Артас

Артас Менетил
Титул Принц; Паладин; Рыцарь Смерти; Король-лич Пол мужской Раса человек Класс паладин, Рыцарь Смерти Член фракций Альянс, Плеть Статус Мёртв Ближайшие родственники Теренас Менетил (отец), Калия Менетил (сестра).

Артас Менетил — один из основных персонажей компьютерной игры Warcraft III, главный антагонист World of Warcraft: Wrath of the Lich King. Принц Лордерона и рыцарь Серебряной Длани, сын короля Теренаса Менетила II и наследник трона. Утер Светоносный обучал его искусствам паладина, а к волшебнице Джайне Праудмур он испытывал романтические чувства. Но, несмотря на столь многообещающее начало, после объединения с Нер'Зулом, Артас стал одним из самых ужасных и могущественных созданий, когда-либо встречавшихся на просторах Азерота - Королём-Личом.

На русский язык был озвучен Владимиром Вихровым (Warcraft III: Reign of Chaos и Warcraft III: The Frozen Throne) и Артёмом Кретовым (World of Warcraft и Heroes of the Storm).

Биография

Принц Артас Менетил родился за четыре года до Первой Войны в семье короля Теренаса Менетила II. Молодой принц рос в те времена, когда земли всего Азерота были пронизаны войной, Альянс находился в смятении, а тёмные облака всё ещё вырисовывались на горизонте.

Будучи ещё ребёнком, Артас подружился с Варианом Ринном. Боевому искусству Артаса обучал сам Мурадин Бронзобород, брат короля дворфов Магни Бронзоборода. Артас преуспел в этом начинании и стал экспертом-мечником. Под покровительством Утера Светоносного Артас вступил в орден Рыцарей Серебряной Длани в возрасте 19 лет. Несмотря на своё безрассудство и упрямство, Артас стал прославленным воином. Одним из его самых известных подвигов стала контратака на троллей, атаковавших Кель’Талас из Зул’Амана.

В эти времена Артас встретил младшую дочь адмирала Даэлина Праудмура — волшебницу Джайну. На протяжении нескольких лет они росли бок о бок друг с другом, и всё это закончилось романтическими отношениями. Они очень сильно любили друг друга. Но со временем Артас стал задаваться вопросом: готовы ли они быть вместе? И он решил расстаться с Джайной, чтобы она могла сосредоточиться на своём магическом обучении, а он — на своих обязательствах перед Лордероном. Но вскоре после этого они решили возобновить свои отношения, но это случилось в самом начале нашествия Плети — события, которое навсегда изменило их жизни.

Приход Чумы

Трудности начали захлёстывать Азерот. Орки вырвались из своих лагерей, а также быстро распространялись новости о Чуме, поразившей северные земли. Артас и Утер были посланы в Странбрад для защиты города от набегов орков.

Тем не менее, гораздо большая угроза исходила от Чумы. Джайна и капитан Люк Валонфорт были посланы в качестве подкрепления Артасу, которому уже исполнилось 23 года; вместе они должны были исследовать таинственную Чуму. Сражаясь с армией мертвецов, они встретились с некромантом Кел’Тузадом близ городка Брилл и преследовали его до самого Андорала.

Кел’Тузад уже заразил все зерно, хранившееся в Андорале и отправил его в ближайшие деревни. Перед смертью от руки Артаса Кел’Тузад обмолвился о Мал’Ганисе, который вёл за собой Плеть. Джайна и Артас отправились на север, чтобы сразиться с ним в Стратхольме.

По пути Артас и Джайна в надежде отдохнуть остановились в Дольном Очаге. Вместо отдыха их предупредили о надвигающейся армии Плети. Артас приказал Джайне найти Утера и попросить его о помощи, а сам остался оборонять город. К своему ужасу Артас обнаружил, что Чума не являлась средством массового убийства, она превращала невинных горожан в живых мертвецов. Войско Артаса выдыхалось и было уже на грани поражения, пока не прибыл Утер с подкреплением и спас деревню.

По пути в Стратхольм Артасу встретился таинственный пророк Медив. Он дал ему такой же совет, что и незадолго до этого его отцу Теренасу: отправляться на запад, в Калимдор. Артас возразил, уверяя, что его место с народом и поклялся, что никогда не отречётся от него. Джайна говорила Артасу, что, возможно, пророк прав, но тот и не думал слушать её. Артас продолжал путь в Стратхольм.

Очищение Стратхольма

По прибытии в Стратхольм Артас обнаружил, что зерно уже распределено между жителями города и осознал, что вскоре все они превратятся в живых мертвецов. Он приказал Утеру и его рыцарям уничтожить весь город. Находясь в ужасе от услышанного, Утер осудил Артаса, сказав, что не выполнил бы подобный приказ, даже если бы Артас был «хоть трижды королём». Обвинив Утера в предательстве, Артас распустил рыцарей Ордена Серебряной Длани. Несколько его рыцарей остались с Утером, так же поступила и Джайна. Оставшиеся рыцари помогли Артасу в уничтожении заражённых горожан.

Как только молодой принц начал уничтожать жителей Стратхольма, перед ним предстал сам Мал'Ганис, пытавшийся забрать души горожан. Артас пытался уничтожить людей до того, как их души попадут в лапы Мал'Ганиса. В конце концов Артас вызвал Повелителя Ужаса на бой. Однако Мал'Ганис улизнул, пообещав встретиться с Артасом в заснеженном Нордсколе.

Нордскол

Артас преследовал Мал'Ганиса с остатком войска. Месяц спустя он прибыл в Залив Клинка. Пока принц и его люди искали подходящее место для лагеря, войска попали под огонь дворфов из гильдии исследователей, так как те не смогли распознать их и попросту ошиблись. Артас был шокирован встречей со своим хорошим другом и бывшим наставником Мурадином Бронзобородом. Поначалу дворф думал, что Артас прибыл на континент, чтобы спасти Мурадина и его людей, которые в процессе поисков легендарного рунного клинка Ледяная скорбь (Фростморн) были окружены армией нежити. Артас же сказал, что встреча — лишь случайное совпадение. Вместе они разрушили ближайший лагерь нежити, но следов Мал'Ганиса так и не обнаружили.

