Битва за Липантитлан

Битва за Липантитлан
Основной конфликт: Техасская революция
Дата	4 ноября 1835
Место	Переправа через реку Нуесес, близ Сан-Патрисио, Техас
Итог	Победа техасцев, установление контроля над техасской частью побережья Мексиканского залива
Противники
Техасские повстанцы Мексика
Командующие
Ира Уестовер Николас Родригес
Силы сторон
60-70 человек 90 человек
Потери
1 раненый 3-5 убитых, 14-17 раненых

Битва за Липантитлан (Lipantitlán), также известная как битва за переправу через Нуесес (Nueces), произошла 4 ноября 1835 года у реки Нуесес между мексиканской армией и техасскими повстанцами. Эта битва — часть Техасской революции. После победы в битве за Голиад в Техасе осталось только два мексиканских гарнизона — в форте Липантитлан у Сан-Патрисио и миссия Аламо у Сан-Антонио де Бехар (сейчас Сан-Антонио). Техасский командир, капитан Филипп Диммитт (Dimmitt) опасался, что Липантитлан может быть использован мексиканской армией как база для возвращения Голиада, кроме того, он был рассержен пребыванием двух своих людей в плену. Он приказал своему адъютанту, капитану Ире Уестоверу (Ira Westover) захватить форт.
Николас Родригес (Nicolás Rodríguez), командир форта Липантитлан получил приказ беспокоить техасские войска в Голиаде. Родригес отправился в поход и взял с собой основную массу гарнизона, но перед их подходом техасские войска уже появились под Сан-Патрисио. 3 ноября местный житель убедил мексиканский гарнизон сдаться, и на следующий день техасцы разоружили форт. Техасцы отправились обратно в Голиад, но у разлившейся реки Нуесес их атаковал вернувшийся Родригес. Большая дальность стрельбы техасских винтовок вынудила мексиканцев отступить. Один техасец был ранен, 3-5 мексиканских солдат были убиты и 14-17 ранены.
Раненым мексиканцам было позволено получить медицинскую помощь в Сан-Патрисио и, оставшиеся мексиканские солдаты отступили в Матаморос. Техасцы захватили полный контроль над побережьем техасской части Мексиканского залива. Мексиканские войска, базирущиеся в Бехаре могли теперь получать подкрепления и снабжаться только по земле. Историк Билл Гронеман (Groneman) полагает, что это сыграло свою роль в оставлении мексиканцами Бехара, после чего все мексиканские войска были выведены из Техаса. Бывший форт сейчас является техасским историческим заповедником.

Форт Липантитлан

Форт Липантитлан был построен на месте старого индейского лагеря вдоль западного берега реки Нуесес у побережья Мексиканского залива. Сначала лагерь использовался как временная стоянка племени кочевых липан-апачей (Lipan Apache) во время их периодических визитов. После того как апачи покинули область, лагерь часто использовался миссионерами, военными отрядами и торговцами, курсировавшими между Мексикой и техасскими поселениями. В 1825 или 1826 мексиканские власти возвели временный форт, названный Липантитлан, по имени индейского лагеря липан-апачей. Согласно техасцу Джону Дж. Линну (John J. Linn), форт представлял собой простую земляную насыпь, вдоль насыпи была проложена ограда для того, чтобы земля не расползалась. Форт также подходил как второсортный загон для свиней. Насыпь была окружена рвом. За рвом находились глиняные и деревянные хижины для офицеров и их семей.
В форте были размещены 80-125 солдат 2-го боевой (кавалерийской) роты Тамаульпов (Tamaulipas). Они выполняли обычные обязанности и осуществляли защиту Сан-Патрисио, небольшого поселения в 4,8 км южнее. Небольшие гарнизоны также были размещены в Копано-бей (Copano Bay) и Рефухио (Refugio), большой отряд размещался в Президио ла Байя (Голиад).

Предыстория

«Подавлять сильной рукой всех, кто, забывая свой долг перед нацией, принявшей их как своих детей, стремятся жить по своим собственным правилам, без подчинения законам».
Из приказов мексиканского президента Антонио Лопеса де Санта-Анны генералу Мартину Перфекто де Косу.

