Банк, Михаил Григорьевич

Михаил Банк
Основная информация
Полное имя	Михаил Григорьевич Банк
Дата рождения	27 марта 1929(1929-03-27)
Дата смерти	24 октября 2013(2013-10-24) (84 года)
Место смерти	Москва, Российская Федерация
Годы активности	1973—2013
Страна	СССР СССР Россия Россия
Профессии	пианист, дирижёр, педагог
Инструменты	фортепиано
Награды

Михаи́л Григо́рьевич Банк (27 марта 1929 — 24 октября 2013) — советский и российский пианист, дирижёр и педагог. Народный артист РСФСР.

Биография

Родился в 1929 году.

В 1951 году окончил Ленинградскую государственную консерваторию им. Н. А. Римского-Корсакова (класс профессора С. И. Савшинского).

В 1960—1963 и 1973—1978 годы работал в Государственном академическом Большом театре СССР. Непосредственно участвовал в постановках ряда балетных спектаклей. Его творчество ценили К. Голейзовский, В. Вайнонен, Л. Якобсон, Л. Лавровский, Ю. Григорович.

Банку удавалось успешно сотрудничать с мастерами отечественного оперного искусства — И. Козловским, Л. Мясниковой, Б. Руденко и многими другими.

В качестве пианиста-концертмейстера Михаил Григорьевич участвовал более чем в 15 международных конкурсах, почти на каждом из них он удостаивался дипломов «За лучшей аккомпанемент». Неоднократно выступал со многими зарубежными исполнителями в СССР.

В 1958 году удостоен звания лауреата Всесоюзного конкурса. С 1968 по 1978 год вёл преподавательскую деятельность в Московской государственной консерватории им. П. И. Чайковского (класс концертмейстерского мастерства).

В репертуаре Банка были произведения С. Рахманинова, С. Прокофьева, Д. Шостаковича, А. Хачатуряна, Дж. Гершвина; с ними он выступал с ведущими дирижёрами и оркестрами страны.

Значительное место в творчестве Михаила Григорьевича занимало дирижирование. В 1967—1968 гг. работал главным дирижёром Национального балета Кубы под руководством А. Алонсо. С 1977 года по 1979 год был главным дирижёром Государственного театра балета СССР. Неоднократно выступал как в нашей стране, так и за рубежом с М. Плисецкой, О. Лепешинской и многими другими известными деятелями балета. Всего за время концертной деятельности Банк выступал более чем в 60 странах мира.

Являлся организатором и главным дирижёром Всесоюзного фестиваля «Звёзды советского балета», с успехом прошедшего в Ялте, Сочи, Севастополе, Ульяновске и других городах, а также художественным руководителем Фестиваля им. С. С. Прокофьева на родине композитора, в селе Сонцевка Донецкой области.

Сотрудничал как солист со многими знаменитыми дирижёрами, в частности, с Юрием Башметом, с оркестром Башмета исполнил ряд российских премьер.

Михаил Григорьевич был занесён в Книгу рекордов Гиннеса как самый возрастной концертирующий пианист.

Скончался Михаил Григорьевич 24 октября 2013 года. Похоронен на 14-м участке Троекуровского кладбища.

Награды и звания

• Народный артист РСФСР (2 февраля 1990) — за большие заслуги в развитии советского музыкального искусства
• Орден Почёта (1999)
• Орден Дружбы (2006)
• Благодарность Президента Российской Федерации — за заслуги в области культуры и многолетнюю плодотворную работу

Ссылки

• [www.biograph.ru/index.php?option=com_content&view=article&id=77:bank&catid=19:balet&Itemid=29 Банк Михаил Григорьевич] (рус.). Международный объединенный биографический центр. Проверено 19 октября 2013.
• [meloman.ru/performer/mihail-bank/ Михаил Банк] (рус.). Московская государственная академическая филармония.
• [izvestia.ru/news/559476 Умер пианист Михаил Банк] (рус.). Известия. Проверено 19 октября 2013.

Отрывок, характеризующий Банк, Михаил Григорьевич

О той партии пленных, в которой был Пьер, во время всего своего движения от Москвы, не было от французского начальства никакого нового распоряжения. Партия эта 22 го октября находилась уже не с теми войсками и обозами, с которыми она вышла из Москвы. Половина обоза с сухарями, который шел за ними первые переходы, была отбита казаками, другая половина уехала вперед; пеших кавалеристов, которые шли впереди, не было ни одного больше; они все исчезли. Артиллерия, которая первые переходы виднелась впереди, заменилась теперь огромным обозом маршала Жюно, конвоируемого вестфальцами. Сзади пленных ехал обоз кавалерийских вещей.
От Вязьмы французские войска, прежде шедшие тремя колоннами, шли теперь одной кучей. Те признаки беспорядка, которые заметил Пьер на первом привале из Москвы, теперь дошли до последней степени.
Дорога, по которой они шли, с обеих сторон была уложена мертвыми лошадьми; оборванные люди, отсталые от разных команд, беспрестанно переменяясь, то присоединялись, то опять отставали от шедшей колонны.
Несколько раз во время похода бывали фальшивые тревоги, и солдаты конвоя поднимали ружья, стреляли и бежали стремглав, давя друг друга, но потом опять собирались и бранили друг друга за напрасный страх.
Эти три сборища, шедшие вместе, – кавалерийское депо, депо пленных и обоз Жюно, – все еще составляли что то отдельное и цельное, хотя и то, и другое, и третье быстро таяло.
В депо, в котором было сто двадцать повозок сначала, теперь оставалось не больше шестидесяти; остальные были отбиты или брошены. Из обоза Жюно тоже было оставлено и отбито несколько повозок. Три повозки были разграблены набежавшими отсталыми солдатами из корпуса Даву. Из разговоров немцев Пьер слышал, что к этому обозу ставили караул больше, чем к пленным, и что один из их товарищей, солдат немец, был расстрелян по приказанию самого маршала за то, что у солдата нашли серебряную ложку, принадлежавшую маршалу.
Больше же всего из этих трех сборищ растаяло депо пленных. Из трехсот тридцати человек, вышедших из Москвы, теперь оставалось меньше ста. Пленные еще более, чем седла кавалерийского депо и чем обоз Жюно, тяготили конвоирующих солдат. Седла и ложки Жюно, они понимали, что могли для чего нибудь пригодиться, но для чего было голодным и холодным солдатам конвоя стоять на карауле и стеречь таких же холодных и голодных русских, которые мерли и отставали дорогой, которых было велено пристреливать, – это было не только непонятно, но и противно. И конвойные, как бы боясь в том горестном положении, в котором они сами находились, не отдаться бывшему в них чувству жалости к пленным и тем ухудшить свое положение, особенно мрачно и строго обращались с ними.
В Дорогобуже, в то время как, заперев пленных в конюшню, конвойные солдаты ушли грабить свои же магазины, несколько человек пленных солдат подкопались под стену и убежали, но были захвачены французами и расстреляны.
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.