Пока Мурадин и Артас искали Ледяную Скорбь, из далёких земель Лордерона прибыл гонец, целью которого был разговор с капитаном Люком Валонфортом. Он принёс указания от Утера и Теренаса, в которых Артасу было приказано вернуться домой вместе со своим войском. Когда Артас вернулся в лагерь, войска уже покинули свои посты и пробирались через леса к кораблям. Артас не собирался покидать земли Нордскола до победы над Мал'Ганисом. Заручившись поддержкой местных наёмников, он достиг кораблей раньше своих воинов и сжёг их. Когда к останкам кораблей прибыли воины, Артас предал наемников, обвинив их в поджоге, и капитан, несмотря на недовольство Мурадина, убил преданных наёмников. Артас сообщил своим воинам, что у них нет пути назад и единственным способом покинуть Нордскол является победа.

Ледяная Скорбь

В поисках клинка Артас и его войска продолжали пробиваться к крепости Драк’Тарон. Как только принц добрался до крепости, перед ним появился сам Мал'Ганис и предсказал его скорую смерть. Артас и Мурадин, оставив капитана Люка Валонфорта защищать крепость, отправились на поиски рунного меча.

Пройдя через древние ворота, Артас, Мурадин и небольшой отряд воинов оказались совсем недалеко от легендарного клинка. Артас вскоре столкнулся с Хранителем, который попытался не пустить молодого принца к Ледяной Скорби. Хранитель погиб, а Артас и Мурадин получили заслуженную награду. Однако, прочитав руны, Мурадин сообщил, что меч проклят и предложил Артасу оставить всё как есть, забыть о мече и скорее уводить своих людей обратно в Лордерон. Артас был непреклонен, он призвал духов пещеры освободить меч из его ледяной тюрьмы, уверяя, что «отдаст всё или же заплатит любую цену, если только духи позволят защитить его народ». Когда меч освободился от ледяных оков, Мурадин получил смертельный удар отскочившим ледяным осколком, но Артас не почувствовал никаких угрызений совести. Он взял Ледяную Скорбь и вернулся в лагерь, оставив Мурадина умирать. Позднее, уже во время событий Wrath of the Lich King становится известно о том, что Мурадин не погиб в пещере Ледяной Скорби, а просто потерял память.

С зачарованным мечом в руках Артас победил всех слуг Мал'Ганиса и наконец встретился с ним лицом к лицу. Мал'Ганис сообщил, что голос, который начал слышать Артас, принадлежит Нер'Зулу. Несмотря на это, к удивлению натрезима, Артас ответил, что голос призывает его уничтожить Мал'Ганиса. Убив Повелителя Ужаса, Артас отправился на север, оставив свои войска. Вскоре Артас потерял последние остатки своего рассудка.

Предательство

Когда Артас вернулся из Нордскола, его встретили как героя, однако во время аудиенции со своим отцом принц неожиданно для всех убил короля Теренаса и провозгласил о падении Лордерона, после чего исчез и от него неделю не было никаких вестей. Неожиданно он появился в окрестностях деревни Вандермар, подчиняясь своему новому господину, Нер'Зулу. Там он встретился с Повелителем Ужаса Тикондрусом. Приняв его за Мал'Ганиса, Артас начал угрожать, но после понял, что тот появился, чтобы поздравить принца. В разговоре павший принц сказал, что больше не чувствует сострадания к людям и вины за содеянное. Тикондрус объяснил, что полученный в Нордсколе меч был выкован самим Нер'Зулом и предназначался для вытягивания душ из живых людей. Душа Артаса стала первой.

Артас собрал членов Культа Проклятых, прятавшихся в деревне Вандермар, и их магические способности служили ему на пути к Андоралу, где ему было необходимо обнаружить тело Кел’Тузада. Артас убил паладина Каниврада Мрачного, охранявшего склеп, и заполучил прах некроманта. Это вернуло дух Кел’Тузада в мир живых, и он тайно сообщил Артасу, что доверять Повелителям Ужаса нельзя.

Останки Кел’Тузада сохранились чрезвычайно плохо и для восстановления их необходимо было отнести к мистическому Солнечному Колодцу, расположенному в Кель’Таласе. Тикондрус направил Артаса на поиски мистической урны, с помощью которой можно было бы переправить останки Кел’Тузада. Урну охраняли представители ордена Серебряной Длани. Артас убил Балладора Светлого и Сейджа Носителя Правды; они оба осудили его за предательство. После этого павший принц встретился с самим Утером Светоносным. Поражённый происходящим паладин объяснил Артасу, что урна хранит прах его погибшего отца. Артас безжалостно убил своего бывшего командира, забрал урну и заменил прах своего отца останками Кел’Тузада. После содеянного он начал свой долгий путь в Кель’Талас.

Падение Кель’Таласа

Артас встретил серьёзное сопротивление со стороны эльфов, ведомых Сильваной Ветрокрылой. Она отчаянно сопротивлялась надвигающимся силам нежити и пыталась предупредить жителей и правителей эльфийской столицы — города Луносвет — о надвигающейся угрозе, однако Артас успел разрушить лагеря её армии и убить саму Сильвану. В качестве «платы» за её неповиновение, Артас поработил душу эльфийки, обратив её в ужасающую форму банши. Подчинив банши воле Нер'Зула, Артас заставил её убивать собственный народ. После этого он разрушил Луносвет и осквернил Солнечный Колодец, использовав его для возвращения Кел’Тузада к жизни в форме лича.

Разрушение Даларана

На пути в Альтерак Кел’Тузад рассказал Артасу о Пылающем Легионе, а также о планах Нер'Зула и Плети. Кел’Тузад направился в Альтерак с целью разрушить лагерь орков из клана Чёрного камня, взявших под свой контроль демонические врата, с помощью которых он хотел связаться с владыкой демонов — Архимондом. Армии Плети разбили орков, и после того, как Кел’Тузад получил указания от Архимонда, Плеть выдвинулись к оплоту магов Лордерона — городу Даларан. Архимонд потребовал любой ценой заполучить книгу заклинаний Медива, с помощью которой Кел’Тузад призовёт демона в Азерот.

Несмотря на отважные попытки магического совета Кирин-Тора дать отпор вторжению, Плеть прорвала оборону и все укрепления, убила Верховного Мага Антонидаса и заполучила Книгу Медива.

Артас со своими войсками отражал контратаки магов, а в это время Кел’Тузад начал призыв повелителя демонов в мир Азерота. После появления Архимонд объявил, что Нер'Зул стал бесполезен Легиону и назначил Тикондруса командиром Плети. Артас не понимал, что происходит с ним и Кел’Тузадом, но тот сообщил, что всё идет именно так, как это предсказывал сам Нер'Зул. В то время, как Архимонд могущественным ритуалом стёр Даларан с лица земли, Артас и Кел’Тузад уже исчезли.

