Аквариум (книга)

Аквариум
Жанр:	шпионский роман
Автор:	Виктор Суворов
Предыдущее:	Освободитель (книга)

«Аква́риум» (1985) — книга Виктора Суворова, написанная в автобиографической манере.

Сюжет

Командир танковой роты старший лейтенант Виктор Суворов с блеском проявляет себя на учениях: когда из-за неисправности впереди стоящий танк блокирует выход всей техники полка из парка, срывая норматив выхода техники из расположения во время тревоги, он проламывает своим танком стену, выводя свой танковый взвод. Его взвод находит и уничтожает «ракетную батарею» противника. Его замечает начальник разведывательного управления штаба 13-й армии подполковник Кравцов, который формирует свою личную группу, набирая «людей из толпы», и берёт Суворова к себе в разведывательный отдел штаба армии. Занимаясь сбором сведений о перемещениях сил вероятного противника, Суворов догадывается, чем занимаются секретные отделы разведуправления. Шокированный его догадливостью, Кравцов посылает Суворова на подготовку в 3-й отдел, другими словами — в «спецназ». В процессе обучения, во время учений Суворова забрасывают в качестве контролёра диверсионной группы в тыл гвардейской армии.

Вскоре Суворов получает звание капитана и переходит вместе со своим покровителем в разведуправление штаба Прикарпатского военного округа, одновременно продолжая обучение в спецназе. Кравцов рассказывает Суворову, что его покровитель генерал-лейтенант Обатуров также выбрал Кравцова «из толпы» и с тех пор двигает его за собой. Он объясняет, что их группа борется за власть. Иногда Кравцов даёт Суворову различные тайные задания: как настоящие, направленные против партийных чинов и КГБ, так и ложные — для проверки его работоспособности, лояльности и верности. Виктор случайно узнаёт, что существует такое понятие, как «Аквариум». Он спрашивает у Кравцова, что это означает и узнаёт, что Аквариумом называют главное здание 2-го Главного управления Генерального штаба, то есть Главное разведывательное управление (сокращённо ГРУ). Но подробностей об этой организации Суворов не узнал, так как ГРУ является абсолютно засекреченной организацией.

Вскоре Суворова вызывают в 10-е Главное управление Генштаба, готовящее военных советников в различные страны. Но на самом деле вызов приходит из ГРУ. Суворов успешно проходит многодневные изнурительные экзамены и поступает в Академию, где учится 5 лет на пределе своих возможностей. В качестве выпускного экзамена Суворов успешно вербует инженера секретного ракетного завода в Мытищах. Проработав год в отделе по работе с приезжающими в СССР иностранцами и совершив свою первую вербовку, Суворов командируется в советское посольство в Вене. Первое время Суворов работает «в обеспечении» (помощь тем разведчикам, кто занимается непосредственно добыванием информации), поддерживая операции других, более успешных офицеров. Но через несколько лет и он выбивается в «варяги» (добывающий информацию), придумав операцию «Альпийский туризм», благодаря которой сотрудники ГРУ, в их числе и сам автор, производят несколько успешных вербовок. Суворову удаётся завербовать человека с испанской базы Рота, где базируются американские подводные ракетоносцы.

Резидент поручает Суворову совершенно секретную операцию: он должен сфотографировать вышедшего на связь важного агента. Однако на месте встречи он замечает заместителя резидента (своего непосредственного начальника). Задание сфотографировать агента было выполнено не полностью. Согласно строгим правилам ГРУ, Суворов сообщает обо всём начальству. Резидент эвакуирует своего заместителя в СССР, где того ждут «конвейер» (следствие службы внутренней безопасности ГРУ) и последующие репрессии, а за Суворовым, как провалившим задание, так и потрясённым от обстоятельств с эвакуацией заместителя резидента, ГРУ устанавливает слежку. Несмотря на потрясение, упавший духом Суворов замечает слежку и понимает, что его так же ждёт высылка в СССР, следствие в ГРУ и незавидное будущее. Поскольку он давно ненавидит эту Систему, он бежит в Великобританию.

