Бельграно, Мануэль

Мануэль Бельграно

Мануэль Бельграно (исп. Manuel José Joaquín del Corazón de Jesús Belgrano; 3 июня 1770, Буэнос-Айрес — 20 июня 1820, Буэнос-Айрес) — аргентинский адвокат, политик и генерал.

Биография

Мануэль Бельграно был сыном итальянского купца Доменико Бельграно и Пери, уроженца Лигурии. В Буэнос-Айресе лигуриец испанизировал своё имя, сделавшись Доминго Пересом.

Мануэль Бельграно получил образование в Испании. Окончив в 1794 году изучение юриспруденции, он вернулся в вице-королевство Рио-де-ла-Плата, и в Буэнос-Айресе был назначен на должность секретаря королевского консульства, отвечающего за хозяйственное развитие региона. В 1799 году он основал Academia de Náutica. Являлся активным участником Патриотического общества (исп. Sociedad Patriótica) наряду с И. Виейтесом, Х. Кастелли, М. Морено, Х. Пасо, Д. Френч.

В 1810 году Бельграно принимал участие в Майской революции и входил в состав «Первого правительства» (исп. Primera Junta — «Первая хунта») Объединённых провинций Южной Америки.

В 1811—1814 годах он возглавлял «Северную армию», созданную новым правительством. В 1811 году руководил безуспешной, так называемой, «Парагвайской экспедицией» (исп. Expedición Libertadora al Paraguay), но в 1812 году возглавляемые им силы сумели нанёсти поражение испанским королевским войскам в провинции Тукуман, а в 1813 году одержать решающую победу под Сальтой. В 1812 году для войск аргентинского освободительного движения Бельграно предложил бело — светло-голубой флаг, который правительством первоначально утверждён не был. И только через четыре года, после провозглашения независимости, правительство Объединённых провинций утвердило флаг Бельграно, который и в настоящее время является государственным флагом Аргентины.

В 1814 году Мануэль Бельграно вместе с Бернардино Ривадавия (впоследствии первым президентом Аргентины) был послан с дипломатической миссией в Европу. В 1816 году, вернувшись из Европы, 9 июля принял участие в конгрессе, на котором была провозглашена независимость от Испании. В 1818 поднял вопрос о создании в Объединённых провинциях Рио-де-ла-Платы государства в форме конституционной монархии. Одним из кандидатов на трон был герцог Лукканский.

В 1819 году — в ходе разгоревшейся гражданской войны — правительство Буэнос-Айреса потребовало от Бельграно и Сан-Мартина двинуть подчинённые им войска против генерал-протектора Хосе Артигаса и губернатора провинции Санта-Фе Эстанислао Лопеса. Хосе де Сан-Мартин отказался; Бельграно же подчинился приказу но, вследствие болезни, не смог принять участия в боевых действиях.

Память

В 1938 году указом президента страны, в память о Мануэле Бельграно, 20 июня (день его смерти) был объявлен в Аргентине государственным праздником — «Днём флага» (исп. Día de la Bandera). В 1956 году именем «Генерал Бельграно» был назван один из аргентинских крейсеров (в 1982 году, во время Фолклендской войны, был потоплен британской подводной лодкой).

Ссылки

• [www.manuelbelgrano.gov.ar Национальный институт Бельграно]  (исп.)
• [www.me.gov.ar/efeme/3dejunio/ Информация о М. Бельграно, изданная аргентинский министерством образования]  (исп.)

[portal.dnb.de/opac.htm?method=simpleSearch&query=118989839 Бельграно, Мануэль] в Немецкой национальной библиотеке