Через несколько месяцев Артас объявился в землях Калимдора, где Тикондрус использовал тайную магию Черепа Гул’дана. Артас рассказал недавно освобождённому охотнику за демонами Иллидану, как заполучить всю мощь этого черепа, после чего тот смог бы уничтожить Тикондруса. Иллидан принял план Артаса, и падший принц сразу же исчез.

Возвращение в Лордерон

Архимонд оставил трёх Повелителей Ужаса на руинах Лордерона. Их задачей стало сдерживание поверженной нации под контролем и наблюдение за коварными слугами Нер’зула. Когда владыка демонов был повержен, его слуги не знали об этом ещё долгое время. Всё это изменилось, когда появился Артас с целью вернуть себе трон. Он начал угрожать натрезимам, которые поспешили ретироваться, а потом призвал на свою сторону Сильвану и Кел’Тузада. Вместе они смогли одолеть оставшиеся силы людей под командованием Даргена Убийцы Орков, Халахка Светоносного и Магротха Защитника. Однако в ходе боя у Артаса случился болезненный приступ, во время которого он почувствовал, как Нер'Зул взывал к нему. Несмотря на слабость, Артас дрался до конца, пока все силы людей не пали перед ним.

Артас и не подозревал, что силы Нер’зула иссякли настолько, что Сильвана вырвалась из-под его контроля. Сохраняя строжайшую секретность, она встретилась с тремя Повелителями Ужаса, которые сообщили ей, что силы Ледяного Трона убывают и пришло время возмездия.

В столице Артас попал в засаду, и ему пришлось искать союзников, которые бы помогли ему прорваться через войска Повелителей Ужаса, ведь среди них было могущественное существо — мясник Душегуб. На окраине города Артас встретил несколько банши, сообщивших, что их послала Сильвана, чтобы те проследили за безопасностью Артаса. Однако как только они оказались в пустынном лесу, Артас был атакован Сильваной, которая поразила его отравленной стрелой. В самый последний момент в ход боя вмешался Кел’Тузад и помешал коварным планам Сильваны.

Душевные страдания Нер'Зула продолжали пронзать сознание Артаса и звали его в Нордскол, где войска демонов (позже выяснилось, что это был Иллидан и наги вместе с Келем) пытались разрушить Ледяной Трон и положить конец правлению самопровозглашённого короля. Артас немедленно подготовил флот и отплыл в Нордскол, оставив Кел’Тузада своим наместником в Лордероне.

Назад в Нордскол

Три недели спустя флотилия Артаса причалила к знакомым берегам Нордскола, и падший принц с удивлением обнаружил, что его атакуют эльфы крови, ведомые Келем, жаждущим возмездия за разрушение его родных земель. Неожиданно Артаса спас Повелитель Могил, представившийся как Анубарак, бывший король Азжол-Неруба. Кель предупредил, что основная армия кровавых эльфов куда сильнее этого небольшого павшего отряда и битва будет более ожесточённой. После этих слов он телепортировался в безопасное место.

Артас волновался, что он, вероятно, был прав, и им никогда не добраться до цитадели Ледяной Короны раньше Иллидана, но Анубарак думал иначе. Чтобы обогнать Иллидана, он предложил воспользоваться подземными путями Азжол-Неруба. Не видя иного выхода, Артас согласился.

Анубарак также предложил напасть на сокровищницу Сапфирона, могущественного синего дракона, слугу Малигоса, и использовать запасы дракона в своих целях. Они не только убили дракона — Артас использовал все свои оставшиеся силы и превратил Сапфирона в могущественного Ледяного Змея.

Гонка на пути к Ледяному Трону

Добравшись до ворот Азжол-Неруба, Артас обнаружил, что его атакуют гномы, последователи Мурадина, оставшиеся в Нордсколе после его "смерти". В бой их вел заместитель Мурадина по имени Бельган Огнебородый. Оставив Сапфирона снаружи, Артас пробивался сквозь войска Бельгана, а также нерубианцев в паучьем королевстве. Помощь Анубарака оказалась неоценимой, так как он показал Артасу сотни ловушек, которые с легкостью бы прервали жизнь павшего принца.

Когда Артас встретился лицом к лицу с Бельганом, гном предупредил, что в недрах подземного королевства пауков проснулось древнее зло. Продвигаясь все глубже в королевство, Артас и Анубарак столкнулись с этим злом, которым оказались Безликие: могущественная раса, встречавшаяся ранее лишь в легендах. Артас и Анубарак даже смогли победить невероятно сильного Забытого.

Продвигаясь к верхним частям королевства, они попали в ужасное землетрясение, которое обрушило проход, оставив Артаса и Анубарака по разные стороны завала. Молодому королю пришлось полагаться на свои силы, обходя многочисленные ловушки, пока Анубарак не добрался до него. Воссоединившись, повелитель могил восхитился Артасом, сказав, что осознал истинные причины, которые побудили Нер’зула сделать его своим сторонником.

На пути к выходу из Азжол-Неруба, Нер'Зул сообщил Артасу, что теряет свои силы, так как Ледяной Трон треснул, и энергия медленно утекает. Нер’зул восстановил силы Артаса, зная, что они пригодятся ему в грядущем бою.

«Иллидан доставил Плети немало неприятностей. Пора напомнить ему, что он тоже смертен»

— Артас перед битвой за Ледяной Трон

Добравшись до поверхности, Артасу и Анубараку пришлось сразу же столкнуться с войсками Иллидана. Наги леди Вайши и эльфы крови Келя также были уже там, мешая каждому действию слуг Артаса, который с помощью повелителя могил смог пробиться через полчища противников и активировать четыре Обелиска Ледяной Короны, расположенных вокруг ледника. Четыре обелиска открыли ворота к Ледяному Трону. Иллидан уже ждал его.

Триумф Короля-лича

Непродолжительный бой между принцем Артасом и его противником Иллиданом, пытавшимся помешать ему достичь Ледяного трона, закончился тяжёлым ранением охотника на демонов. Войска леди Вайши и Иллидана, ведомые желанием Кил’джедена отомстить Нер’зулу, терпели поражения. Армии Плети освободили Артасу путь к Цитадели Ледяной Короны, у подножия которой и состоялось его сражение с демоном Иллиданом. Удар Ледяной Скорби, рассёкший его грудь, решил исход поединка, и более не имея преграды, принц Артас Менетил бросил недобитого противника, спеша на зов Короля-лича.