Прочие сведения

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Несмотря на подробный рассказ о столь секретной организации, автор смог при этом не выдать ни одной тайны или секрета этой организации; все фамилии, люди (за исключением ключевых фигур), места — вымышленны или изменены. Изменено даже место собственной службы за границей — в действительности автор работал в Женеве. Об этом он говорил в своих многочисленных интервью, опровергая обвинения в разглашении государственной тайны. Также были изменены должности и воинские звания некоторых генералов, занимающих высокие должности.
• Сюжет, где на международной выставке происходит массовая вербовка, взят из жизни. Это происходило на выставке «Телеком-75» (Telecom 75, Женева, Швейцария, 2—10 октября 1975 года).
• В книге упоминается случай, когда у КГБ «большой праздник сегодня — украли человека». Речь идёт о Николае Фёдоровиче Артамонове, известном также как Николас Шадрин.
• В книге упоминается Мытищинский ракетный завод, в действительности это Мытищинский машиностроительный завод (ММЗ, Метровагонмаш), который никогда ракет не строил, но имел отношение к производству другой военной техники.
• В книге описывается сожжение бывшего полковника ГРУ. Часто предполагается, что это был Олег Пеньковский. Суворов нигде не называет имя офицера, а в интервью заявлял, что не знает, являлся ли фильм настоящим или монтажом. Однако ветераны ГРУ утверждают, что такой практики в советской разведке никогда не существовало и весь этот эпизод не более чем художественный вымысел Суворова. Возможно, эта история берёт начало от статьи Иосифа Бродского для «Нью-Рипаблик». Ему эту историю рассказал Эрнст Неизвестный, который, в свою очередь, узнал её от одного из эмигрировавших служителей крематория, ставшего невольным свидетелем. Согласно этой истории, приговорённого, постепенно вдвигая в печь, заживо сжигали в присутствии большой группы офицеров ГРУ и ПГУ КГБ. Процесс был заснят на киноплёнку. Возможный прототип легенды — смерть большевика Сергея Лазо, которого якобы сожгли в топке паровоза.
• В книге описываются профессиональные отряды спецназа и агентурная разведка на армейском уровне. На самом деле, согласно другим книгам самого же Суворова, они существовали на уровне не ниже окружного. Искажение может быть связано с аналогичным изменением в его биографии — в реальности Резун начал штабную работу именно в штабе округа.

История издания

Впервые книга вышла в 1986 году на английском языке в издательстве Macmillan Publishers под названием «Inside the Aquarium: the making of a top Soviet spy». Спустя год - в 1987 году книга вышла на русском языке в лондонском эмигрантском издательстве OPI Бывший работник ГРУ Александр Кадетов в своей книге «Как Виктор Суворов предавал „Аквариум“» заявляет, что Суворов писал совместно с «коллективом» авторов СИС и издание книги происходило на деньги спецслужб.

В августе 1991 года отрывки из «Аквариума» были напечатаны в «Литературной газете». Последовал запрос редакции в ГРУ о степени достоверности описанных событий (оставшийся без ответа) и полемика на эту тему в различных изданиях. В этом же году повесть была опубликована целиком (впервые в СССР) в литературном журнале «Нева» (№ 6-8), вскоре «Аквариум» вышел отдельной книгой (первое издание: «Демократическая Россия») и буквально наводнил российские книжные прилавки. Генерал ГРУ Виталий Никольский, полемизируя с Суворовым, которого он считает «мистификатором» и «буйным фантазером», отмечает, что издание «Аквариума» на русском языке «наделало много шума» и на долгое время стало бестселлером.

В Польше книга была издана двухмиллионным тиражом.

Отзывы

В отзывах на первую (англоязычную) публикацию, критики положительно оценивают динамику развития сюжета в духе лучших шпионских романов, отмечают, что хотя достоверность фактических утверждений, приведенных в книге, сомнительна, а автор склонен к преувеличениям и нагнетанию таинственности, книга создает психологически убедительное описание шпионских будней, внутренних интриг и соперничества между ГРУ и КГБ. «Аквариум» был назван лучшей из первых четырех книг Суворова.

Экранизация

Книга была экранизирована в 1996 году в Польше. Автор сценария и режиссёр — А. Краузе, исполнитель главной роли — Юрий Смольский. В фильме появляется сам автор книги — В. Суворов (Резун). В фильме присутствуют некоторые отступления от оригинального сюжета.