В 1835 федералисты в нескольких внутренних мексиканских штатах восстали против растущей власти централистского режима мексиканского президента Антонио Лопеса де Санта-Анны. В июне среди техасцев произошёл небольшой мятеж против обычных повинностей,, предусмотрительные колонисты начали создавать милицию, якобы для самозащиты. Санта-Анна предполагал, что для подавления мятежей нужны сильные меры и приказал генералу Косу возглавить мексиканские силы в Техасе. Кос прибыл в Техас 20 сентября.
2 октября после битвы при Гонсалес началась Техасская революция. Через несколько дней техасские повстанцы захватили Президио Ла Байя вблизи Голиада. 20 мексиканских солдат спаслись бегством и вскоре нашли убежище в Копано и Рефухио, эти гарнизоны вскоре оставили свои посты и присоединились к более многочисленному отряду в форте Липантитлан. Солдаты гарнизона начали укреплять оборону форта. По сути Липантитлан остался последним мексиканским пунктом на техасском побережье, это было жизненно важное звено между внутренними областями Мексики и Бехаром, политическим центром Техаса. Мексиканские войска в Техасе остались только в Липантитлане и Бехаре.
Капитан Филипп Диммитт принял командование над техасцами в Президио Ла Байя. В своём письме генералу Стефану Ф. Остину (Stephen F. Austin), датированным 15 октября Диммитт предложил атаковать форт Липантитлан, так как его захват мог «защитить границу, обеспечить жизненно важную оборонную позицию, внести нестабильность в стане централистов и ободрить мексиканских федералистов.» Большинство федералистов в Сан-Патрисио боялись возмездия за открытое неповиновение централистской политики Санта-Анны. Они также не хотели посылать делегатов на Совет (Consultation)- (временное правительство Мексиканского Техаса в ходе Техасской революции) -, который должен был решить, будут ли техасцы сражаться за восстановление мексиканской конституции 1824г или за независимость от Мексики. Солдаты в Липантитлане держали в плену двух подчиненных Диммитта: Джона Уильямса (John Williams) и Джона Тула (John Toole) за их попытку передать послания лидерам федералистов в Сан-Патрисио 10 и 11 октября. Диммитт надеялся освободить их после захвата Липантитлана.
20 октября Джемс Поуэр (James Power), импресарио в области Сан-Патрисио узнал о том, что солдаты гарнизона Липантитлана получили приказ вернуть Президио ла Байя (Presidio La Bahia). Для усиления гарнизона перед атакой ожидалось прибытие 200 кавалеристов, а позже должны были прибыть ещё 200—300 солдат. Хотя Диммитт передал это сообщение разведки Остину он не получил разрешение атаковать. Эта задержка обошлась дорого для Уильямса и Тула, которые, оставшись без помощи техасцев, были отправлены во внутренние области Мексики. Согласно письму Диммитта, выдержанному в разгневанном тоне и отправленному Остину, Тул умолял своих конвоиров просто убить его, вместо того чтобы отправлять его в Мексику, этот марш как он полагал, стал бы для него смертельным. Диммитт заключил, что "эти новости, после снисхождения, оказанному пленным, взятым здесь не могли не породить сильного волнения. Люди под моей командой подняли крик, требуя возмездия. «

Прелюдия

Техасский гарнизон располагался в Голиаде в 97 км от Сан-Патрисио. Форт Липантитлан и Сан-Патрисио располагались на разных берегах реки Нуэсес. Территория Мексики лежала южнее о Рио-Гранде в 210 км от Сан-Патрисио.
Шум поднятый техасцами после этапирования Уильямса и Тула вероятно подтолкнул Диммитта к мысли взять дела под свой контроль. 31 октября он послал одного из своих помощников адъютанта Иру Уестовера с приказом собрать 35 человек и атаковать форт Липантитлан. Трое советников из самоизбранного совещательного комитета — Джон Дж. Линн, майор Джеймс Керр (James Kerr) и Поуэр отложили свою поездку на Совет, куда они были избраны чтобы принять участие в бою. Вместо того чтобы двигаться на юго-запад в прямом направлении к форту Уэстовер отправился на юго-восток в Рефухио. Это даёт основание предполагать, что на самом деле экспедиция направлялась в Копано-бей. В Рефухио к экспедиции присоединились люди, число которых неизвестно. Историк Крейг Роэлл (Craig Roell) полагает что численность отряда Уестовера увеличилась по меньшей мере на 20 человек, а историк Билл Гронеман (Bill Groneman) оценивает численность отряда в 60-70 человек по достижении Сан-Патрисио.
Тем временем Николас Родригес, командир гарнизона форта Липантитлан, получил приказ беспокоить техасские силы, размещённые в Президио ла Байя. 31 октября Родригес и его люди подошли к Голиаду и узнали, что днём раньше техасцы покинули форт. Мексиканские солдаты незамедлительно пустились в обратный путь. В ходе марша они не встретили ни одного техасца. 1 ноября мексиканцы добрались до Липантитлана и нашли свой форт в сохранности. Не зная, что техасцы собираются делать Родригес с основной массой гарнизона (около 80 человек) повернул обратно к Голиаду, надеясь перехватить техасцев. Для защиты форта остались 21-27 солдат с двумя орудиями.