Ступая по извилистой тропе древних ледников, уходящей ввысь, Артас шаг за шагом приближался к заветной цели. Внутри гигантской заснеженной скалы цитадели пиком возвышался Ледяной Трон. Его обвивала единственная дорожка — последний путь молодого принца. Поднимаясь навстречу судьбе, он ловил голоса преданных им людей, всплывающие в его памяти. Он слышал Мурадина, Утера и Джайну, взывавших к нему. Но они уже не могли остановить его, и неотвратимое восхождение продолжалось. Достигнув вершины, Артас увидел перед собой ледяную глыбу. В ней как в темнице был закован доспех, сковавший душу древнего шамана. Он восседал на массивном троне. И лишь его шёпот, вторящий голосами тысячи душ, теперь звучал в голове павшего рыцаря.

«Принеси меч… замкни круг… верни мне свободу!»

С громким криком он обрушил Ледяную Скорбь на ледяную темницу Нер’зула, и Ледяной Трон раскололся, рассыпавшись под его ногами. Артас приблизился к шлему, освобождённому из разбитой глыбы, и подобрал его. Мысли и крики стихали, освобождая сознание и заставляя надеть эту маску.

«Отныне… мы… едины!»

Души Нер’зула и Артаса объединились, порождая новое могущественное существо. Сознания обоих оказались заточены глубоко в разуме нового существа - Короля-лича.

Внешняя стена Цитадели Ледяной Короны пала, оставив лишь острый пик, одиноко вздымающийся к небу на фоне ледяных торосов. Король-лич опустился на трон на осколках его вершины, созерцая своё королевство и готовя новые планы мести и порабощения…

Гибель

Король-лич сидел на своём троне пять лет, набирая силу и подчиняя себе обитателей Нордскола. Пробудившись, он послал свою армию на Азерот. Путь героев Азерота к уничтожению Короля-лича был тяжел, для этого им потребовалось составить из проклятого саронита и древка молота Артаса, который он оставил в пещере Ледяной Скорби, устрашающее оружие, не уступающее по силе клинку Короля-лича - Теневая Скорбь (Шадоуморн) В жестокой борьбе герои Альянса и Орды при помощи рыцарей Пепельного Союза смогли одолеть Короля, взять штурмом Цитадель Ледяной Короны, и победить Падшего Принца. В последние секунды "жизни", душа Артаса, вместе с остальными душами которые поглотила Ледяная Скорбь, освободилась, как и душа его отца, Теренаса. Артас умер будучи человеком, а не частью разума Короля Лича. Но Плетью должен кто-то управлять, и Тирион Фордринг чуть было не надел корону. Однако новым Королём стал пропавший без вести в бою при Вратах Гнева герой Альянса Болвар Фордрагон, убедивший паладина, что именно он, а не Тирион, должен принести себя в жертву. Глаза нового Короля запылали огнём, который впредь будет непреодолимым заслоном между разрушающей силой Плети и нашим миром.

С гибелью Артаса закончилась целая эпоха в истории вселенной WarCraft.

Прообразы

Артаса можно рассматривать как «отражение» Короля Артура (похожи даже их имена, см. подробнее Имя). Как и у Артура, судьба Артаса как короля началась с вытаскивания меча из камня — Ледяную Скорбь можно сравнить с Экскалибуром. Нер’зула можно с натяжкой представить Мерлином — фигура волшебника позади короля, а Утер, наставник Артаса, носит то же имя, что и отец Артура. Но, в отличие от Артура, Артас разрушает королевство, похожее на Камелот, и строит его полную противоположность.

Также у Артаса много сходных черт с Элриком из Мелнибонэ, персонажем произведений Майкла Муркока, владельцем рунного меча Буреносца. Оба — правители, предавшие свою родину, и оба прокляты своими рунными мечами. Внешность Артаса после превращения в Рыцаря Смерти соответствует описанию Элрика.

Эрнан Кортес, испанский конкистадор, принял решение, которое очень похоже на решение Артаса в Warcraft III. Когда Утер убедил Короля Теренаса отозвать экспедицию Артаса назад в Лордерон, Артас решил сжечь корабли, чтобы добиться победы над Мал’Ганисом; подобное имело место и при завоевании Кортесом Мексики — так как половина его людей протестовала и хотела вернуться на родину, тот решил сжечь корабли, тем самым не оставив соратникам выбора.

В World of Warcraft

В честь принца названо пурпурное цветущее растение — «Слёзы Артаса». Из него делается эликсир «Дар Артаса». Каков принц — таков и подарок: зелье лишь немного усиливает сопротивление тёмной магии и немного увеличивает урон по всем, кто ударит персонажа. Применений у эликсира на 90-м уровне только два: первое — как слабый усилитель урона по монстрам, бьющим танка. Второе применение основано на том, что эффект эликсира, увеличивающий урон по всем, кто ударит выпившего, считается болезнью. Вследствие этого, тёмные священники и рыцари смерти могут при помощи этого эликсира затруднить использование излечивающих болезни заклинаний в PvP — первое такое заклинание снимет малоценный эффект от эликсира, вместо того, чтобы развеять мощный DoT.

В тронном зале Лордерона можно услышать (если хорошенько прибавить звук) голос Теренаса Менетила II, спорящего со своими советниками, а также его гнев по поводу того, что Артас намеревается сделать…

В World of Warcraft: Wrath of the Lich King

Ещё не падшего Артаса можно увидеть в Пещерах Времени («Очищение Стратхольма»). Игроки помогают ему убить заражённых жителей города (а агенты Рода Бесконечности пытаются убить его).

Игроки могут также увидеть его в сценах из прошлого на Забытом Взморье, когда прибывает Эмиссар Альянса, чтобы приказать войскам возвратиться домой, и в Пещере Фростморна, где он получает проклятый рунный меч. Эта сцена из прошлого такая же, как в Warcraft III, где Артас получает Ледяную Скорбь, а концовка показывает, что, после того, как Артас ушёл, Мурадин, считавшийся погибшим, приходит в себя с амнезией и идёт к выходу из пещеры.