См. также

• Главное разведывательное управление (СССР)

Отрывок, характеризующий Аквариум (книга)

– Ничего, ничего, разве не все равно! На один день мы в гостиную перейдем. Можно всю нашу половину им отдать.
– Ну, уж вы, барышня, придумаете! Да хоть и в флигеля, в холостую, к нянюшке, и то спросить надо.
– Ну, я спрошу.
Наташа побежала в дом и на цыпочках вошла в полуотворенную дверь диванной, из которой пахло уксусом и гофманскими каплями.
– Вы спите, мама?
– Ах, какой сон! – сказала, пробуждаясь, только что задремавшая графиня.
– Мама, голубчик, – сказала Наташа, становясь на колени перед матерью и близко приставляя свое лицо к ее лицу. – Виновата, простите, никогда не буду, я вас разбудила. Меня Мавра Кузминишна послала, тут раненых привезли, офицеров, позволите? А им некуда деваться; я знаю, что вы позволите… – говорила она быстро, не переводя духа.
– Какие офицеры? Кого привезли? Ничего не понимаю, – сказала графиня.
Наташа засмеялась, графиня тоже слабо улыбалась.
– Я знала, что вы позволите… так я так и скажу. – И Наташа, поцеловав мать, встала и пошла к двери.
В зале она встретила отца, с дурными известиями возвратившегося домой.
– Досиделись мы! – с невольной досадой сказал граф. – И клуб закрыт, и полиция выходит.
– Папа, ничего, что я раненых пригласила в дом? – сказала ему Наташа.
– Разумеется, ничего, – рассеянно сказал граф. – Не в том дело, а теперь прошу, чтобы пустяками не заниматься, а помогать укладывать и ехать, ехать, ехать завтра… – И граф передал дворецкому и людям то же приказание. За обедом вернувшийся Петя рассказывал свои новости.
Он говорил, что нынче народ разбирал оружие в Кремле, что в афише Растопчина хотя и сказано, что он клич кликнет дня за два, но что уж сделано распоряжение наверное о том, чтобы завтра весь народ шел на Три Горы с оружием, и что там будет большое сражение.
Графиня с робким ужасом посматривала на веселое, разгоряченное лицо своего сына в то время, как он говорил это. Она знала, что ежели она скажет слово о том, что она просит Петю не ходить на это сражение (она знала, что он радуется этому предстоящему сражению), то он скажет что нибудь о мужчинах, о чести, об отечестве, – что нибудь такое бессмысленное, мужское, упрямое, против чего нельзя возражать, и дело будет испорчено, и поэтому, надеясь устроить так, чтобы уехать до этого и взять с собой Петю, как защитника и покровителя, она ничего не сказала Пете, а после обеда призвала графа и со слезами умоляла его увезти ее скорее, в эту же ночь, если возможно. С женской, невольной хитростью любви, она, до сих пор выказывавшая совершенное бесстрашие, говорила, что она умрет от страха, ежели не уедут нынче ночью. Она, не притворяясь, боялась теперь всего.