Битва

Родригес ожидал, что техасцы пойдут по прямой дороге и его люди патрулировали северные подходы к форту. Люди Уэстовера подошли с востока, избегнув мексиканских патрулей. В 8 км от Сан-Патрисио Уэстовер получил сведения, что Родригес ищет техасцев. Он приказал техасцам ускорить шаг, и они прибыли в Сан-Патрисио 3 ноября спустя полчаса после заката. В 64 м от форта Уэстовер расположил две небольшие группы солдат для защиты переправ через реку Нуесес. В то время как остаток его отряда готовился к рассветному штурму, на их лагерь набрели двое местных жителей из Сан-Патрисио. Уэстовер арестовал одного из них, Джеймса О’Райли за „помощь и поддержку врагу.“ В обмен на свободу О’Райли предложил уговорить мексиканский гарнизон сдаться. Историкам неизвестно, какие методы убеждения он применил, но к 11 часам вечера мексиканские солдаты сдались без единого выстрела. Они были немедленно освобождены, после того как дали обещание не сражаться больше на время Техасской революции. Техасцы захватили два 4- lb (1.8 кг) орудия, 18 мушкетов и 3-4 фунта (1.4-1.8 кг) пороха. Они также освободили несколько техасцев, содержавшихся в плену.

На следующий день техасцы сожгли деревянные хижины, примыкающие к форту, и разобрали насыпь. К 3 часам дня они собрали 14 лошадей и приготовились к перевозке орудий обратно в Голиад. В это время Родригес почти преодолел весь путь до Голиада. Перед тем как он достиг Президио ла Байя, один из его шпионов принёс ему новость о взятии техасцами Липантитлана. Родригес и его люди, включая 10 колонистов из Сан-Патрисио, снова двинулись обратно к форту, достигнув его к 4 часам дня.
Техасцы использовали небольшое каноэ, чтобы переправиться через Нуэсес. Когда показались мексиканские солдаты, на восточный берег уже переправилась только половина техасцев. Мексиканцы атаковали, техасцы нашли укрытие в роще. Деревья препятствовали подходу кавалерии, люди Родригеса спешились и атаковали с двух сторон. Техасские винтовки били на 180 м по сравнению с мексиканскими мушкетами Brown Bess, бившими на 64 м. После получасового боя мексиканцы отступили, оставив 8 лошадей и нескольких раненых. Среди техасцев ранен был только один — лейтенант Уильям Бракен (Bracken), потерявший три пальца. Техасский стрелок А.Дж. Джоунс (A. J. Jones) позднее писал Фаннину об пятерых убитых и 14 раненых мексиканцах, хотя историк Стефан Хардин (Stephen Hardin) полагает, что погибло 5 мексиканцев и 17 ранено. В письме Джоунса упоминается, что трое раненых были алькальд, судья и шериф Сан-Патрисио.