В цепочке заданий, которые даёт Матиас Нетлер (анаграмма «Артас Менетил») в Ледяной Короне, игрок может поиграть за Артаса во время двух важнейших моментов его истории: когда он убил своих собственных солдат и превратил их в нежить («Войско проклятых») и во время его знаменитой дуэли с Иллиданом («Охотник и принц»).

С выходом дополнения 3.3.0 «Падение Короля-лича» становится доступным новое рейдовое подземелье — Цитадель Ледяной Короны, — где Артас является главным боссом. Бой с ним достаточно трудный ввиду большого количества здоровья и прочих характеристик, а после победы над ним всем членам рейда показывают эпический ролик.

В Heroes of the Storm

В игре-кроссовере Heroes of the Storm Артас доступен как игровой персонаж за внутриигровую валюту (7000 золотых монет) или за реальные деньги (399 рублей). Артас является героем-бойцом (герой, способный принять на себя огромное количество урона) и имеет следующие способности:

• Лик смерти: наносит урон противнику или исцеляет себя.

• Воющий ветер: обездвиживает противников в области и наносит урон.

• Ледяная буря: окружает себя ледяным щитом, наносящим урон врагам и замедляющим их.

• Войско мёртвых (специальная): призывает на поля боя нескольких вурдалаков. Повторное использование способности убивает одного вурдалака и исцеляет Артаса.

• Призыв Синдрагосы (специальная): призывает ледяного змея, который наносит урон противникам и замедляет их.

• Жажда Ледяной Скорби: при активации Артас производит атаку, которая наносит больше урона и восполняет ману.

Ледяная скорбь жаждет крови

Интересные факты

• В рамках юбилейного мероприятия, ознаменовавшего собой 15-летнюю историю мира «Warcraft» и 5-летний юбилей World of Warcraft на странице акции «Боевой крик» 22 января Invincible (World of Warcraft) (англ. Invincible).

Песнь в память о павшем. С тех пор минуло столько лет, столько событий испещрили страницы летописей, что уже не установить, о ком в ней поётся: о принце Лордерона или о его любимом коне.

• В «Warcraft III» у Артаса синие глаза, но на рисунках к «Warcraft III» и «WotLK» у него зелёные глаза. В книге «Arthas: Rise of the Lich King» говорится, что у него сине-зелёные глаза.
• Технически Артас является нежитью с точки зрения игровой механики - быстрее восстанавливает здоровье на проклятой земле, получает урон от заклинаний, наносящих урон нежити и спокойно переносит лютейший мороз Нордскола. Однако разработчики Warcraft, Крис Метцен (Chris Metzen) и Алекс Афрасиаби (Alex Afrasiabi) подтвердили, что вообще-то он никогда не умирал.
• В романе «Сумерки Аспектов» показано альтернативное будущее Артаса. В нём он не брал Ледяную Скорбь, а также вторжение Пылающего легиона в Азерот не состоялось. В этой версии будущего у Артаса и Джайны есть сын, названный в честь Утера (однако это не меняет того факта, что рано или поздно кто-нибудь другой подобрал бы проклятый меч с, возможно, ещё худшим результатом).
• Меч Артаса «Ледяная Скорбь» (Frostmourne) по своим свойствам напоминает «Душехват» (Gripsoul) и «Душеед» (Souldrinker), эпическое оружие из «Подземелий и Драконов», а его внешний вид скопирован с Souldrinker’а без существенных изменений.

Gripsoul: This terrible weapon is enruned with green, glowing sigils, and is set with a jet-black pearl on the crossguard. Gripsoul is a +6 keen longsword, but instead of dealing additional damage on a critical hit, the weapon imprisons the victim in a gem set in the pommel of the sword as per a binding spell heightened to 16th level (DC 30). The same is true of any blow that would otherwise kill a foe or knock him unconscious. Only one creature can be so held, but the wielder can release the bound soul at any time with a command word.
Souldrinker: This +5 bastard sword bestows 2d4 negative levels on its target whenever it deals damage, just as if its target had been struck by the energy drain spell. Each negative level bestowed grants the wielder 5 temporary hit points. One day after being struck, the subject must make a Fortitude save (DC 25) for each negative level or lose a level. If this sword’s power causes a character to have negative levels at least equal to her current level, the character is instantly slain and the wielder gains an additional 10 temporary hit points. Temporary hit points gained from this weapon last for a maximum of 1 hour.
См. «Epic Level Handbook», Wizards of the Coast, 2002, pp. 134–135.

• Король-лич стал прообразом персонажа Abaddon из вселенной DotA 2.
• Доспехи Короля-лича,являются переделанной бронёй Артаса,оставшиеся у него после убийства отца.Вдобавок к броне Артас носит шлем Повелителя Тьмы .

Критика и отзывы

• Персонаж занял 6 место в списке «Доска почёта. Бессмертные» журнала «Мир фантастики»
• В «Топ-100 лучших злодеев компьютерных игр» по версии IGN Артас занимает 41 место.
• В рейтинге «47 самых дьявольских злодеев компьютерных игр» от PC World Артас занимает 19 место.
• Артас был включен в «шестнадцать зловещих» злодеев по версии GameSpot, выиграв в дуэльной системе состязаний у Origami Killer и, далее, у Psycho Mantis из Metal Gear, но не вошел в «восемь злых», проиграв Джокеру.
• Артас занял второе место в читательском рейтинге злодеев в играх от MGnews.

Ссылки

• [www.epicweapons.com/products/frostmourne.php Реконструкция меча Фростморн в натуральную величину]

