала, теряя свои территории. В распаде империи были заинтересованы многие государства, в частности Россия, Германская империя, Австро-Венгрия, Великобритания и Франция. Каждое из этих государств желало получить как можно большую часть ослабевающей империи для удовлетворения своих стратегических потребностей. Остро стоял «Восточный вопрос» о проливах. Одновременно между блоками великих держав велось политическое противостояние, которое наблюдалось и на Балканах[1][2]. После Итало-турецкой войны страны Балканского полуострова, противники Османской империи, осознали необходимость в консолидации. Объединяющими факторами послужили общие цели, родственность народов (болгар с сербами и черногорцами) и христианская вера. Этим воспользовалась Российская империя, при поддержке которой на Балканском полуострове началось формирование военного оборонительного союза. 13 марта 1912 года Сербия и Болгария подписали договор о формировании военного альянса. 12 мая того же года были подписаны дополнительные договоры, позволившие странам сотрудничать в других сферах. 29 мая Греция, побоявшись остаться без территориальных выигрышей за счёт Османской империи, включилась в систему болгарско-сербских отношений. Летом Черногория заключила союзный договор с Болгарией, после чего формирование Балканского союза завершилось.
Россия в первую очередь рассчитывала на то, что союз начнёт противостояние с её соперником — Австро-Венгрией. Однако страны-члены союза не были в этом заинтересованы и начали противостояние с Турцией[1][2].
Идеи максимального расширения границ
Балканский союз направил свои интересы на европейские владения Османской империи, в которых проживали греки, болгары, сербы. Все страны-члены союза планировали максимально расширить свои границы за счёт турецких владений, но подчас их территориальные интересы пересекались.
Болгары желали создания Целокупной (Великой) Болгарии — государства, которое включало бы в свой состав все земли, населённые болгарами и территории, некогда принадлежавшие Второму Болгарскому царству. Сербы хотели включить в состав своего государства всю Албанию и Македонию, на которую в свою очередь претендовали Греция и Болгария. Черногория стремилась получить север Албании и крупные портовые города Адриатики, а также Новопазарский санджак. Греки желали получить Македонию и Фракию, на которые претендовала Болгария. Таким образом, у союзников были серьёзные разногласия и претензии друг к другу[1].
Первая Балканская война
Вторая Балканская война
В июне 1913 года началась Вторая балканская война. Болгария, Сербия, Греция, Черногория недолго были союзниками и не могли договориться о приемлемом для всех разделе «турецкого наследства». На этот раз была создана коалиция против Болгарии, объединившая Сербию, Черногорию, Грецию и их «исторического врага» — Турцию. В числе союзников оказалась на этот раз и Румыния. Каждый из участников коалиции требовал от Болгарии, захватившей обширные районы, территориальных уступок в свою пользу. Болгарский царь Фердинанд I и его правительство, опираясь на дипломатическую поддержку Берлина и Вены, слышать ничего не хотели. Болгарские войска первыми напали на греческие и сербские позиции 30 июня 1913 года. В военный конфликт быстро втянулись все сопредельные государства. Болгария сопротивлялась недолго и 29 июля капитулировала. Вскоре был заключен Бухарестский мирный договор, по которому Болгария теряла значительные территории на севере, западе и на юге.
Итоги обеих войн
Османская империя потеряла большую часть своих европейских владений. Албания получила независимость. Болгария, Сербия, Греция и Румыния увеличили свои территории. Эти войны унесли свыше 140 000 человеческих жизней.
Предпосылки мировой войны
Болгарский царь Фердинанд I был неудовлетворён исходом войн. Австро-Венгрия опасалась усиления на своих границах Сербии, которая после поражения Болгарии и Турции в Балканских войнах могла стать сильнейшей державой на Балканах. К тому же, в Воеводине, которая принадлежала австрийской короне, проживало большое количество сербов. Опасаясь отделения Воеводины, а затем и полного распада империи, правительство Австро-Венгрии искало повод для объявления войны сербам[4].
Тем временем сама Сербия радикализировалась. Победы сразу в двух войнах и резкое усиление государства вызвали национальный подъём. В конце 1913 года сербские войска предприняли попытку оккупировать часть Албании. Начался Албанский кризис, который завершился выводом войск Сербии из новообразованного государства[2]. Одновременно под покровительством сербской контрразведки в ходе войн сформировалась группировка «Чёрная рука».