После битвы

Ввиду отсутствия тяглового скота техасцам было нелегко найти способ перевезти артиллерию. С наступлением ночи пошёл холодный дождь, ввергая людей в состояние моральной подавленности. Уестовер, Керр, Линн и Поуэр пришли к решению бросить пушки в воду вместо того, чтобы продолжать борьбу за их сохранение. Техасцы также побросали захваченную амуницию и мушкеты в реку, по их мнению эти запасы были бесполезны для них.
Большинство техасцев переночевало в Сан-Патрисио, в домах симпатизирующих им местных жителей. Мексиканские войска разбили лагерь под открытым небом, недалеко от места битвы. На рассвете Уестовер согласился перевезти раненых мексиканских солдат в Сан-Патрисио для лечения. На следующий день скончался один из раненых, мексиканский лейтенант Марселиньо Гарсиа (Marcellino Garcia). Он был личным другом Линна и техасцы похоронили его с почестями.
Уестовер отправил гонца к Родригесу, прося его о „другой приятной встрече“. Родригес отклонил предложение и вместе с оставшимися у него солдатами отступил к Матаморосу. После их отбытия в Техасе осталась только одна мексиканская группировка в Бехаре (под командованием генерала Коса). Техасцы контролировали побережье залива и вся связь между Косом и внутренними областями Мексики могла осуществляться только посуху. Этот долгий путь замедлял доставку сообщений, снабжение и приход подкреплений. Согласно Гронеману, возможно это и внесло свой вклад в последующее оставление Косом Бехара, после чего в Техасе вообще не осталось мексиканских солдат.
На пути в Голиад отряд Уестовера повстречал Агустина Вьеска, недавно свергнутого губернатора Коахилья-и-Техас. Несколькими месяцами раньше, Вьеска был пленён мексиканской армией, за отрицание намерений Санта-Анны расформировать местные законодательные органы власти. Он и члены его кабинета были освобождены симпатизирующими им солдатами и немедленно отправлены в Техас, чтобы воссоздать местное правительство. Уестовер и его люди сопроводили их как военный эскорт и прибыли в Голиад 12 ноября. Диммитт приветствовал Вьеску но отказался признать его власть как губернатора. Гарнизон поднял шум, многие поддержали губернатора, в то время как другие полагали, что Техас станет независимым государством и следовательно не признает мексиканского губернатора. Впоследствии Совет также отказался признать власть губернатора Вьески, учредив вместо этого пост генерального консула для управления Техасом
Диммитт подверг наказанию Уестовера за невыполнение им приказов в ходе экспедиции. Однако записей, свидетельствующих о неподчинении Уестовера, не было. Уестовер отказался сделать официальный рапорт Диммитту. Вместо этого он послал письменный рапорт Сэму Хьюстону, главнокомандующему регулярной армией. По мнению Уестовера „все люди храбро сражались, те, кто был на противоположном берегу, лишили врага возможности действовать на флангах выше и ниже переправы, что они сделали весьма эффектно.“ Хьюстон с похвалой отозвался о поведении и храбрости офицеров и людей, этим он значительно себя оправдали в деле и тем самым заслужили себе репутацию и славу для своей страны.» Это была первая вооружённая стычка после битвы при Голиаде. Согласно историку Хобарту Хьюсону (Hobart Huson) победа «вновь подняла дух народа». Новости о битве разнеслись по всем Соединённым штатам, многие американские газеты хвалили техасцев.
Неудача и уход мексиканской армии вдохновили федералистов в Сан-Патрисио. Они вскоре взяли под контроль муниципальное правительство, сформировали милицию и выбрали делегатов, которые должны были их представлять в Совете. Однако среди населения города такого единства не наблюдалось, многие всё ещё поддерживали централистское правительство Мексики. Достигнув Матамороса Родригес отправил письмо городским лидерам. Письмо предупреждало, что мексиканская армия вернётся и поддержит население Сан-Патрисио в их отречении от восстания. Один из федералистов Сан-Патрисио позднее писал Диммитту «У нас нет ни людей, ни средств, чтобы выстоять против любых сил, которые они пошлют против нас.» Техасцы не оставили гарнизона в- или вне- Сан-Пастрисио. В 1836 во время вторжения Санта-Анны в Техас генерал Хосе де Урреа повёл мексиканские силы вдоль береговой линии Техаса и 27 февраля взял Сан-Патрисио.
В 1937 земли на которых располагался бывший форт Липантитлан были подарены штату Техас. В 1949 департамент парков и дикой природы Техаса взял участок под свой контроль. Сейчас исторический государственный парк Липантитлана занимает площадь в 2 га в округе Нуесес. Каменный указатель показывает местоположение бывшего форта.

Источники

• Groneman, Bill (1998), Battlefields of Texas, Plano, TX: Republic of Texas Press, ISBN 9781556225710, OCLC [worldcat.org/oclc/37935129 37935129] 
• Hardin, Stephen L. (1994), Texian Iliad – A Military History of the Texas Revolution, Austin, TX: University of Texas Press, ISBN 0292730861, OCLC [worldcat.org/oclc/29704011 29704011] 
• Huson, Hobart (1974), Captain Phillip Dimmitt's Commandancy of Goliad, 1835–1836: An Episode of the Mexican Federalist War in Texas, Usually Referred to as the Texian Revolution, Austin, TX: Von Boeckmann-Jones Co. 
• Roell, Craig H. (1994), Remember Goliad! A History of La Bahia, Fred Rider Cotten Popular History Series, Austin, TX: Texas State Historical Association, ISBN 087611141X, OCLC [worldcat.org/oclc/30667624 30667624] 
• Todish, Timothy J.; Todish, Terry & Spring, Ted (1998), Alamo Sourcebook, 1836: A Comprehensive Guide to the Battle of the Alamo and the Texas Revolution, Austin, TX: Eakin Press, ISBN 9781571681522 