Отрывок, характеризующий Артас

– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.
Назади была верная погибель; впереди была надежда. Корабли были сожжены; не было другого спасения, кроме совокупного бегства, и на это совокупное бегство были устремлены все силы французов.
Чем дальше бежали французы, чем жальче были их остатки, в особенности после Березины, на которую, вследствие петербургского плана, возлагались особенные надежды, тем сильнее разгорались страсти русских начальников, обвинявших друг друга и в особенности Кутузова. Полагая, что неудача Березинского петербургского плана будет отнесена к нему, недовольство им, презрение к нему и подтрунивание над ним выражались сильнее и сильнее. Подтрунивание и презрение, само собой разумеется, выражалось в почтительной форме, в той форме, в которой Кутузов не мог и спросить, в чем и за что его обвиняют. С ним не говорили серьезно; докладывая ему и спрашивая его разрешения, делали вид исполнения печального обряда, а за спиной его подмигивали и на каждом шагу старались его обманывать.
Всеми этими людьми, именно потому, что они не могли понимать его, было признано, что со стариком говорить нечего; что он никогда не поймет всего глубокомыслия их планов; что он будет отвечать свои фразы (им казалось, что это только фразы) о золотом мосте, о том, что за границу нельзя прийти с толпой бродяг, и т. п. Это всё они уже слышали от него. И все, что он говорил: например, то, что надо подождать провиант, что люди без сапог, все это было так просто, а все, что они предлагали, было так сложно и умно, что очевидно было для них, что он был глуп и стар, а они были не властные, гениальные полководцы.
В особенности после соединения армий блестящего адмирала и героя Петербурга Витгенштейна это настроение и штабная сплетня дошли до высших пределов. Кутузов видел это и, вздыхая, пожимал только плечами. Только один раз, после Березины, он рассердился и написал Бенигсену, доносившему отдельно государю, следующее письмо:
«По причине болезненных ваших припадков, извольте, ваше высокопревосходительство, с получения сего, отправиться в Калугу, где и ожидайте дальнейшего повеления и назначения от его императорского величества».
Но вслед за отсылкой Бенигсена к армии приехал великий князь Константин Павлович, делавший начало кампании и удаленный из армии Кутузовым. Теперь великий князь, приехав к армии, сообщил Кутузову о неудовольствии государя императора за слабые успехи наших войск и за медленность движения. Государь император сам на днях намеревался прибыть к армии.
Старый человек, столь же опытный в придворном деле, как и в военном, тот Кутузов, который в августе того же года был выбран главнокомандующим против воли государя, тот, который удалил наследника и великого князя из армии, тот, который своей властью, в противность воле государя, предписал оставление Москвы, этот Кутузов теперь тотчас же понял, что время его кончено, что роль его сыграна и что этой мнимой власти у него уже нет больше. И не по одним придворным отношениям он понял это. С одной стороны, он видел, что военное дело, то, в котором он играл свою роль, – кончено, и чувствовал, что его призвание исполнено. С другой стороны, он в то же самое время стал чувствовать физическую усталость в своем старом теле и необходимость физического отдыха.
29 ноября Кутузов въехал в Вильно – в свою добрую Вильну, как он говорил. Два раза в свою службу Кутузов был в Вильне губернатором. В богатой уцелевшей Вильне, кроме удобств жизни, которых так давно уже он был лишен, Кутузов нашел старых друзей и воспоминания. И он, вдруг отвернувшись от всех военных и государственных забот, погрузился в ровную, привычную жизнь настолько, насколько ему давали покоя страсти, кипевшие вокруг него, как будто все, что совершалось теперь и имело совершиться в историческом мире, нисколько его не касалось.
Чичагов, один из самых страстных отрезывателей и опрокидывателей, Чичагов, который хотел сначала сделать диверсию в Грецию, а потом в Варшаву, но никак не хотел идти туда, куда ему было велено, Чичагов, известный своею смелостью речи с государем, Чичагов, считавший Кутузова собою облагодетельствованным, потому что, когда он был послан в 11 м году для заключения мира с Турцией помимо Кутузова, он, убедившись, что мир уже заключен, признал перед государем, что заслуга заключения мира принадлежит Кутузову; этот то Чичагов первый встретил Кутузова в Вильне у замка, в котором должен был остановиться Кутузов. Чичагов в флотском вицмундире, с кортиком, держа фуражку под мышкой, подал Кутузову строевой рапорт и ключи от города. То презрительно почтительное отношение молодежи к выжившему из ума старику выражалось в высшей степени во всем обращении Чичагова, знавшего уже обвинения, взводимые на Кутузова.
Разговаривая с Чичаговым, Кутузов, между прочим, сказал ему, что отбитые у него в Борисове экипажи с посудою целы и будут возвращены ему.
– C'est pour me dire que je n'ai pas sur quoi manger… Je puis au contraire vous fournir de tout dans le cas meme ou vous voudriez donner des diners, [Вы хотите мне сказать, что мне не на чем есть. Напротив, могу вам служить всем, даже если бы вы захотели давать обеды.] – вспыхнув, проговорил Чичагов, каждым словом своим желавший доказать свою правоту и потому предполагавший, что и Кутузов был озабочен этим самым. Кутузов улыбнулся своей тонкой, проницательной улыбкой и, пожав плечами, отвечал: – Ce n'est que pour vous dire ce que je vous dis. [Я хочу сказать только то, что говорю.]
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по армии, предоставляя все своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной жизни.
Выехав с своей свитой – графом Толстым, князем Волконским, Аракчеевым и другими, 7 го декабря из Петербурга, государь 11 го декабря приехал в Вильну и в дорожных санях прямо подъехал к замку. У замка, несмотря на сильный мороз, стояло человек сто генералов и штабных офицеров в полной парадной форме и почетный караул Семеновского полка.
Курьер, подскакавший к замку на потной тройке, впереди государя, прокричал: «Едет!» Коновницын бросился в сени доложить Кутузову, дожидавшемуся в маленькой швейцарской комнатке.
Через минуту толстая большая фигура старика, в полной парадной форме, со всеми регалиями, покрывавшими грудь, и подтянутым шарфом брюхом, перекачиваясь, вышла на крыльцо. Кутузов надел шляпу по фронту, взял в руки перчатки и бочком, с трудом переступая вниз ступеней, сошел с них и взял в руку приготовленный для подачи государю рапорт.
Беготня, шепот, еще отчаянно пролетевшая тройка, и все глаза устремились на подскакивающие сани, в которых уже видны были фигуры государя и Волконского.
Все это по пятидесятилетней привычке физически тревожно подействовало на старого генерала; он озабоченно торопливо ощупал себя, поправил шляпу и враз, в ту минуту как государь, выйдя из саней, поднял к нему глаза, подбодрившись и вытянувшись, подал рапорт и стал говорить своим мерным, заискивающим голосом.
Государь быстрым взглядом окинул Кутузова с головы до ног, на мгновенье нахмурился, но тотчас же, преодолев себя, подошел и, расставив руки, обнял старого генерала. Опять по старому, привычному впечатлению и по отношению к задушевной мысли его, объятие это, как и обыкновенно, подействовало на Кутузова: он всхлипнул.
Государь поздоровался с офицерами, с Семеновским караулом и, пожав еще раз за руку старика, пошел с ним в замок.
Оставшись наедине с фельдмаршалом, государь высказал ему свое неудовольствие за медленность преследования, за ошибки в Красном и на Березине и сообщил свои соображения о будущем походе за границу. Кутузов не делал ни возражений, ни замечаний. То самое покорное и бессмысленное выражение, с которым он, семь лет тому назад, выслушивал приказания государя на Аустерлицком поле, установилось теперь на его лице.
Когда Кутузов вышел из кабинета и своей тяжелой, ныряющей походкой, опустив голову, пошел по зале, чей то голос остановил его.
– Ваша светлость, – сказал кто то.
Кутузов поднял голову и долго смотрел в глаза графу Толстому, который, с какой то маленькою вещицей на серебряном блюде, стоял перед ним. Кутузов, казалось, не понимал, чего от него хотели.
Вдруг он как будто вспомнил: чуть заметная улыбка мелькнула на его пухлом лице, и он, низко, почтительно наклонившись, взял предмет, лежавший на блюде. Это был Георгий 1 й степени.