M me Schoss, ходившая к своей дочери, еще болоо увеличила страх графини рассказами о том, что она видела на Мясницкой улице в питейной конторе. Возвращаясь по улице, она не могла пройти домой от пьяной толпы народа, бушевавшей у конторы. Она взяла извозчика и объехала переулком домой; и извозчик рассказывал ей, что народ разбивал бочки в питейной конторе, что так велено.
После обеда все домашние Ростовых с восторженной поспешностью принялись за дело укладки вещей и приготовлений к отъезду. Старый граф, вдруг принявшись за дело, всё после обеда не переставая ходил со двора в дом и обратно, бестолково крича на торопящихся людей и еще более торопя их. Петя распоряжался на дворе. Соня не знала, что делать под влиянием противоречивых приказаний графа, и совсем терялась. Люди, крича, споря и шумя, бегали по комнатам и двору. Наташа, с свойственной ей во всем страстностью, вдруг тоже принялась за дело. Сначала вмешательство ее в дело укладывания было встречено с недоверием. От нее всё ждали шутки и не хотели слушаться ее; но она с упорством и страстностью требовала себе покорности, сердилась, чуть не плакала, что ее не слушают, и, наконец, добилась того, что в нее поверили. Первый подвиг ее, стоивший ей огромных усилий и давший ей власть, была укладка ковров. У графа в доме были дорогие gobelins и персидские ковры. Когда Наташа взялась за дело, в зале стояли два ящика открытые: один почти доверху уложенный фарфором, другой с коврами. Фарфора было еще много наставлено на столах и еще всё несли из кладовой. Надо было начинать новый, третий ящик, и за ним пошли люди.
– Соня, постой, да мы всё так уложим, – сказала Наташа.
– Нельзя, барышня, уж пробовали, – сказал буфетчнк.
– Нет, постой, пожалуйста. – И Наташа начала доставать из ящика завернутые в бумаги блюда и тарелки.
– Блюда надо сюда, в ковры, – сказала она.
– Да еще и ковры то дай бог на три ящика разложить, – сказал буфетчик.
– Да постой, пожалуйста. – И Наташа быстро, ловко начала разбирать. – Это не надо, – говорила она про киевские тарелки, – это да, это в ковры, – говорила она про саксонские блюда.
– Да оставь, Наташа; ну полно, мы уложим, – с упреком говорила Соня.
– Эх, барышня! – говорил дворецкий. Но Наташа не сдалась, выкинула все вещи и быстро начала опять укладывать, решая, что плохие домашние ковры и лишнюю посуду не надо совсем брать. Когда всё было вынуто, начали опять укладывать. И действительно, выкинув почти все дешевое, то, что не стоило брать с собой, все ценное уложили в два ящика. Не закрывалась только крышка коверного ящика. Можно было вынуть немного вещей, но Наташа хотела настоять на своем. Она укладывала, перекладывала, нажимала, заставляла буфетчика и Петю, которого она увлекла за собой в дело укладыванья, нажимать крышку и сама делала отчаянные усилия.
– Да полно, Наташа, – говорила ей Соня. – Я вижу, ты права, да вынь один верхний.
– Не хочу, – кричала Наташа, одной рукой придерживая распустившиеся волосы по потному лицу, другой надавливая ковры. – Да жми же, Петька, жми! Васильич, нажимай! – кричала она. Ковры нажались, и крышка закрылась. Наташа, хлопая в ладоши, завизжала от радости, и слезы брызнули у ней из глаз. Но это продолжалось секунду. Тотчас же она принялась за другое дело, и уже ей вполне верили, и граф не сердился, когда ему говорили, что Наталья Ильинишна отменила его приказанье, и дворовые приходили к Наташе спрашивать: увязывать или нет подводу и довольно ли она наложена? Дело спорилось благодаря распоряжениям Наташи: оставлялись ненужные вещи и укладывались самым тесным образом самые дорогие.
Но как ни хлопотали все люди, к поздней ночи еще не все могло быть уложено. Графиня заснула, и граф, отложив отъезд до утра, пошел спать.
Соня, Наташа спали, не раздеваясь, в диванной. В эту ночь еще нового раненого провозили через Поварскую, и Мавра Кузминишна, стоявшая у ворот, заворотила его к Ростовым. Раненый этот, по соображениям Мавры Кузминишны, был очень значительный человек. Его везли в коляске, совершенно закрытой фартуком и с спущенным верхом. На козлах вместе с извозчиком сидел старик, почтенный камердинер. Сзади в повозке ехали доктор и два солдата.
– Пожалуйте к нам, пожалуйте. Господа уезжают, весь дом пустой, – сказала старушка, обращаясь к старому слуге.
– Да что, – отвечал камердинер, вздыхая, – и довезти не чаем! У нас и свой дом в Москве, да далеко, да и не живет никто.
– К нам милости просим, у наших господ всего много, пожалуйте, – говорила Мавра Кузминишна. – А что, очень нездоровы? – прибавила она.
Камердинер махнул рукой.
– Не чаем довезти! У доктора спросить надо. – И камердинер сошел с козел и подошел к повозке.
– Хорошо, – сказал доктор.
Камердинер подошел опять к коляске, заглянул в нее, покачал головой, велел кучеру заворачивать на двор и остановился подле Мавры Кузминишны.
– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.