Отрывок, характеризующий Бельграно, Мануэль

– Я думаю о том, что вы мне сказали, – отвечала княжна Марья. – Вот что я скажу вам. Вы правы, что теперь говорить ей об любви… – Княжна остановилась. Она хотела сказать: говорить ей о любви теперь невозможно; но она остановилась, потому что она третий день видела по вдруг переменившейся Наташе, что не только Наташа не оскорбилась бы, если б ей Пьер высказал свою любовь, но что она одного только этого и желала.
– Говорить ей теперь… нельзя, – все таки сказала княжна Марья.
– Но что же мне делать?
– Поручите это мне, – сказала княжна Марья. – Я знаю…
Пьер смотрел в глаза княжне Марье.
– Ну, ну… – говорил он.
– Я знаю, что она любит… полюбит вас, – поправилась княжна Марья.
Не успела она сказать эти слова, как Пьер вскочил и с испуганным лицом схватил за руку княжну Марью.
– Отчего вы думаете? Вы думаете, что я могу надеяться? Вы думаете?!
– Да, думаю, – улыбаясь, сказала княжна Марья. – Напишите родителям. И поручите мне. Я скажу ей, когда будет можно. Я желаю этого. И сердце мое чувствует, что это будет.
– Нет, это не может быть! Как я счастлив! Но это не может быть… Как я счастлив! Нет, не может быть! – говорил Пьер, целуя руки княжны Марьи.
– Вы поезжайте в Петербург; это лучше. А я напишу вам, – сказала она.
– В Петербург? Ехать? Хорошо, да, ехать. Но завтра я могу приехать к вам?
На другой день Пьер приехал проститься. Наташа была менее оживлена, чем в прежние дни; но в этот день, иногда взглянув ей в глаза, Пьер чувствовал, что он исчезает, что ни его, ни ее нет больше, а есть одно чувство счастья. «Неужели? Нет, не может быть», – говорил он себе при каждом ее взгляде, жесте, слове, наполнявших его душу радостью.
Когда он, прощаясь с нею, взял ее тонкую, худую руку, он невольно несколько дольше удержал ее в своей.
«Неужели эта рука, это лицо, эти глаза, все это чуждое мне сокровище женской прелести, неужели это все будет вечно мое, привычное, такое же, каким я сам для себя? Нет, это невозможно!..»
– Прощайте, граф, – сказала она ему громко. – Я очень буду ждать вас, – прибавила она шепотом.
И эти простые слова, взгляд и выражение лица, сопровождавшие их, в продолжение двух месяцев составляли предмет неистощимых воспоминаний, объяснений и счастливых мечтаний Пьера. «Я очень буду ждать вас… Да, да, как она сказала? Да, я очень буду ждать вас. Ах, как я счастлив! Что ж это такое, как я счастлив!» – говорил себе Пьер.


В душе Пьера теперь не происходило ничего подобного тому, что происходило в ней в подобных же обстоятельствах во время его сватовства с Элен.
Он не повторял, как тогда, с болезненным стыдом слов, сказанных им, не говорил себе: «Ах, зачем я не сказал этого, и зачем, зачем я сказал тогда „je vous aime“?» [я люблю вас] Теперь, напротив, каждое слово ее, свое он повторял в своем воображении со всеми подробностями лица, улыбки и ничего не хотел ни убавить, ни прибавить: хотел только повторять. Сомнений в том, хорошо ли, или дурно то, что он предпринял, – теперь не было и тени. Одно только страшное сомнение иногда приходило ему в голову. Не во сне ли все это? Не ошиблась ли княжна Марья? Не слишком ли я горд и самонадеян? Я верю; а вдруг, что и должно случиться, княжна Марья скажет ей, а она улыбнется и ответит: «Как странно! Он, верно, ошибся. Разве он не знает, что он человек, просто человек, а я?.. Я совсем другое, высшее».
Только это сомнение часто приходило Пьеру. Планов он тоже не делал теперь никаких. Ему казалось так невероятно предстоящее счастье, что стоило этому совершиться, и уж дальше ничего не могло быть. Все кончалось.
Радостное, неожиданное сумасшествие, к которому Пьер считал себя неспособным, овладело им. Весь смысл жизни, не для него одного, но для всего мира, казался ему заключающимся только в его любви и в возможности ее любви к нему. Иногда все люди казались ему занятыми только одним – его будущим счастьем. Ему казалось иногда, что все они радуются так же, как и он сам, и только стараются скрыть эту радость, притворяясь занятыми другими интересами. В каждом слове и движении он видел намеки на свое счастие. Он часто удивлял людей, встречавшихся с ним, своими значительными, выражавшими тайное согласие, счастливыми взглядами и улыбками. Но когда он понимал, что люди могли не знать про его счастье, он от всей души жалел их и испытывал желание как нибудь объяснить им, что все то, чем они заняты, есть совершенный вздор и пустяки, не стоящие внимания.