Отрывок, характеризующий Битва за Липантитлан

Император, не дождавшись ответа, отвернулся и, отъезжая, обратился к одному из начальников:
– Пусть позаботятся об этих господах и свезут их в мой бивуак; пускай мой доктор Ларрей осмотрит их раны. До свидания, князь Репнин, – и он, тронув лошадь, галопом поехал дальше.
На лице его было сиянье самодовольства и счастия.
Солдаты, принесшие князя Андрея и снявшие с него попавшийся им золотой образок, навешенный на брата княжною Марьею, увидав ласковость, с которою обращался император с пленными, поспешили возвратить образок.
Князь Андрей не видал, кто и как надел его опять, но на груди его сверх мундира вдруг очутился образок на мелкой золотой цепочке.
«Хорошо бы это было, – подумал князь Андрей, взглянув на этот образок, который с таким чувством и благоговением навесила на него сестра, – хорошо бы это было, ежели бы всё было так ясно и просто, как оно кажется княжне Марье. Как хорошо бы было знать, где искать помощи в этой жизни и чего ждать после нее, там, за гробом! Как бы счастлив и спокоен я был, ежели бы мог сказать теперь: Господи, помилуй меня!… Но кому я скажу это! Или сила – неопределенная, непостижимая, к которой я не только не могу обращаться, но которой не могу выразить словами, – великое всё или ничего, – говорил он сам себе, – или это тот Бог, который вот здесь зашит, в этой ладонке, княжной Марьей? Ничего, ничего нет верного, кроме ничтожества всего того, что мне понятно, и величия чего то непонятного, но важнейшего!»
Носилки тронулись. При каждом толчке он опять чувствовал невыносимую боль; лихорадочное состояние усилилось, и он начинал бредить. Те мечтания об отце, жене, сестре и будущем сыне и нежность, которую он испытывал в ночь накануне сражения, фигура маленького, ничтожного Наполеона и над всем этим высокое небо, составляли главное основание его горячечных представлений.
Тихая жизнь и спокойное семейное счастие в Лысых Горах представлялись ему. Он уже наслаждался этим счастием, когда вдруг являлся маленький Напoлеон с своим безучастным, ограниченным и счастливым от несчастия других взглядом, и начинались сомнения, муки, и только небо обещало успокоение. К утру все мечтания смешались и слились в хаос и мрак беспамятства и забвения, которые гораздо вероятнее, по мнению самого Ларрея, доктора Наполеона, должны были разрешиться смертью, чем выздоровлением.
– C'est un sujet nerveux et bilieux, – сказал Ларрей, – il n'en rechappera pas. [Это человек нервный и желчный, он не выздоровеет.]
Князь Андрей, в числе других безнадежных раненых, был сдан на попечение жителей.