На другой день были у фельдмаршала обед и бал, которые государь удостоил своим присутствием. Кутузову пожалован Георгий 1 й степени; государь оказывал ему высочайшие почести; но неудовольствие государя против фельдмаршала было известно каждому. Соблюдалось приличие, и государь показывал первый пример этого; но все знали, что старик виноват и никуда не годится. Когда на бале Кутузов, по старой екатерининской привычке, при входе государя в бальную залу велел к ногам его повергнуть взятые знамена, государь неприятно поморщился и проговорил слова, в которых некоторые слышали: «старый комедиант».
Неудовольствие государя против Кутузова усилилось в Вильне в особенности потому, что Кутузов, очевидно, не хотел или не мог понимать значение предстоящей кампании.
Когда на другой день утром государь сказал собравшимся у него офицерам: «Вы спасли не одну Россию; вы спасли Европу», – все уже тогда поняли, что война не кончена.
Один Кутузов не хотел понимать этого и открыто говорил свое мнение о том, что новая война не может улучшить положение и увеличить славу России, а только может ухудшить ее положение и уменьшить ту высшую степень славы, на которой, по его мнению, теперь стояла Россия. Он старался доказать государю невозможность набрания новых войск; говорил о тяжелом положении населений, о возможности неудач и т. п.
При таком настроении фельдмаршал, естественно, представлялся только помехой и тормозом предстоящей войны.
Для избежания столкновений со стариком сам собою нашелся выход, состоящий в том, чтобы, как в Аустерлице и как в начале кампании при Барклае, вынуть из под главнокомандующего, не тревожа его, не объявляя ему о том, ту почву власти, на которой он стоял, и перенести ее к самому государю.
С этою целью понемногу переформировался штаб, и вся существенная сила штаба Кутузова была уничтожена и перенесена к государю. Толь, Коновницын, Ермолов – получили другие назначения. Все громко говорили, что фельдмаршал стал очень слаб и расстроен здоровьем.
Ему надо было быть слабым здоровьем, для того чтобы передать свое место тому, кто заступал его. И действительно, здоровье его было слабо.
Как естественно, и просто, и постепенно явился Кутузов из Турции в казенную палату Петербурга собирать ополчение и потом в армию, именно тогда, когда он был необходим, точно так же естественно, постепенно и просто теперь, когда роль Кутузова была сыграна, на место его явился новый, требовавшийся деятель.
Война 1812 го года, кроме своего дорогого русскому сердцу народного значения, должна была иметь другое – европейское.
За движением народов с запада на восток должно было последовать движение народов с востока на запад, и для этой новой войны нужен был новый деятель, имеющий другие, чем Кутузов, свойства, взгляды, движимый другими побуждениями.
Александр Первый для движения народов с востока на запад и для восстановления границ народов был так же необходим, как необходим был Кутузов для спасения и славы России.
Кутузов не понимал того, что значило Европа, равновесие, Наполеон. Он не мог понимать этого. Представителю русского народа, после того как враг был уничтожен, Россия освобождена и поставлена на высшую степень своей славы, русскому человеку, как русскому, делать больше было нечего. Представителю народной войны ничего не оставалось, кроме смерти. И он умер.