Часть группировки, известная как «Млада Босна», действовала в Боснии и ставила перед собой цель отколоть её от Австро-Венгрии. В 1914 году при поддержке «Чёрной руки» было совершено Сараевское убийство. Австро-Венгрия давно искала повод ликвидировать единственное государство на Балканах, которое заодно мешало Германии проникнуть на Ближний Восток — Сербию. Поэтому она предъявила сербской стороне ультиматум, вслед за которым началась Первая мировая война.
Реваншистская Болгария в новой войне встала на сторону Австро-Венгрии и Германии. Её правительство желало восстановить государство в границах мая 1913 года, для этого нужно было вновь победить Сербию. Начавшаяся мировая война привела к бо́льшим изменениям на Балканах, чем предыдущие две Балканские. Таким образом, Вторая Балканская война имеет далеко идущие косвенные последствия[4].
См. также
Напишите отзыв о статье "Балканские войны"
Примечания
- ↑ 1 2 3 4 Жогов П.В. Дипломатия Германии и Австро-Венгрии и Первая Балканская война. — Москва, 1969.
- ↑ 1 2 3 4 5 Задохин А., Низовский А. [militera.lib.ru/h/zadohin_nizovsky/index.html Пороховой погреб Европы]. — Москва: Вече, 2000. — ISBN 5–7838–0719–2.
- ↑ Рябинин А. [militera.lib.ru/h/ryabinin_aa/index.html Малые войны первой половины XX века. Балканы]. — Москва: ООО «Издательство ACT», 2003. — 5000 экз. — ISBN 5–17–019625–3.
- ↑ 1 2 Балканская война. 1912-1913 гг. — М.: Издание Товарищества издательского дела и книжной торговли Н.И. Пастухова, 1914.
Ссылки
- Л. Д. Троцкий. [www.magister.msk.ru/library/trotsky/trotm083.htm Перед историческим рубежом. Балканы и Балканские войны]
Отрывок, характеризующий Балканские войны
Но когда, в утро другого дня, пришла смена, то Пьер почувствовал, что для нового караула – для офицеров и солдат – он уже не имел того смысла, который имел для тех, которые его взяли. И действительно, в этом большом, толстом человеке в мужицком кафтане караульные другого дня уже не видели того живого человека, который так отчаянно дрался с мародером и с конвойными солдатами и сказал торжественную фразу о спасении ребенка, а видели только семнадцатого из содержащихся зачем то, по приказанию высшего начальства, взятых русских. Ежели и было что нибудь особенное в Пьере, то только его неробкий, сосредоточенно задумчивый вид и французский язык, на котором он, удивительно для французов, хорошо изъяснялся. Несмотря на то, в тот же день Пьера соединили с другими взятыми подозрительными, так как отдельная комната, которую он занимал, понадобилась офицеру.Все русские, содержавшиеся с Пьером, были люди самого низкого звания. И все они, узнав в Пьере барина, чуждались его, тем более что он говорил по французски. Пьер с грустью слышал над собою насмешки.
На другой день вечером Пьер узнал, что все эти содержащиеся (и, вероятно, он в том же числе) должны были быть судимы за поджигательство. На третий день Пьера водили с другими в какой то дом, где сидели французский генерал с белыми усами, два полковника и другие французы с шарфами на руках. Пьеру, наравне с другими, делали с той, мнимо превышающею человеческие слабости, точностью и определительностью, с которой обыкновенно обращаются с подсудимыми, вопросы о том, кто он? где он был? с какою целью? и т. п.