В начале 1806 года Николай Ростов вернулся в отпуск. Денисов ехал тоже домой в Воронеж, и Ростов уговорил его ехать с собой до Москвы и остановиться у них в доме. На предпоследней станции, встретив товарища, Денисов выпил с ним три бутылки вина и подъезжая к Москве, несмотря на ухабы дороги, не просыпался, лежа на дне перекладных саней, подле Ростова, который, по мере приближения к Москве, приходил все более и более в нетерпение.
«Скоро ли? Скоро ли? О, эти несносные улицы, лавки, калачи, фонари, извозчики!» думал Ростов, когда уже они записали свои отпуски на заставе и въехали в Москву.
– Денисов, приехали! Спит! – говорил он, всем телом подаваясь вперед, как будто он этим положением надеялся ускорить движение саней. Денисов не откликался.
– Вот он угол перекресток, где Захар извозчик стоит; вот он и Захар, и всё та же лошадь. Вот и лавочка, где пряники покупали. Скоро ли? Ну!
– К какому дому то? – спросил ямщик.
– Да вон на конце, к большому, как ты не видишь! Это наш дом, – говорил Ростов, – ведь это наш дом! Денисов! Денисов! Сейчас приедем.
Денисов поднял голову, откашлялся и ничего не ответил.
– Дмитрий, – обратился Ростов к лакею на облучке. – Ведь это у нас огонь?
– Так точно с и у папеньки в кабинете светится.
– Еще не ложились? А? как ты думаешь? Смотри же не забудь, тотчас достань мне новую венгерку, – прибавил Ростов, ощупывая новые усы. – Ну же пошел, – кричал он ямщику. – Да проснись же, Вася, – обращался он к Денисову, который опять опустил голову. – Да ну же, пошел, три целковых на водку, пошел! – закричал Ростов, когда уже сани были за три дома от подъезда. Ему казалось, что лошади не двигаются. Наконец сани взяли вправо к подъезду; над головой своей Ростов увидал знакомый карниз с отбитой штукатуркой, крыльцо, тротуарный столб. Он на ходу выскочил из саней и побежал в сени. Дом также стоял неподвижно, нерадушно, как будто ему дела не было до того, кто приехал в него. В сенях никого не было. «Боже мой! все ли благополучно?» подумал Ростов, с замиранием сердца останавливаясь на минуту и тотчас пускаясь бежать дальше по сеням и знакомым, покривившимся ступеням. Всё та же дверная ручка замка, за нечистоту которой сердилась графиня, также слабо отворялась. В передней горела одна сальная свеча.
Старик Михайла спал на ларе. Прокофий, выездной лакей, тот, который был так силен, что за задок поднимал карету, сидел и вязал из покромок лапти. Он взглянул на отворившуюся дверь, и равнодушное, сонное выражение его вдруг преобразилось в восторженно испуганное.
– Батюшки, светы! Граф молодой! – вскрикнул он, узнав молодого барина. – Что ж это? Голубчик мой! – И Прокофий, трясясь от волненья, бросился к двери в гостиную, вероятно для того, чтобы объявить, но видно опять раздумал, вернулся назад и припал к плечу молодого барина.
– Здоровы? – спросил Ростов, выдергивая у него свою руку.
– Слава Богу! Всё слава Богу! сейчас только покушали! Дай на себя посмотреть, ваше сиятельство!
– Всё совсем благополучно?
– Слава Богу, слава Богу!
Ростов, забыв совершенно о Денисове, не желая никому дать предупредить себя, скинул шубу и на цыпочках побежал в темную, большую залу. Всё то же, те же ломберные столы, та же люстра в чехле; но кто то уж видел молодого барина, и не успел он добежать до гостиной, как что то стремительно, как буря, вылетело из боковой двери и обняло и стало целовать его. Еще другое, третье такое же существо выскочило из другой, третьей двери; еще объятия, еще поцелуи, еще крики, слезы радости. Он не мог разобрать, где и кто папа, кто Наташа, кто Петя. Все кричали, говорили и целовали его в одно и то же время. Только матери не было в числе их – это он помнил.
– А я то, не знал… Николушка… друг мой!
– Вот он… наш то… Друг мой, Коля… Переменился! Нет свечей! Чаю!
– Да меня то поцелуй!
– Душенька… а меня то.
Соня, Наташа, Петя, Анна Михайловна, Вера, старый граф, обнимали его; и люди и горничные, наполнив комнаты, приговаривали и ахали.
Петя повис на его ногах. – А меня то! – кричал он. Наташа, после того, как она, пригнув его к себе, расцеловала всё его лицо, отскочила от него и держась за полу его венгерки, прыгала как коза всё на одном месте и пронзительно визжала.
Со всех сторон были блестящие слезами радости, любящие глаза, со всех сторон были губы, искавшие поцелуя.
Соня красная, как кумач, тоже держалась за его руку и вся сияла в блаженном взгляде, устремленном в его глаза, которых она ждала. Соне минуло уже 16 лет, и она была очень красива, особенно в эту минуту счастливого, восторженного оживления. Она смотрела на него, не спуская глаз, улыбаясь и задерживая дыхание. Он благодарно взглянул на нее; но всё еще ждал и искал кого то. Старая графиня еще не выходила. И вот послышались шаги в дверях. Шаги такие быстрые, что это не могли быть шаги его матери.