Пьер, как это большею частью бывает, почувствовал всю тяжесть физических лишений и напряжений, испытанных в плену, только тогда, когда эти напряжения и лишения кончились. После своего освобождения из плена он приехал в Орел и на третий день своего приезда, в то время как он собрался в Киев, заболел и пролежал больным в Орле три месяца; с ним сделалась, как говорили доктора, желчная горячка. Несмотря на то, что доктора лечили его, пускали кровь и давали пить лекарства, он все таки выздоровел.
Все, что было с Пьером со времени освобождения и до болезни, не оставило в нем почти никакого впечатления. Он помнил только серую, мрачную, то дождливую, то снежную погоду, внутреннюю физическую тоску, боль в ногах, в боку; помнил общее впечатление несчастий, страданий людей; помнил тревожившее его любопытство офицеров, генералов, расспрашивавших его, свои хлопоты о том, чтобы найти экипаж и лошадей, и, главное, помнил свою неспособность мысли и чувства в то время. В день своего освобождения он видел труп Пети Ростова. В тот же день он узнал, что князь Андрей был жив более месяца после Бородинского сражения и только недавно умер в Ярославле, в доме Ростовых. И в тот же день Денисов, сообщивший эту новость Пьеру, между разговором упомянул о смерти Элен, предполагая, что Пьеру это уже давно известно. Все это Пьеру казалось тогда только странно. Он чувствовал, что не может понять значения всех этих известий. Он тогда торопился только поскорее, поскорее уехать из этих мест, где люди убивали друг друга, в какое нибудь тихое убежище и там опомниться, отдохнуть и обдумать все то странное и новое, что он узнал за это время. Но как только он приехал в Орел, он заболел. Проснувшись от своей болезни, Пьер увидал вокруг себя своих двух людей, приехавших из Москвы, – Терентия и Ваську, и старшую княжну, которая, живя в Ельце, в имении Пьера, и узнав о его освобождении и болезни, приехала к нему, чтобы ходить за ним.
Во время своего выздоровления Пьер только понемногу отвыкал от сделавшихся привычными ему впечатлений последних месяцев и привыкал к тому, что его никто никуда не погонит завтра, что теплую постель его никто не отнимет и что у него наверное будет обед, и чай, и ужин. Но во сне он еще долго видел себя все в тех же условиях плена. Так же понемногу Пьер понимал те новости, которые он узнал после своего выхода из плена: смерть князя Андрея, смерть жены, уничтожение французов.
Радостное чувство свободы – той полной, неотъемлемой, присущей человеку свободы, сознание которой он в первый раз испытал на первом привале, при выходе из Москвы, наполняло душу Пьера во время его выздоровления. Он удивлялся тому, что эта внутренняя свобода, независимая от внешних обстоятельств, теперь как будто с излишком, с роскошью обставлялась и внешней свободой. Он был один в чужом городе, без знакомых. Никто от него ничего не требовал; никуда его не посылали. Все, что ему хотелось, было у него; вечно мучившей его прежде мысли о жене больше не было, так как и ее уже не было.
– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.
Прежде он много говорил, горячился, когда говорил, и мало слушал; теперь он редко увлекался разговором и умел слушать так, что люди охотно высказывали ему свои самые задушевные тайны.
Княжна, никогда не любившая Пьера и питавшая к нему особенно враждебное чувство с тех пор, как после смерти старого графа она чувствовала себя обязанной Пьеру, к досаде и удивлению своему, после короткого пребывания в Орле, куда она приехала с намерением доказать Пьеру, что, несмотря на его неблагодарность, она считает своим долгом ходить за ним, княжна скоро почувствовала, что она его любит. Пьер ничем не заискивал расположения княжны. Он только с любопытством рассматривал ее. Прежде княжна чувствовала, что в его взгляде на нее были равнодушие и насмешка, и она, как и перед другими людьми, сжималась перед ним и выставляла только свою боевую сторону жизни; теперь, напротив, она чувствовала, что он как будто докапывался до самых задушевных сторон ее жизни; и она сначала с недоверием, а потом с благодарностью выказывала ему затаенные добрые стороны своего характера.
Самый хитрый человек не мог бы искуснее вкрасться в доверие княжны, вызывая ее воспоминания лучшего времени молодости и выказывая к ним сочувствие. А между тем вся хитрость Пьера состояла только в том, что он искал своего удовольствия, вызывая в озлобленной, cyхой и по своему гордой княжне человеческие чувства.
– Да, он очень, очень добрый человек, когда находится под влиянием не дурных людей, а таких людей, как я, – говорила себе княжна.
Перемена, происшедшая в Пьере, была замечена по своему и его слугами – Терентием и Васькой. Они находили, что он много попростел. Терентий часто, раздев барина, с сапогами и платьем в руке, пожелав покойной ночи, медлил уходить, ожидая, не вступит ли барин в разговор. И большею частью Пьер останавливал Терентия, замечая, что ему хочется поговорить.
– Ну, так скажи мне… да как же вы доставали себе еду? – спрашивал он. И Терентий начинал рассказ о московском разорении, о покойном графе и долго стоял с платьем, рассказывая, а иногда слушая рассказы Пьера, и, с приятным сознанием близости к себе барина и дружелюбия к нему, уходил в переднюю.
Доктор, лечивший Пьера и навещавший его каждый день, несмотря на то, что, по обязанности докторов, считал своим долгом иметь вид человека, каждая минута которого драгоценна для страждущего человечества, засиживался часами у Пьера, рассказывая свои любимые истории и наблюдения над нравами больных вообще и в особенности дам.
– Да, вот с таким человеком поговорить приятно, не то, что у нас, в провинции, – говорил он.
В Орле жило несколько пленных французских офицеров, и доктор привел одного из них, молодого итальянского офицера.
Офицер этот стал ходить к Пьеру, и княжна смеялась над теми нежными чувствами, которые выражал итальянец к Пьеру.
Итальянец, видимо, был счастлив только тогда, когда он мог приходить к Пьеру и разговаривать и рассказывать ему про свое прошедшее, про свою домашнюю жизнь, про свою любовь и изливать ему свое негодование на французов, и в особенности на Наполеона.
– Ежели все русские хотя немного похожи на вас, – говорил он Пьеру, – c'est un sacrilege que de faire la guerre a un peuple comme le votre. [Это кощунство – воевать с таким народом, как вы.] Вы, пострадавшие столько от французов, вы даже злобы не имеете против них.
И страстную любовь итальянца Пьер теперь заслужил только тем, что он вызывал в нем лучшие стороны его души и любовался ими.
Последнее время пребывания Пьера в Орле к нему приехал его старый знакомый масон – граф Вилларский, – тот самый, который вводил его в ложу в 1807 году. Вилларский был женат на богатой русской, имевшей большие имения в Орловской губернии, и занимал в городе временное место по продовольственной части.
Узнав, что Безухов в Орле, Вилларский, хотя и никогда не был коротко знаком с ним, приехал к нему с теми заявлениями дружбы и близости, которые выражают обыкновенно друг другу люди, встречаясь в пустыне. Вилларский скучал в Орле и был счастлив, встретив человека одного с собой круга и с одинаковыми, как он полагал, интересами.
Но, к удивлению своему, Вилларский заметил скоро, что Пьер очень отстал от настоящей жизни и впал, как он сам с собою определял Пьера, в апатию и эгоизм.
– Vous vous encroutez, mon cher, [Вы запускаетесь, мой милый.] – говорил он ему. Несмотря на то, Вилларскому было теперь приятнее с Пьером, чем прежде, и он каждый день бывал у него. Пьеру же, глядя на Вилларского и слушая его теперь, странно и невероятно было думать, что он сам очень недавно был такой же.
Вилларский был женат, семейный человек, занятый и делами имения жены, и службой, и семьей. Он считал, что все эти занятия суть помеха в жизни и что все они презренны, потому что имеют целью личное благо его и семьи. Военные, административные, политические, масонские соображения постоянно поглощали его внимание. И Пьер, не стараясь изменить его взгляд, не осуждая его, с своей теперь постоянно тихой, радостной насмешкой, любовался на это странное, столь знакомое ему явление.
В отношениях своих с Вилларским, с княжною, с доктором, со всеми людьми, с которыми он встречался теперь, в Пьере была новая черта, заслуживавшая ему расположение всех людей: это признание возможности каждого человека думать, чувствовать и смотреть на вещи по своему; признание невозможности словами разубедить человека. Эта законная особенность каждого человека, которая прежде волновала и раздражала Пьера, теперь составляла основу участия и интереса, которые он принимал в людях. Различие, иногда совершенное противоречие взглядов людей с своею жизнью и между собою, радовало Пьера и вызывало в нем насмешливую и кроткую улыбку.