Вопросы эти, оставляя в стороне сущность жизненного дела и исключая возможность раскрытия этой сущности, как и все вопросы, делаемые на судах, имели целью только подставление того желобка, по которому судящие желали, чтобы потекли ответы подсудимого и привели его к желаемой цели, то есть к обвинению. Как только он начинал говорить что нибудь такое, что не удовлетворяло цели обвинения, так принимали желобок, и вода могла течь куда ей угодно. Кроме того, Пьер испытал то же, что во всех судах испытывает подсудимый: недоумение, для чего делали ему все эти вопросы. Ему чувствовалось, что только из снисходительности или как бы из учтивости употреблялась эта уловка подставляемого желобка. Он знал, что находился во власти этих людей, что только власть привела его сюда, что только власть давала им право требовать ответы на вопросы, что единственная цель этого собрания состояла в том, чтоб обвинить его. И поэтому, так как была власть и было желание обвинить, то не нужно было и уловки вопросов и суда. Очевидно было, что все ответы должны были привести к виновности. На вопрос, что он делал, когда его взяли, Пьер отвечал с некоторою трагичностью, что он нес к родителям ребенка, qu'il avait sauve des flammes [которого он спас из пламени]. – Для чего он дрался с мародером? Пьер отвечал, что он защищал женщину, что защита оскорбляемой женщины есть обязанность каждого человека, что… Его остановили: это не шло к делу. Для чего он был на дворе загоревшегося дома, на котором его видели свидетели? Он отвечал, что шел посмотреть, что делалось в Москве. Его опять остановили: у него не спрашивали, куда он шел, а для чего он находился подле пожара? Кто он? повторили ему первый вопрос, на который он сказал, что не хочет отвечать. Опять он отвечал, что не может сказать этого.
– Запишите, это нехорошо. Очень нехорошо, – строго сказал ему генерал с белыми усами и красным, румяным лицом.
На четвертый день пожары начались на Зубовском валу.
Пьера с тринадцатью другими отвели на Крымский Брод, в каретный сарай купеческого дома. Проходя по улицам, Пьер задыхался от дыма, который, казалось, стоял над всем городом. С разных сторон виднелись пожары. Пьер тогда еще не понимал значения сожженной Москвы и с ужасом смотрел на эти пожары.
В каретном сарае одного дома у Крымского Брода Пьер пробыл еще четыре дня и во время этих дней из разговора французских солдат узнал, что все содержащиеся здесь ожидали с каждым днем решения маршала. Какого маршала, Пьер не мог узнать от солдат. Для солдата, очевидно, маршал представлялся высшим и несколько таинственным звеном власти.
Эти первые дни, до 8 го сентября, – дня, в который пленных повели на вторичный допрос, были самые тяжелые для Пьера.
Х
8 го сентября в сарай к пленным вошел очень важный офицер, судя по почтительности, с которой с ним обращались караульные. Офицер этот, вероятно, штабный, с списком в руках, сделал перекличку всем русским, назвав Пьера: celui qui n'avoue pas son nom [тот, который не говорит своего имени]. И, равнодушно и лениво оглядев всех пленных, он приказал караульному офицеру прилично одеть и прибрать их, прежде чем вести к маршалу. Через час прибыла рота солдат, и Пьера с другими тринадцатью повели на Девичье поле. День был ясный, солнечный после дождя, и воздух был необыкновенно чист. Дым не стлался низом, как в тот день, когда Пьера вывели из гауптвахты Зубовского вала; дым поднимался столбами в чистом воздухе. Огня пожаров нигде не было видно, но со всех сторон поднимались столбы дыма, и вся Москва, все, что только мог видеть Пьер, было одно пожарище. Со всех сторон виднелись пустыри с печами и трубами и изредка обгорелые стены каменных домов. Пьер приглядывался к пожарищам и не узнавал знакомых кварталов города. Кое где виднелись уцелевшие церкви. Кремль, неразрушенный, белел издалека с своими башнями и Иваном Великим. Вблизи весело блестел купол Ново Девичьего монастыря, и особенно звонко слышался оттуда благовест. Благовест этот напомнил Пьеру, что было воскресенье и праздник рождества богородицы. Но казалось, некому было праздновать этот праздник: везде было разоренье пожарища, и из русского народа встречались только изредка оборванные, испуганные люди, которые прятались при виде французов.