Но это была она в новом, незнакомом еще ему, сшитом без него платье. Все оставили его, и он побежал к ней. Когда они сошлись, она упала на его грудь рыдая. Она не могла поднять лица и только прижимала его к холодным снуркам его венгерки. Денисов, никем не замеченный, войдя в комнату, стоял тут же и, глядя на них, тер себе глаза.
– Василий Денисов, друг вашего сына, – сказал он, рекомендуясь графу, вопросительно смотревшему на него.
– Милости прошу. Знаю, знаю, – сказал граф, целуя и обнимая Денисова. – Николушка писал… Наташа, Вера, вот он Денисов.
Те же счастливые, восторженные лица обратились на мохнатую фигуру Денисова и окружили его.
– Голубчик, Денисов! – визгнула Наташа, не помнившая себя от восторга, подскочила к нему, обняла и поцеловала его. Все смутились поступком Наташи. Денисов тоже покраснел, но улыбнулся и взяв руку Наташи, поцеловал ее.
Денисова отвели в приготовленную для него комнату, а Ростовы все собрались в диванную около Николушки.
Старая графиня, не выпуская его руки, которую она всякую минуту целовала, сидела с ним рядом; остальные, столпившись вокруг них, ловили каждое его движенье, слово, взгляд, и не спускали с него восторженно влюбленных глаз. Брат и сестры спорили и перехватывали места друг у друга поближе к нему, и дрались за то, кому принести ему чай, платок, трубку.
Ростов был очень счастлив любовью, которую ему выказывали; но первая минута его встречи была так блаженна, что теперешнего его счастия ему казалось мало, и он всё ждал чего то еще, и еще, и еще.
На другое утро приезжие спали с дороги до 10 го часа.
В предшествующей комнате валялись сабли, сумки, ташки, раскрытые чемоданы, грязные сапоги. Вычищенные две пары со шпорами были только что поставлены у стенки. Слуги приносили умывальники, горячую воду для бритья и вычищенные платья. Пахло табаком и мужчинами.
– Гей, Г'ишка, т'убку! – крикнул хриплый голос Васьки Денисова. – Ростов, вставай!
Ростов, протирая слипавшиеся глаза, поднял спутанную голову с жаркой подушки.
– А что поздно? – Поздно, 10 й час, – отвечал Наташин голос, и в соседней комнате послышалось шуршанье крахмаленных платьев, шопот и смех девичьих голосов, и в чуть растворенную дверь мелькнуло что то голубое, ленты, черные волоса и веселые лица. Это была Наташа с Соней и Петей, которые пришли наведаться, не встал ли.
– Николенька, вставай! – опять послышался голос Наташи у двери.
– Сейчас!
В это время Петя, в первой комнате, увидав и схватив сабли, и испытывая тот восторг, который испытывают мальчики, при виде воинственного старшего брата, и забыв, что сестрам неприлично видеть раздетых мужчин, отворил дверь.
– Это твоя сабля? – кричал он. Девочки отскочили. Денисов с испуганными глазами спрятал свои мохнатые ноги в одеяло, оглядываясь за помощью на товарища. Дверь пропустила Петю и опять затворилась. За дверью послышался смех.
– Николенька, выходи в халате, – проговорил голос Наташи.
– Это твоя сабля? – спросил Петя, – или это ваша? – с подобострастным уважением обратился он к усатому, черному Денисову.
Ростов поспешно обулся, надел халат и вышел. Наташа надела один сапог с шпорой и влезала в другой. Соня кружилась и только что хотела раздуть платье и присесть, когда он вышел. Обе были в одинаковых, новеньких, голубых платьях – свежие, румяные, веселые. Соня убежала, а Наташа, взяв брата под руку, повела его в диванную, и у них начался разговор. Они не успевали спрашивать друг друга и отвечать на вопросы о тысячах мелочей, которые могли интересовать только их одних. Наташа смеялась при всяком слове, которое он говорил и которое она говорила, не потому, чтобы было смешно то, что они говорили, но потому, что ей было весело и она не в силах была удерживать своей радости, выражавшейся смехом.
– Ах, как хорошо, отлично! – приговаривала она ко всему. Ростов почувствовал, как под влиянием жарких лучей любви, в первый раз через полтора года, на душе его и на лице распускалась та детская улыбка, которою он ни разу не улыбался с тех пор, как выехал из дома.
– Нет, послушай, – сказала она, – ты теперь совсем мужчина? Я ужасно рада, что ты мой брат. – Она тронула его усы. – Мне хочется знать, какие вы мужчины? Такие ли, как мы? Нет?
– Отчего Соня убежала? – спрашивал Ростов.
– Да. Это еще целая история! Как ты будешь говорить с Соней? Ты или вы?
– Как случится, – сказал Ростов.
– Говори ей вы, пожалуйста, я тебе после скажу.
– Да что же?
– Ну я теперь скажу. Ты знаешь, что Соня мой друг, такой друг, что я руку сожгу для нее. Вот посмотри. – Она засучила свой кисейный рукав и показала на своей длинной, худой и нежной ручке под плечом, гораздо выше локтя (в том месте, которое закрыто бывает и бальными платьями) красную метину.
– Это я сожгла, чтобы доказать ей любовь. Просто линейку разожгла на огне, да и прижала.