Очевидно, русское гнездо было разорено и уничтожено; но за уничтожением этого русского порядка жизни Пьер бессознательно чувствовал, что над этим разоренным гнездом установился свой, совсем другой, но твердый французский порядок. Он чувствовал это по виду тех, бодро и весело, правильными рядами шедших солдат, которые конвоировали его с другими преступниками; он чувствовал это по виду какого то важного французского чиновника в парной коляске, управляемой солдатом, проехавшего ему навстречу. Он это чувствовал по веселым звукам полковой музыки, доносившимся с левой стороны поля, и в особенности он чувствовал и понимал это по тому списку, который, перекликая пленных, прочел нынче утром приезжавший французский офицер. Пьер был взят одними солдатами, отведен в одно, в другое место с десятками других людей; казалось, они могли бы забыть про него, смешать его с другими. Но нет: ответы его, данные на допросе, вернулись к нему в форме наименования его: celui qui n'avoue pas son nom. И под этим названием, которое страшно было Пьеру, его теперь вели куда то, с несомненной уверенностью, написанною на их лицах, что все остальные пленные и он были те самые, которых нужно, и что их ведут туда, куда нужно. Пьер чувствовал себя ничтожной щепкой, попавшей в колеса неизвестной ему, но правильно действующей машины.
Пьера с другими преступниками привели на правую сторону Девичьего поля, недалеко от монастыря, к большому белому дому с огромным садом. Это был дом князя Щербатова, в котором Пьер часто прежде бывал у хозяина и в котором теперь, как он узнал из разговора солдат, стоял маршал, герцог Экмюльский.
Их подвели к крыльцу и по одному стали вводить в дом. Пьера ввели шестым. Через стеклянную галерею, сени, переднюю, знакомые Пьеру, его ввели в длинный низкий кабинет, у дверей которого стоял адъютант.
Даву сидел на конце комнаты над столом, с очками на носу. Пьер близко подошел к нему. Даву, не поднимая глаз, видимо справлялся с какой то бумагой, лежавшей перед ним. Не поднимая же глаз, он тихо спросил:
– Qui etes vous? [Кто вы такой?]
Пьер молчал оттого, что не в силах был выговорить слова. Даву для Пьера не был просто французский генерал; для Пьера Даву был известный своей жестокостью человек. Глядя на холодное лицо Даву, который, как строгий учитель, соглашался до времени иметь терпение и ждать ответа, Пьер чувствовал, что всякая секунда промедления могла стоить ему жизни; но он не знал, что сказать. Сказать то же, что он говорил на первом допросе, он не решался; открыть свое звание и положение было и опасно и стыдно. Пьер молчал. Но прежде чем Пьер успел на что нибудь решиться, Даву приподнял голову, приподнял очки на лоб, прищурил глаза и пристально посмотрел на Пьера.
– Я знаю этого человека, – мерным, холодным голосом, очевидно рассчитанным для того, чтобы испугать Пьера, сказал он. Холод, пробежавший прежде по спине Пьера, охватил его голову, как тисками.
– Mon general, vous ne pouvez pas me connaitre, je ne vous ai jamais vu… [Вы не могли меня знать, генерал, я никогда не видал вас.]
– C'est un espion russe, [Это русский шпион,] – перебил его Даву, обращаясь к другому генералу, бывшему в комнате и которого не заметил Пьер. И Даву отвернулся. С неожиданным раскатом в голосе Пьер вдруг быстро заговорил.
– Non, Monseigneur, – сказал он, неожиданно вспомнив, что Даву был герцог. – Non, Monseigneur, vous n'avez pas pu me connaitre. Je suis un officier militionnaire et je n'ai pas quitte Moscou. [Нет, ваше высочество… Нет, ваше высочество, вы не могли меня знать. Я офицер милиции, и я не выезжал из Москвы.]
– Votre nom? [Ваше имя?] – повторил Даву.
– Besouhof. [Безухов.]
– Qu'est ce qui me prouvera que vous ne mentez pas? [Кто мне докажет, что вы не лжете?]
– Monseigneur! [Ваше высочество!] – вскрикнул Пьер не обиженным, но умоляющим голосом.
Даву поднял глаза и пристально посмотрел на Пьера. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и этот взгляд спас Пьера. В этом взгляде, помимо всех условий войны и суда, между этими двумя людьми установились человеческие отношения. Оба они в эту одну минуту смутно перечувствовали бесчисленное количество вещей и поняли, что они оба дети человечества, что они братья.
В первом взгляде для Даву, приподнявшего только голову от своего списка, где людские дела и жизнь назывались нумерами, Пьер был только обстоятельство; и, не взяв на совесть дурного поступка, Даву застрелил бы его; но теперь уже он видел в нем человека. Он задумался на мгновение.
– Comment me prouverez vous la verite de ce que vous me dites? [Чем вы докажете мне справедливость ваших слов?] – сказал Даву холодно.