Сидя в своей прежней классной комнате, на диване с подушечками на ручках, и глядя в эти отчаянно оживленные глаза Наташи, Ростов опять вошел в тот свой семейный, детский мир, который не имел ни для кого никакого смысла, кроме как для него, но который доставлял ему одни из лучших наслаждений в жизни; и сожжение руки линейкой, для показания любви, показалось ему не бесполезно: он понимал и не удивлялся этому.
– Так что же? только? – спросил он.
– Ну так дружны, так дружны! Это что, глупости – линейкой; но мы навсегда друзья. Она кого полюбит, так навсегда; а я этого не понимаю, я забуду сейчас.
– Ну так что же?
– Да, так она любит меня и тебя. – Наташа вдруг покраснела, – ну ты помнишь, перед отъездом… Так она говорит, что ты это всё забудь… Она сказала: я буду любить его всегда, а он пускай будет свободен. Ведь правда, что это отлично, благородно! – Да, да? очень благородно? да? – спрашивала Наташа так серьезно и взволнованно, что видно было, что то, что она говорила теперь, она прежде говорила со слезами.
Ростов задумался.
– Я ни в чем не беру назад своего слова, – сказал он. – И потом, Соня такая прелесть, что какой же дурак станет отказываться от своего счастия?
– Нет, нет, – закричала Наташа. – Мы про это уже с нею говорили. Мы знали, что ты это скажешь. Но это нельзя, потому что, понимаешь, ежели ты так говоришь – считаешь себя связанным словом, то выходит, что она как будто нарочно это сказала. Выходит, что ты всё таки насильно на ней женишься, и выходит совсем не то.
Ростов видел, что всё это было хорошо придумано ими. Соня и вчера поразила его своей красотой. Нынче, увидав ее мельком, она ему показалась еще лучше. Она была прелестная 16 тилетняя девочка, очевидно страстно его любящая (в этом он не сомневался ни на минуту). Отчего же ему было не любить ее теперь, и не жениться даже, думал Ростов, но теперь столько еще других радостей и занятий! «Да, они это прекрасно придумали», подумал он, «надо оставаться свободным».
– Ну и прекрасно, – сказал он, – после поговорим. Ах как я тебе рад! – прибавил он.
– Ну, а что же ты, Борису не изменила? – спросил брат.
– Вот глупости! – смеясь крикнула Наташа. – Ни об нем и ни о ком я не думаю и знать не хочу.
– Вот как! Так ты что же?
– Я? – переспросила Наташа, и счастливая улыбка осветила ее лицо. – Ты видел Duport'a?
– Нет.
– Знаменитого Дюпора, танцовщика не видал? Ну так ты не поймешь. Я вот что такое. – Наташа взяла, округлив руки, свою юбку, как танцуют, отбежала несколько шагов, перевернулась, сделала антраша, побила ножкой об ножку и, став на самые кончики носков, прошла несколько шагов.
– Ведь стою? ведь вот, – говорила она; но не удержалась на цыпочках. – Так вот я что такое! Никогда ни за кого не пойду замуж, а пойду в танцовщицы. Только никому не говори.
Ростов так громко и весело захохотал, что Денисову из своей комнаты стало завидно, и Наташа не могла удержаться, засмеялась с ним вместе. – Нет, ведь хорошо? – всё говорила она.
– Хорошо, за Бориса уже не хочешь выходить замуж?
Наташа вспыхнула. – Я не хочу ни за кого замуж итти. Я ему то же самое скажу, когда увижу.
– Вот как! – сказал Ростов.
– Ну, да, это всё пустяки, – продолжала болтать Наташа. – А что Денисов хороший? – спросила она.
– Хороший.
– Ну и прощай, одевайся. Он страшный, Денисов?
– Отчего страшный? – спросил Nicolas. – Нет. Васька славный.
– Ты его Васькой зовешь – странно. А, что он очень хорош?
– Очень хорош.
– Ну, приходи скорей чай пить. Все вместе.
И Наташа встала на цыпочках и прошлась из комнаты так, как делают танцовщицы, но улыбаясь так, как только улыбаются счастливые 15 летние девочки. Встретившись в гостиной с Соней, Ростов покраснел. Он не знал, как обойтись с ней. Вчера они поцеловались в первую минуту радости свидания, но нынче они чувствовали, что нельзя было этого сделать; он чувствовал, что все, и мать и сестры, смотрели на него вопросительно и от него ожидали, как он поведет себя с нею. Он поцеловал ее руку и назвал ее вы – Соня . Но глаза их, встретившись, сказали друг другу «ты» и нежно поцеловались. Она просила своим взглядом у него прощения за то, что в посольстве Наташи она смела напомнить ему о его обещании и благодарила его за его любовь. Он своим взглядом благодарил ее за предложение свободы и говорил, что так ли, иначе ли, он никогда не перестанет любить ее, потому что нельзя не любить ее.
– Как однако странно, – сказала Вера, выбрав общую минуту молчания, – что Соня с Николенькой теперь встретились на вы и как чужие. – Замечание Веры было справедливо, как и все ее замечания; но как и от большей части ее замечаний всем сделалось неловко, и не только Соня, Николай и Наташа, но и старая графиня, которая боялась этой любви сына к Соне, могущей лишить его блестящей партии, тоже покраснела, как девочка. Денисов, к удивлению Ростова, в новом мундире, напомаженный и надушенный, явился в гостиную таким же щеголем, каким он был в сражениях, и таким любезным с дамами и кавалерами, каким Ростов никак не ожидал его видеть.